Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Ну как, ваше высокоблагородие, видали главнокомандующего? — с неподдельным интересом спросил его Федька, ожидавший Овчарова близ аванпостов русского лагеря.

— Не то что видал, но и разговаривал с его светлостью, да не единожды, — не без гордости отвечал он.

— Стало быть, хранцуза скоро бить зачнём?

— Скоро, Фёдор, скоро, — отвечал Павел, озираясь по сторонам в поисках гравёра. Токмо куда ты Пахома моего запрятал? — удивился он отсутствию возле телеги мастерового.

— Дык к мужичкам яво своим отослал в деревню, — прощаясь с казаками, проводившими Овчарова за аванпосты, пояснил Меченый. — Што яму́ здеся глаза зря мозолить да возле бивака казацкого ночевать? Никто ж не ведал, скока дён ваше высокоблагородие здеся пробыть изволит. Мы-то люди привычные, а яму́ всё ж под крышей почивать способнее будет.

— Это ты ладно придумал, благодарствую тебе, Фёдор.

— Мерси говорить опосля будете, а таперича в деревню мою пойдём, вы мужичков моих стрелять да на коне скакать знатно научать обещались.

— Обещал, Фёдор, обещал, от того не отрекаюсь, — с готовностью согласился Павел, хотя у него образовались дела поважнее.

Поручение светлейшего, о котором он должен был хранить строжайшую тайну, да и грядущее свидание с Анной, на которое он очень рассчитывал, понуждали его поторапливаться. Проехав версты две на бесшумно катившейся телеге, колёса которой Фёдор загодя обильно промазал дёгтем, они спешно свернули с большака на просёлочную дорогу. На большак валила кавалерия князя Понятовского (Овчаров сразу узнал командные возгласы поляков) и, достигнув Старой Калужской дороги, поворачивала направо, к селу Троицкому, то есть прямо в противоположную от села Красного и лагеря русской армии сторону. Подчиняясь приказу Наполеона, Понятовский выдвинулся от Подольска к Серпухову и, не обнаружив там русской армии, пустился на поиски дальше. Флюгера на пиках улан трепетали на ветру, и грозный вид польских шволежеров[49] не предвещал ничего доброго. — Схоронимся в овраге, — шепнул Овчарову Федька и направил лошадь в широкую, поросшую травой лощину.

Умное животное послушно совершило требуемый манёвр, и спустя пару минут они наблюдали из-за росшего по краю лощины кустарника за передвижениями улан.

— Слава Богу, они повернули направо и двигаются к Москве! — перекрестившись, пробормотал Павел, отмечая число неприятельских конников.

— Да вы дюже не тревожьтесь, ваше высокоблагородие! Главнокомандующий выставил надёжные заслоны впереди и вокруг лагеря. Так что, ежели што, казачки, да и армейские отряды наши поляков оных иль хранцузов, буде кто, остановят всенепременно, — ухмыльнулся во всё лицо Меченый, спускаясь обратно в овраг и подходя к начавшей беспокойно фыркать лошади.

— Всё ты знаешь, как я погляжу, тебе бы войсками командовать! — в очередной раз удивился Павел здравости суждений Меченого и неподражаемой словесной смеси, на которой тот изъяснялся.

— Я и командую, — пожал плечами Федька и подвёл лошадь к горловине оврага. — Кавалерия ихняя, кажись, прошла, таперича можно и нам в путь сбираться.

— Токмо не по большаку, Фёдор! — встрепенулся Павел, ощупывая зашитую в воротнике сюртука охранную грамоту светлейшего.

— А нам в нём никакой надобности и нету. Щас пойдём по энтой тропе, опосля повернём пару раз и в деревню мою прибудем, — авторитетно заверил его Фёдор.

Так и вышло. Не прошло и часа, как, взобравшись на каменистый пригорок, они увидали раскинувшуюся по обоим берегам широкого ручья, окружённую лесом деревню. Крытые тёсом, добротно срубленные избы стояли свободно, не тесно, в отдалении друг от друга, ворота были заперты, плетень ладно и плотно собран, и всё указывало на то, что добрый и рачительный хозяин, сидящий на оброке земледелец, а не задавленный барщиной мужик обитает здесь.

Телега меж тем подъехала к крайней избе и остановилась. Фёдор спрыгнул с облучка и постучал в ворота условным сигналом.

— Здеся Спиридон живёт, к нему я Пахома твово и определил, — доверительно сообщил Федька.

Калитка приоткрылась, и они вошли. Во дворе перед домом среди разгуливавших гусей, кур и уток, подбоченившись и расставив широко ноги, стоял Спиридон и что-то покровительственно втолковывал растерянно кивавшему Пахому. Сидевшие на завалинке мужики ехидно посмеивались. Все обернулись на вошедших, и освобождённый от докучливых наставлений Спиридона Пахом едва не бросился в объятия Овчарова, тогда как сам Спиридон степенно поздоровался с Меченым, а уж потом и с Павлом.

— Будет вам брехать да лясы точить, мужички, пора и делом заняться! — разом прекратил смех и досужие разглагольствования Фёдор. — Вот, его высокоблагородие господин ротмистр будет научать вас стрелять да на лошади скакать справно. Спиридон, кличь народ, сейчас и зачнём, покамест солнышко высоко.

По пути в деревню Овчаров объяснил Федьке, что ему предстоит выполнить важное задание светлейшего и на всё про всё у них сутки, не более. Пока стекался народ, он перекусил на скорую руку, после чего осмотрел пистолеты, имевшиеся в арсенале Меченого, а заодно вытребовал мишени — обыкновенные огородные чучела, коих нашлось великое множество. Как только все собрались, пошла учёба.

— Неплохо, мужички! — похвалил он крестьян, когда солнце село и лёгкие сумерки накрыли околоток. — Завтра зачнём учиться управляться с ездовыми лошадьми и стрелять с седла, — объявил он, собираясь идти отдыхать, но тут прибежавший мальчуган, младший отпрыск Спиридона, сообщил, что к деревне подходит отряд французских фуражиров с зажжёнными факелами и конным конвоем.

«Может, моя учёба сейчас и сгодится», — подумал Павел, заряжая ружьё. То же самое сделали Спиридон, Меченый и пятеро селян, обнаруживших похвальную меткость в стрельбе. План операции разработали на ходу и предводительствуемый Федькой отряд выступил из деревни. Перейдя ручей, они углубились в лес, при этом четверо вооружённых топорами мужиков завалили несколько порядочных стволов — высоких берёз и осин, перегородив ими сравнительно узкую просёлочную дорогу.

Опустившееся за горизонт светило не озаряло небо, земля выдыхала вечерний туман, и его молочные облака пышно стлались по дороге, на которой ожидались неприятельские фуражиры. Огонь факелов и нараставший шум копыт послужили сигналом затаившимся в придорожной листве партизанам. Первыми в импровизированную засеку упёрлись скакавшие впереди верховые.

— Diable! Birge! Tournez![50] — осаживая лошадей, в один голос закричали всадники, но в этот момент за хвостом колонны повалилось множество новых, молодых и более тонких в стволе деревьев. Оказавшись в западне, конники смешались с повозками фуражиров, которые, беспорядочно размахивая факелами, в панике озирались по сторонам и разворачивали телеги, чем создавали ещё большую тесноту и сутолоку. В эту секунду из темнеющего леса раздались прицельные выстрелы, и затёртые телегами конники тотчас освободили сёдла. Горящие факелы в руках фуражиров хорошо освещали их, что облегчало задачу Меченого. Ещё серия выстрелов — и лесная дорога усеялась трупами неприятелей.

— Au secours! Au secours![51] Nom de Dieu! — отчаянные крики о помощи огласили околоток, но они лишь сотрясли воздух. Победа была полной: двенадцать верховых лошадей, шесть повозочных, полтора десятка фузей, седельные пистолеты, тесаки, сабли, не считая запаса пороха, спрятанного в одной из телег, стали добычей партизан. Этого арсенала плюс то, что имелось в распоряжении Федьки, вполне хватало на предстоящую вылазку. Меж тем голодные лошади, освободившись от седоков и почуяв под ногами свежую травку, принялись за неё с таким остервенелым и неубиваемым аппетитом, что даже щедрые угощения кнутом, не могли оторвать их от вожделенной трапезы. Не обращая внимания на Федькиных людей, животные разбрелись по лесу и без устали насыщали пустоту своих исстрадавшихся желудков.

— Раненых и пленных не брать! — скомандовал Фёдор, и оставшиеся в живых фуражиры были немедленно заколоты. — Тела тащи в лес и разбирай засеку! Деревами прикройте басурман! — продолжал распоряжаться он.

— Молодец, Фёдор! Орёл! И ребятки у тебя справные! — не стал тянуть с похвалою Павел. — Завтра денёк в стрельбе и езде верховой поупражняемся да, опричь оного, обращению с саблею — и, полагаю, сподобимся Первопрестольную приступом взять!

— Быть по сему! — ухмыльнулся Меченый и, поймав за уздцы пару разбредшихся кобыл, подвёл их к Павлу. — Ноне ж самое времечко поворотить оглобли, — запрыгивая в седло, бросил на лету он.

Подъехав к деревне, стали прощаться.

— Пора почивать, барин. Тебе ужин и постеля в Спиридоновой избе приготовлена. Да и Пахом, поди, уж заждался!

По инициативе Федьки гравёр квартировал у Спиридона, который, посчитав, что тот сидит у него на шее и ест задарма хлеб, не стеснялся привлекать постояльца к работам в усадьбе. Городской житель Пахом не то что чурался сельского труда, но по своей природе тяготел к иного рода занятиям. Спиридон же, видя нелюбовь Пахома к расчистке хлева и уборке навоза из конюшен, то ли из вредности, то ли из-за личного нерасположения или классовой ненависти крепостного крестьянина к мещанину-ремесленнику подкидывал ему работёнку почернее. Чтобы использовать таланты мастера по назначению, это в намерения Спиридона не входило. Даже поучаствовать в выгонке дёгтя он отказывал ему, считая подобную работу слишком для него чистой. При этом не упускал случая поучать и всячески уязвлять его. Когда Павел возвратился из Главной квартиры, тот не замедлил пожаловаться, и Спиридон оставил гравёра в покое, однако обиду затаил и теперь глядел на него искоса.

С рассветом занятия продолжились. Бывалый кавалерист, прошедший не одну кампанию в составе регулярных конных частей императорской армии, Овчаров со всем усердием отдался обучению мужиков. Те хмурились, но под суровыми взглядами Федьки командам его подчинялись беспрекословно. Поскольку годных лошадей насчитывалось ровно двенадцать, Овчаров отобрал столько же мужиков, выказавших наибольшие успехи в верховой езде, сабельной рубке и меткость в стрельбе, и натаскивал их до упаду, пока темнота и подошедший Фёдор не прекратили его экзерциции.

— Полно, ваше высокоблагородие, совсем моих мужичков замучил, да и сам устал, поди! — улыбался он утиравшему пот Овчарову.

Мужикам на самом деле досталось. Привычные к крестьянской жизни, они с трудом постигали военную науку. Лошади плохо повиновались им и порой освобождали от седоков свои исхудавшие спины, сабли не желали слушаться рук, а выстрелы из карабинов зачастую больно отдавали в плечо. Результат, тем не менее, сказаться не замедлил: все наличные чучела являли собой жалкое зрелище. С простреленными головами и растерзанными туловищами, они красноречиво свидетельствовали о достижениях учеников Павла.

— Лошадей накормить и обиходить должно, а то у французов они больно отощали, да и сегодня им от нас привалило, — обратил внимание Фёдора на положение животных Овчаров.

— Нешто мы без понятия, ваше высокоблагородие! Спиридон, ты всё слышал?! Вели мужичкам скотиною заняться! — распорядился он и дружелюбно взглянул на Павла. — А таперича пойдём вечерять ко мне в избу, господин ротмистр, там и покумекаем, как богадельню брать будем, — пригласил он к себе Овчарова, что указывало на бесспорный авторитет, который приобрёл ротмистр в глазах Федьки.