Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

Поутру двенадцать вооружённых до зубов всадников, не считая мужиков на телегах, в одной из которых разместились гравёр с Овчаровым, под началом Меченого выдвинулись в сторону Мятлевки. Павел убедил Федьку навестить Игнатия и ещё раз обсудить с ним предстоящую вылазку. Меченый пожал плечами, но спорить не стал. Что-то подсказывало ему, что у ротмистра образовались иные дела в Мятлевке, не имевшие прямого отношения к нападению на богадельню.

За полверсты до усадьбы отряд остановился. Решили разведать обстановку и дать отдохнуть ещё не восстановившимся лошадям. Пошли Фёдор с Овчаровым. Подобравшись с задов к помещичьему дому, они увидали возле чёрного крыльца Игнатия и кликнули его.

— Пойдём в дворовую избу, братцы, там и поговорим! — после взаимных приветствий предложил управляющий, увлекая гостей за собою. — В доме хранцузы, а посему в людскую вам лучше не соваться, — добавил он на вопросительный взгляд Меченого.

— Будьте покойны! Они вином балуются да с утрась в карты дуются. А колонель ихний у себя в комнате запершись, так и не выходит. Ежели б вы знали, господин ротмистр, как они барышне наскучили!

— Хорошо ли здоровье Анны Петровны? — живо откликнулся Овчаров, пользуясь тем, что разговор перекинулся на волнующий его всецело предмет.

— Слава Богу, хорошо, ваше высокоблагородие. Не раз о вашей милости спрашивала. — При этих словах дворецкого глаза Меченого лукаво заблестели, и он многозначительно хмыкнул.

— Полно лыбиться, Фёдор! — укоризненно посмотрел Игнатий на Меченого, тогда как Овчаров с непроницаемым лицом шествовал рядом.

— Ну, вы располагайтесь, а я обед соберу, — проводив их до избы, молвил дворецкий и поспешно удалился.

— Знатные у тебя щи, Игнаша, век бы такие хлебал! — похвалил принесённые разносолы Фёдор, облизывая ложку.

Павел ел не поднимая глаз, лишь украдкой бросая многозначительные взоры в сторону управляющего.

— Барышня ждут ваше высокоблагородие в своих комнатах. Попросили вас провесть, чтоб басурмане не заметили. Посему докушивайте — и пойдёмте, а Фёдор покамест здеся отдохнёт!

— Ступайте, ступайте, ваше высокоблагородие, а я и вправду отдохну малость, — поощрительно кивая, безропотно согласился Меченый, располагаясь на лавке.

— Здравствуйте, господин ротмистр! Уж не чаяла вас увидеть! — встретила Анна Петровна Павла, теребя бледными пальцами вышитый давеча платок.

— Чрезвычайные обстоятельства вынудили покинуть ваш гостеприимный дом, любезная Анна Петровна, однако всё время нашей разлуки я токмо и думал о вас.

— Говорите ль вы правду, сударь, или своими речами хотите понапрасну обеспокоить неопытную девицу и внести смятение в её сердце? — забыв про полагавшуюся в подобных обстоятельствах прелюдию жеманства, глядя в глаза Павлу, поинтересовалась она.

— Нет-нет, что вы, как можно! — горячо запротестовал он и, подойдя к Анне, взял её за руку. — Напротив, я пришёл узнать… осмелиться узнать у вас, любезная Анна Петровна, занято ли ваше сердце, и ежели оно свободно, смею ли я надеяться. Прошу великодушно простить меня, но сегодня в ночь меня ожидает предприятие, возможно, опасное. И я мечтал бы броситься в объятья жребия с лёгким сердцем и с мыслью, что меня ждёт, что обо мне думает такая девушка, как вы, Анна, — открыв свои чувства, в великом волнении умолк он.

— Моё сердце не занято, и вы можете надеяться, господин ротмистр! — просто произнесла она.

Услышав ответ Анны, он бросился на колени и принялся жадно целовать её руку.

— Венчаться — и немедля, немедля венчаться! — лихорадочно повторял он, сжимая в объятиях дрожащий девичий стан.

— Павел Михайлович, остановитесь, сюда могут войти! Чтобы наша помолвка состоялась, надобно написать опекуну! — изо всех сил пыталась высвободиться она.

— Пущай войдут, мне нечего скрывать, я люблю вас, Анна! — окончательно потеряв голову, как сумасшедший, повторял он.

Кто знает, как далеко зашла бы его пылкость, если бы не громкий стук в дверь Игнатия.

— Барышня, постояльцы требуют вас, они настоятельно просят к ним спуститься, — извиняющимся тоном лепетал в дверь управляющий.

— Опять эти чёртовы французы! Доколе можно выносить их наглые, превосходящие пределы приличий домогательства?! — поднимаясь с колен и давая наконец Анне свободу, в искреннем возмущении восклицал Овчаров.

— Остыньте, господин ротмистр! — оправляя помятое платье, строго заметила ему Анна. — Поверьте, они не преступают пределов приличий и ведут себя учтиво. А теперь, ради всего святого, уходите немедля. Игнатий проводит вас! — горячо молила она, при этом глаза её светились любовью.

Едва стемнело, маленький отряд выбрался из оврага и поспешил к Калужской заставе. Вдохновлённый состоявшимся объяснением, Павел пересел на лошадь, которую с готовностью уступил ему на время их марша Спиридон — самую норовистую из всех двенадцати, — и теперь ехал на полшага позади Меченого. До церкви Иоанна Воина добрались к полуночи. Прежде чем атаковать богадельню, Павел с Меченым спешились и бесшумно подошли к подворью.

— В богадельне всё по-старому, дети мои, — заверил встретивший их на пороге батюшка. — Пикет из двух ляхов у дверей и никакой охраны более. К пикетчикам ловчее подобраться с разных сторон. Лошадок под окнами ставьте; ежели что, вниз сиганёте и враз в сёдлах окажетесь. То, что тряпицами копыта обвязали, зело разумно. Мостовая дровяная, шаг конский далёко расходится. Да поможет вам Бог! — перекрестил их отец Серафим на прощание.

Подкравшись к караулу, Меченый со Спиридоном без труда свернули шеи охранявшим превращённую в казарму богадельню и со всеми предосторожностями пробрались внутрь. Вслед за ними вошли остальные. Лунный свет свободно проникал в отворённые из-за духоты и спёртого воздуха окна и позволял отчётливо видеть неприятелей. Разложившись по полатям, лавкам, а то и завалившись прямо на полу, смердя перегаром, смачно причмокивая, храпя и вздыхая, поляки спали. Множество опорожнённых бутылок и курительных трубок валялось на столах. Распределившись по этажам, коих числом было два, партизаны взялись за дело. Большинство неприятелей зарезали спящими, а те, кто проснулся, получил пулю или удар палаша. Люди Меченого едва успевали переменять пистолеты, прежде чем смогли осознать, что всё кончилось. Двоим ляхам удалось-таки убежать. Попрыгав из окон, они понеслись к заставе, оглашая околоток воплями о помощи.

— Уходим, Фёдор! Сейчас заиграют тревогу! — вытирая окровавленную саблю о рейтузы поверженного здоровяка улана, вполголоса бросил Овчаров.

— Всем уходить! — громко скомандовал Меченый и, подавая пример, выпрыгнул из окна первым.

За ним последовал Спиридон, и весь отряд высыпался на улицу. Вскочив на коней и погрузившись в телеги, мужики рванули из Москвы что есть мочи. Едва церковь Иоанна Воина осталась за спиной, заиграли тревогу.

— Пусти телеги вперёд! — бросил Павел Федьке, и тот немедля исполнил подсказанный манёвр.

Перестроившись, всадники скакали теперь позади летевших на последнем пределе телег, ожидая неминуемой погони. Её, однако, не последовало. Неприятель не решился на ночное преследование.

— Пора расставаться, Фёдор, а то мы таковым манером до твоей деревни доскачем! — круто осаживая коня, повернулся к Меченому Овчаров.

— Тебе же с Пахомом обратно в Москву надобно, а то ж я в пылу драки и позабыл! — смеющимися глазами взглянул на него Меченый, и в свете луны Павел явственно увидал рваный, тянувшийся от виска в обход левого глаза шрам, придающий его лицу свирепость, коей не был в действительности наделён добросердечный Федька.

Спешившись, они обнялись как братья.

— Будешь у Игнатия — сделай милость, передай мою записку, он разберётся!

— Без твоей надобности к нему собирался. Потребно докладать, как у нас тут всё путём вышло, — спрятал за пазухой послание Павла Меченый.

В обратный путь тронулись немедля. Телегу с лошадью, которую им хотел оставить Фёдор, по настоянию Овчарова не взяли.

— На своих двоих скорее добредём! — отказываясь от подарка, заверил его он.

— Через Калужскую заставу соваться не след, мало ли чего. Хотя я бы многое дал, чтоб хоть краешком глаза взглянуть, что там творится, — усмехнулся Овчаров присмиревшему после резни в богадельне Пахому.

— Тогда через какую, разумеете?

— Через Серпуховскую. Она недалече отсюда будет. Или Камер-коллежский вал перемахнём — и мы в Белокаменной! — рассмеялся он, вспомнив наставления Игнатия.

Перелезать через остатки земляного вала не пришлось, и, пройдя Серпуховской заставой (Овчаров объяснил караульным, что он, московский дворянин, прибыл вместе со слугой из своей подмосковной деревни узнать, осталось ли что после пожара от его дома), они вошли в город. Пожары окончательно унялись, но огонь уничтожил южную часть столицы, пожрав деревянные кварталы Замоскворечья. Каменные фундаменты домов и церкви указывали дорогу. Заглядывая по пути в погребные ямы (со вчерашнего дня, как их накормил щами Игнатий, они ничего не ели), Пахом наткнулся на лежавшую плашмя на кирпичном выступе дверь, служившую люком и закрывавшую вход в подвал сгоревшего дома. Подняв её, они увидали обширный погреб и ведущие вниз щербатые ступени.

Оставив дверцу открытой, дабы не сверзнуться с подозрительной лестницы, первым стал спускаться Пахом. Достав заряженные пистолеты, спрятанные за фалдами сюртука, Павел ожидал «добра» от гравёра. «Добра» однако не последовало. Приглушённый шум, походивший на возню, и глухой одиночный вскрик донеслись из глубины погреба. Несколько шагов вниз — и в свете свечей Павел заметил отвратительную конопатую рожу с ощерившимся ртом, полуобритым черепом и сатанинской улыбкой, коя могла принадлежать лишь колоднику. Выстрел пришёлся в упор, рыжий охнул и, выронив нож, повалился набок, размозжив голову о стоявшую возле лестницы кадку.

— Отпустите моего человека, инако перестреляю всех вас, аки воробьёв! — грозно приказал Павел, наводя пистолет в голову другого острожника.

— Полегшее, господин хороший! Мы люди мирные, знамо дело, никого зазря не обижам, а человечка твово малость приголубили, чтоб проведать, кто он есть и отчаво в пристанище наше убогое пожаловал, — отозвался хриплый голос из темноты.

— Ежели его не увижу, следующий выстрел разнесёт башку вот этому! — указал он дулом пистолета на толстого прыщавого мужика в лохмотьях, небрежно прикрытых лисьей шубой.

Услышав свой приговор, тот попятился назад, с тоскливым ужасом оглядываясь на предводителя. Главарь колодников понял, что с его людишками шутить не будут и пришелец на лестнице неминуемого застрелит толстяка, поэтому приказал вытолкнуть Пахома вперёд.

— Вот он, жив-живёхонек, слуга твой, — подвигаясь к лестнице, объявил главарь, в то время как другой колодник, чернявый, с вырванными ноздрями и короткой курчавой бородой, держал приставленный нож возле левого ребра гравёра.

— Пущай твой человек отойдёт от него! — приказал Овчаров, безошибочно предположив, что за предмет находится за спиной Пахома.