Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

Я желал лишь одного: стать доблестным рьщаремтамплиером. И я стал хорошим рыцарем, тому свидетель наш Всемогущий Господь.

Пятнадцать лет я воевал на Святой Земле, и из самой Акры уходил в числе последних, следуя приказу комтура, хотя и предпочел бы остаться на башнях вместе с доблестными рыцарями, из которых я более других запомнил Жиля де Морея и молчаливого изгнанника Милона, носившего прозвище Безродный.

Когда Великий Магистр упомянул эти столь важные для моей судьбы имена, я набрал в грудь воздуха, чтобы задать самый важный для меня в ту ночь вопрос, однако спустя мгновение я сделал только протяжный выдох, а никакого вопроса так и не задал.

Когда Орден ушел со Святой Земли на остров, где по преданию появилась из морской пены богиня развратных язычников Афродита, страшные болезни стали развиваться и все сильнее истачивать тело Ордена. Так рыцарь в пустыне пьет частыми и мелкими глотками воду, пристально всматриваясь вдаль и трезво убеждая себя, что трепещущие темные клочки, как бы скачущие на него со всех сторон - вовсе не бесчисленные сарацины, а просто неиссякающие завихрения вечного зноя, а мерцающие лужицы - вовсе не чистые и прекрасные озера, а всего лишь обрывки эфирных отражений. Так тот же рыцарь, попав на недоступный сарацинам и плодородный Кипр, начинает залпом опоражнивать целые винные меха и готов в каждом ближайшем кусте различить похотливую блудницу.

Когда я воевал с сарацинами мне было легко держать все свои обеты, и я вовсе не задумывался о страшных тайнах, скрытых в подземельях наших замков.

Как только я попал на Кипр, меня призвали на совет "северяне" из высших орденских чинов. Вот когда я увидел в полном свете то, о чем был наслышан еще в отрочестве. Ни что из услышанного меня не поразило, и я только с грустью подумал, что теперь за годы воинской славы и доблести, предоставленные мне Орденом, придется расплачиваться полною мерой.

Разделение среди тамплиеров на "северян" и "южан" началось через четверть века после основания Ордена, при Иерусалимских королях Бодуэне Третьем и Амальрике, окружившими себя вавилонской роскошью, арабскими писцами и болтунамисирийцами. Тогда и составилась в Ордене партия стойких к искушениям нормандцев и бургундцев. Выходцы же из Прованса, всегда склонные к разврату, погрязли в сирийском суемудрии. Впоследствии многие из южан сражались на стороне альбигойских еретиков, поносивших Христа, отрицавших Святой Крест и объявлявших себя святыми уже при жизни. Именно "южане" стакнулись с ассасинами и жадно учились у них разным колдовским штукам.

На протяжении полутора веков то одна, то другая партия преобладала в Ордене, подобно тому, как на Орденском штандарте белый цвет чередуется с черным, хотя и с иным значением, и этим противостоянием, часто выходившим из равновесия, можно объяснить многие противоречивые деяния Ордена.

И вот на Кипре высшие "северяне" призвали меня в свой круг. Их привлекли мои воинские качества, проявленные ранее в сражениях с сарацинами, моя неграмотность и, если угодно, мое нелюбопытство.

В кругу "северян" я и впервые узнал о священном предании и о священной вести. Я услышал легендарную историю мятежного графа Робера де Ту, якобы получившего в сокрушенном Константинополе некий вещий знак власти, именуемый Ударом Истины, который некогда позволит возродиться Ордену в изначальной духовной чистоте. Чтобы сокрыть тот священный знак силы графу де Ту пришлось выдать себя за ренегата и скрыться вместе с преданными ему рыцарями в недоступных горах Тавра, в царствах неверных, для которых тот священный знак вместе с его временным владельцем издревле являлись предметами поклонения. Я услышал о грядущем Великом Мстителе и о его Посланнике, который не будет предшествовать ему, подобно пророку, возвещающему о скором приходе мессии, а, напротив, придет за ним следом, неся священный Удар Истины. Если верить преданию, Великий Мститель и Посланник, соединившись, каким-то чудом спасут Орден и вознесут его на небывалую высоту, до самых небесных облаков. Призвавшие меня "северяне" состояли в Ордене уже не один десяток лет и верили в грядущее чудо. Признаюсь, как на исповеди, что я всегда отличался маловерием относительно всяких чудес.

Однако даже мне, простому и безграмотному воину, старавшемуся не придавать значения слухам и россказням, было очевидно, что деяния двадцать первого Великого Магистра Ордена Тибальда Годэна, так же как и его предшественников, Томаса Берарда и Вильяма де Божо, выдавали в них если не прямых ставленников султана или каких-нибудь старцев горы, то, по крайней мере, не доблестных рыцарей, а хитрых ростовщиков, более заботившихся о сохранности сарацинских вкладов, нежели об уставном достоинстве Ордена.

Я дал клятву "северянам", что отныне все свои усилия направлю на очищение Ордена от ассасинской проказы.

Мне было сказано, что, несмотря на твердость духа, до высших ступеней можно дойти, лишь вступив во "внутренний круг", нашпигованный тайными ассасинами, и исполнить, хотя бы притворно, некоторые нечистые ритуалы. Мне сказали, что для "северян" существует череда особых постов и предварительных покаяний, снимающих грех подчинения богохульному обряду, а особый священник затем снимет с моих плеч тяжесть содеянного.

Однажды дав клятву, я спокойно пообещал своим покровителям честно исполнить все принятые внутри Ордена ритуалы и не бояться никаких ядовитых испарений на трудном пути через нечистые болота к горной вершине.

При посвящении я целовал Великого Магистра в срамное место, но при этом про себя, как мне и было велено, твердил самые отвратительные ругательства, какие помнил с отрочества и в коих затем исповедался у орденского священника. Пришлось исполнить еще многие непотребные жесты, которые я не намерен перечислять.

Вскоре я был направлен в качестве прецептора Ордена в Британию, где и был обучен тому тайному наречию, на котором говорят посвященные "внутреннего круга".

В году одна тысяча двести девяносто пятом от Рождества Христова при сильной поддержке всех "северян" я был избран Великим Магистром Ордена бедных рыцарей Соломонова Храма.

Я не считал себя более мудрым, нежели те мои предшественники, кои пеклись о чистоте Ордена, и что же я мог противопоставить разъедающему действию восточной проказы? "Северяне" верили в чудо и считали, что необходимо лишь приготовить стези грядущему Мстителю и его Посланнику, которые безо всякого дознания отделят агнцев от козлищ. Возможно, я был тем, кто верил в такое чудо меньше всех, хотя должен был сделаться главным столпом этой веры.

Я желал применить свое собственное усилие и - применить его до последнего предела, и только оставшееся за пределами моих сил я был готов бросить на холодные угли возможных чудес, дабы они могли разгореться сами собой на глазах изумленных братьев.

Я привык надеяться только на свою силу и на свою правду - на единственного коня подо мною, на единственное копье, на единственный щит, на единственный меч и, наконец,- на единственную, видимую глазами, неправду, а именно - на войско сарацин впереди. Я привык надеяться на то, что оно не может взяться неизвестно откуда и не может при лобовом столкновении исчезнуть, как мираж.

И что я сам мог сделать, как не постараться остановить порченую кровь?

Я усилил в Ордене подчинение и усугубил уставную строгость. Отныне всякое перемещение любого рыцаря Храма должно было направляться волею старшего брата.

Я приказал собрать все книги и свитки, хранившиеся в замках Ордена, и благодарил Бога за то, что не испытываю никаких искушений при взгляде на эти бесчисленные и не понятные для меня знаки. Все книги, не утвержденные древним Уставом Ордена, я сжег в один час и собственными руками ворошил горы пепла, дабы ни единый клочок с еретическими бреднями не избежал огненной стирки.

Я приказал пустить в оборот большую часть орденского золота, выбрав между двумя неизбежными грехами - суемудрием и сребролюбием - меньший.

И, наконец, я придал движение всему орденскому войску, разлагавшемуся от мирного прозябания. Каждый рыцарь получил свое послушание и свою дорогу. Я запретил простым рыцарям находиться на одном месте больше двух дней. Отныне каждый рыцарь был обязан двигаться с какимнибудь особым поручением из одного замка в другой, из одного комтурства - в другое, из одной прецептории - в другую, отмечая у приоров точное время отбытия и прибытия.

"Южане" молчали, но молчали и "северяне". Я не слышал осуждения, я не слышал ропота, но не замечал и особой поддержки. Такое положение дел я считал самым верным признаком своей правоты.

Я знал, что такое положение дел не останется до скончания века, и когда-нибудь тайные ассасины сумеют снова собрать силы и возобладать в Ордене. "Северяне" надеялись на скорое пришествие Мстителя. Я знал, что в день, когда я обопрусь на такую надежду, Орден рухнет.

И вот, как можно более крепко отгородив Орден от мира, я стал искать опору вовне. Я знал, что Рим не сможет стать верной опорой, ибо явно признать перед Папой, что Орден пронизан еретической заразой, означало пустить в свои стены извергов и крючкотворов из инквизиции. Я знал, что настоящего исмаилита и ассасина им все равно не удастся опознать и они скорее сумеют вышибить признание у когонибудь из совершенно невинных юношей, из облатов или новоначальных братьев. К тому же изгнать из стен этих черных крыс стало бы куда труднее, чем избавиться от любой самой хитроумной ереси.

Я обратил свой взор на короля, и случай помог нам сблизиться. Я воспринял тот случай как доброе знамение, и я тяжко ошибся. То был единственный раз в моей жизни, когда я порадовался вещему знаку. Возможно, мои братья правы: и в самом деле следовало надеяться только на самое большое чудо и, как опасных искушений, сторониться всяких мелких чудес и вещих знаков.

Некие египетские послы явились к нашему королю и сказали, что им удалось сохранить мощи святого подвижника Бенедикта Акрского и они теперь готовы передать священную реликвию повелителю Франции в обмен на возвращение неверным крупного вклада, некогда заложенного в казнохранилища Ордена одним из египетских сановников.

Появление в Париже этих египтян стало поводом к моей тайной встрече с Филиппом от Капетингов.

С удивительным воодушевлением он желал возвратить во Францию мощи блаженного Бенедикта Акрского, последнего подвижника Иерусалимского королевства христиан.

Мне удалось расположить короля к доверительной беседе и я узнал, что возвращение реликвии он воспринимает как вещий знак своей будущей власти над Святой Землей и своего будущего наречения новым королем Иерусалима.

Я узнал, что Филипп от Капетингов с детства, как и я, грезил подвигами на Святой Земле и замыслил самый грандиозный поход во имя Креста.

Я узнал также о самой заветной мечте короля Филиппа: он желал во что бы то ни стало присоединить к Франции всю Священную Римскую Империю вместе с Испанией, Фландрией и Британией, став таким образом основателем самой обширной Империи со времен Августа и Александра Великого. Для воплощения такого замысла Филиппу нужны были деньги, очень много денег, а еще ему была необходима запутанная, понятная только ему одному сеть кровных связей с прочими Дворами.