Родные гнездовья

* * *

Часам к восьми утра Степан с Андреем собрались в путь.

— Степко! — крикнул ладивший подобие седла староста. — Веди-ко свово мерина суды, прикинем... Вот так-то сподручнее будет, — поднялся с крыльца Ефим, поднося к лошади свою поделку. — Ты верхи-то езживал? — обратился он к Журавскому, натягивавшему охотничьи чуни, выделанные и сшитые из мягкой просаленной кожи. — Садись-ко, спробуй.

— Хорошо! — откровенно и радостно воскликнул Андрей, когда староста закончил подгонку. — Седло словно жокейское.

— А како ж надоть? — удивился староста. — Жопейско и ладил. Степко! Давай суды поклажу Андрей Владимирыча, чтоб ему не слазить боле... Ну, трогайте с богом! — перекрестил их широким двоеперстием наставник и пошел открывать калитку.

— Прощевай, Ефимко. Сробишь все — в долгу не останусь, — намекал на какие-то свои дела Степко.

— Спробую, Степко! — в тон ему отвечал староста. — Токо ты добром доведи до Левкинской Журавского. Коло Дедковского озерка угольны осыпи ему покажь да на мыльски каменья своди...

«Вот она, некрасовская Русь! — думал Андрей, легко покачиваясь в такт плавной иноходи мерина, — «... ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная...»

Верстах в шести от Трусова в береговом обрыве реки Журавский увидел тонкий прерывистый пласт, очень напоминающий своим видом каменный уголь. «Надо сверить находку с дневниками Чернышева», — подумал Андрей и набрал черных блестящих камешков в заплечный ранец. Степан торопился, и Андрей не стал тщательно осматривать окрестности, дав себе зарок еще раз побывать здесь.

Вскоре они переехали через обмелевшую Цильму и версты через три, к изумлению Журавского, выбрались на хорошо накатанную и оканавленную дорогу, уходящую в светлый березовый лесок.

— Трахт, — пояснил Степко, — от городу Архангелу до самой Усть-Цильмы идет.

По тому, как он произнес это, Андрей понял, что Усть-Цильма в понятии Степана куда значимее Архангельска.

— Верст пятнадцать пробежим трахтом и упремся в Мылу, — весело продолжил Степан.

— И сколько останется нам до Савина?

— Впрямки — верст пятьдесят, по речке — сотня. Недалече, — успокоил Степан.

— Все по тракту?

— Дивья бы! — рассмеялся Степан. — После Мылы через восемь верст свернем в таки урманы и крутики, где токо шишко ходит!

— Кто такой шишко, Степан?

— Леший, по-вашему.

— А...

Селение Мыла, ютившееся в узкой речной долине десятком приземистых потемневших домов, как и обещал Степан, открылось им только после того, как они уперлись в него, съехав с крутого глинистого холма, поросшего угрюмо-дремотным ельником. Прямо под окнами домов светлым говорливым ручьем струилась река, впадающая неподалеку в Цильму.

— Вот она, родима Мыла, — показал на дома Степан.

— Что-то уж очень ты, Степан, радостный: не иначе как вдовушка тут тебя ждет? — пошутил Андрей.

— А не без того, — сознался Степан.

— И греха не боишься?

— Оно, конешно... грешное и кычкотливое энто дело, но по серчу, — неожиданно заключил Степан.

— Как понять «кычкотливое»?

— Кычко — кобель, по-вашему, — рассмеялся Степан.

— Понятно... А где, Степан, мыльские камни?

— Верстах в трех вверху по Мыле. Пока ночевать будем, ты сходи туды, а то завтрева мы минуем их, трахт-от, вишь, на увалы поперек реки уходит.

...Мыльскими камнями оказались распиленные рекой отроги Тимана, сложенные из разноцветных известняков и глин. Судя по карте академика Чернышева, Мыльская гряда тянулась с юга на север параллельно Тиману, и речка Мыла, родившись неподалеку от Ямозера, плескавшегося в огромной чаше на водоразделе между Мезенью и Печорой, мирно синела вдоль западного склона гряды. Однако компас показывал, что в глубоких каньонах течет она с запада на восток, да и солнце, склонившееся к вечеру, все время освещало дно реки. «Видимо, где-то повернув под прямым углом, — думал Журавский о реке, — набросилась она на гряду и разрезала ее пополам. Какая исполинская сила таится в этих светлых, с редкими шапками пены, струях!»

Андрей решил проводить вечернюю короткую зарю и встретить первые утренние лучи на вершине Мыльской гряды, над тем красным обрывом, в грудь которого, клокоча и стеная, бросалась чем-то разъяренная речка. «В таких первозданных местах, если человек не боится их, успокоится и сольется с ними, — думал он, — время теряет свой смысл и значение: у тебя было рождение, но никогда не будет смерти. Вернее, она будет, но это настолько тебе безразлично, что ты не думаешь об этом...»

— Я пришел к тебе, Тиман! — крикнул Журавский.

Об-м-а-н, об-м-а-н, — раскатилось в каньонах.

— Навсегда! — кричал Андрей. — Навсегда!

Д-а-а, — радовались утесы.