Кунигас. Маслав

XII

В ту же свадебную ночь Маргер вскочил с постели, поцеловал спавшую Банюту и остановился, погруженный в думы. Потом вышел.

Старый Вижунас сидел на пороге, подперев голову ладонью. Оба прошли во двор.

— Надо попугать этих собак, — сказал Маргер. — Ты видел с вышки, где шатер их воеводы?

Вижунас показал рукой.

— Не правда ли? Ведь это там, где наш подземный выход, заваленный камнем?

Старик кивнул головой.

— На что он нам?

— А вот, когда они заснут, — молвил Маргер, — они и их дозорцы, будет легко пробраться ночью в стан…

И он схватился за висевший сбоку меч.

— Надо убить вождя!

Вижунас недоверчиво взглянул на Маргера. В глазах у него был вопрос:

— А кто возьмется?

Прошло мгновение, и Маргер зашептал:

— Я знаю их повадки, говорю по-ихнему… Пойду сам.

— Ты?

— Да, я, — подтвердил юноша, выпрямляясь, — кто знает, может быть, их охватит страх… отступят…

Старец думал, поникнув головой.

— Жаль вас, — сказал он, — а если вы погибнете, кто защитит замок?

— Ты! — кратко ответил Маргер, положив ему руку на плечо. — Никому ни слова! Молчи…

Он огляделся, была ночь… Прислушался: стан крыжаков поголовно спал; ничто в нем не шевелилось.

Маргер взял меч и пальцем провел по острию, бросил взгляд в сторону брачного покоя. Хотел было пойти проститься… А что… если, войдя, не хватит решимости расстаться?

— Идем, Вижунас, — приказал он.

Старик покорно довел его до ямы, закрытой сверху дверцами. Здесь он бросился к ногам своего властелина и застонал.

Маргер исчез во мраке, а Вижунас остался стоять на страже. Если бы прожитые годы не иссушили его слез, он бы заплакал… но не мог. Минуты тишины, казалось, длились целые века. И конца не было безмолвию.

Но вдруг он услышал страшный крик и упал на землю у выхода. Тысячею голосов откликнулись на зов в немецком стане; из недр молчания разразилась ужасающая буря, как будто бы земля разверзлась под ногами немцев. Ржали кони, звякало оружие, беглым шагом подходили воинские части, все гремело и стучало.

Вижунас лежал, приложив ухо к земле. В яме ничего не было слышно. Но вот что-то зашуршало, кто-то, как змея, соскользнул вниз к старику… Тот, опасаясь немцев, схватился за нож… Но тут же узнал Маргера. Все лицо его было обсыпано песком; он тяжело дышал и, наконец, измученный бросился на землю рядом с Вижунасом.

Когда старик привел его в себя и стал расспрашивать, Маргер ничего не сумел объяснить. Показал только на меч, не обагренный кровью, и вздохнул. Он никого не убил…

Наутро выкатили бочки для защитников Пиллен и справили для них свадебную пирушку. Однако не было позволено горланить песни. По очереди одни стояли на страже за стенами, другие сидели вокруг чаш и ведер, черпали и пили.

И в то же время пели:

— Только раз к человеку приходит смерть!

Маргер то захаживал к жене и садился рядом с ней на лавку, то взбирался на окопы и всматривался в лагерь крестоносцев. Он знал всех и каждого из рыцарей мог бы назвать по имени. Он узнавал их по доспехам и по походке, по коням и по челяди. Много было среди них людей добрых. Он же против всех должен теперь пылать злобой.

Маргер горько упрекал себя, зачем не убил Бернарда, но чувствовал, что если бы опять встретился с ним, с глазу на глаз, вооруженный, то снова дрогнула бы у него рука. Сидя у жены, он в мыслях избивал их всех и каждого, а глядя на них издали, слабел духом.

Крестоносцы, точно преднамеренно, откладывали штурм, несколько дней стояли под стенами, ничего не делая. Одни распевали веселые, другие набожные песни. А люди на валах рвались в бой.

— Хотят нас взять измором, — говорил Вижунас, — надо беречь припасы. Ведь может же великий кунигас собраться к нам на помощь и ударить на них с тылу?

А немцы свозили хворост и смолили стрелы.

Однажды все они столпились вокруг распятия, поставленного среди поля. Посредине виден был алтарь. Отец Антоний служил мессу. Маргер, стоявший на вышке, невольным движением схватился за шапку и хотел было, по внедрившейся привычке, обнажить голову… но злобно опять нахлобучил ее глубже… Раздалось пение… Он хорошо знал и напев и слова; сам нередко вторил им в костеле… А снизу, от подножия башенки, задорно неслась вверх песенка Банюты…

Обе они сливались и путались у него в голове и в сердце… Маргер заткнул уши и сбежал вниз…

— Люди, на валы! — окрикнул он своих.

Маргер не ошибся. Крестоносцы шли на штурм.

Они со всех сторон, как живою цепью, охватили город. Шли и пели. Холопы и оруженосцы несли, одни вязанки хвороста, другие пылающие факелы, третьи блестящие топоры.

Все кто мог собрались под ограды. Женщины тащили в бадьях воду, мужчины волочили камни.

Вижунас велел всем хранить молчание и не начинать бой, пока немцы сами не ударят… Слышно было, как они валили в кучу под частоколы дрова и хворост; дым от факелов доходил до осажденных. За ворохами нагроможденного валежника не было видно немцев… И вот со стен посыпался на них дождь стрел; градом полетели камни; а на вспыхнувший сухой валежник хлынула вода. На мгновение немцы дрогнули и заколебались. Несколько с криком покатилось по земле… Но в задних рядах раздались новые призывы к штурму, и массы осаждавших снова кинулись на стены.

Это был первый день борьбы. Но начался он с обоюдным и равным ожесточением.

Маршал, следивший за битвою с пригорка, покачал головой и сказал стоявшему с ним рядом маркграфу Бранденбургскому:

— Не легко нам будет одолеть их.

Огнеметатели стояли по той стороне окопов, где, как им казалось, было ближе всего от стен и крыш. Они орудовали машинами и зажигательными стрелами. Каждый зажигал стрелу о факел и пускал в город. Пылая, летели они со свистом в воздухе, капая горящею смолой. Одни гасли на полпути, другие несли огонь на крыши.

Рассчитывали на пожар, но напрасно. Огненный дождь метательных снарядов лишь скользил по крепким стенам, пламя гасло либо замирало где-то в глубине городища.

Но и литовская стрельба была настолько же бесплодна. Немцы были закованы в железо, покрыты им со всех сторон. Камни отскакивали от доспехов, стрелы ломались о стальные шлемы либо бессильно вязли в проволочных кольчугах. Редкая стрела, случайно попав в промежуток или шов между железными пластинами и разорвав исподнее платье, напивалась немецкой крови. Но и огонь не занимался в частоколах, обмазанных глиной и смоченных водой. Хворост сгорал, не принося вреда и только мешая нападавшим.

Так продолжалось до полудня. Солнце жгло… люди толпами стали спускаться вниз, к реке, чтобы напиться… Начальство разошлось по своим палаткам… Вооруженные холопы отошли на выстрел и растянулись на земле.

Обе стороны бездействовали.

В шатре маршала сидели почетные гости. Одних разбирал смех, другие сердились.

— Нет сомнения, — сказал комтур Балгский, — что в конце концов мы возьмем этот деревянный сарай и растрясем его в пух и в прах. Однако осада может так затянуться, что игра не будет стоить свеч.

— Как так? — возразил маршал. — Разве вы не знаете, что Пиллены ключ всей страны, что отсюда они предпринимают против нас набеги, что занятие их нагонит страх?

— Дайте же совет, как ускорить осаду! — вмешался старый Зигфрид. — Наступят дожди, тогда уж огнем их не возьмешь, а штурмовать, значит, нести большие потери.

Граф Намюр высказал мнение, что у осажденных плохое оружие, а доспехи и того хуже, а потому бояться их нечего. Численность их также не должна никого беспокоить, потому что городок небольшой и не может вместить много войска.

Бернард, сидевший с краю, молчал.

— Брат Бернард, — обратился к нему маршал, — тот ваш беспутный питомец если, быть может, и не коноводит в Пилленах, то, во всяком случае засел в них. Ему бы следовало быть разумней прочих. Вызовите-ка его для переговоров; обещаем им жизнь, пусть сдадутся.

Зигфрид усмехнулся.

— Вот кого бы я первым повесил, — сказал он. — Впрочем, невелика беда — пообещать им жизнь: слово, данное язычникам, ни к чему не обязывает. А так как он был крещен, то отец Антоний его исповедает, а потом и вздернем… Душу спасем, а это важнее всего.

Бернард привстал с пня, но ничего не сказал.

— Брат Бернард, — повторил маршал, — попытайтесь вступить в переговоры. Побережем свою кровь.

— Попробовать можно, — ответил Бернард, — но едва ли они согласятся; а главное, переговоры будут напрасны.

Бернард вышел с белым знаменем и зеленою ветвью; а глашатай маршала подступил под самые стены, трубя в рог и выкликая по-литовски:

— Выходите на мирное слово!

Сам же Бернард стоял вдалеке и ждал.

Долго не было из замка ответа. Глашатай мерным шагом объезжал вокруг стен, а Бернард следовал за ним не спеша. Высоко над оградой, на вышке, показался наконец Маргер, с мечом в руке.

Глашатай и Бернард остановились против вышки; а Маргер обменялся продолжительным взглядом со своим бывшим воспитателем. Маргер молчал.

— Ты знаешь наше могущество, — сказал крестоносец, подняв голову, — видишь сам, что ваш городок не устоит против нас. Мне жаль вас; непоздно еще спасти свои животы и жизнь семей. Оборона бесцельна: сдавайтесь.

Маргер презрительно повел плечами.

— Я пришел погибнуть вместе со своим народом, а не спасаться за его спиной, — ответил он гордо.

— Христианин, а подымаешь оружие против Христова воинства, — добавил Бернард.

— Нет, я уже не христианин! — закричал Маргер.

Последнее восклицание на мгновение отняло у Бернарда охоту говорить. Однако он пригрозил:

— И тебя и всех вас ждет смерть.

— Мы на это готовы, — угрюмо ответил Маргер, — но погибнем не от вашей руки. Кто уйдет цел из битвы, сгорит на развалинах замка, как на погребальном костре.

— Маршал дарует вам жизнь! — крикнул Бернард.

Маргер усмехнулся.

— Прощайте, Бернард! — закричал он. — Плохо бы вы меня воспитали, если бы теперь, лицом к лицу со смертью, я струсил и продал братьев за бренную жизнь. Прощайте!

За спиной Маргера уже слышался досадливый ропот людей, возмущенных его немецкою речью. А издали долетали крики:

— Зачем слушать их тявканье? Надо биться насмерть!

Были и такие, которые хотели стрелять в крестоносца:

— Ничего от них не желаем! Будем драться и ляжем костьми!

Маргер невозмутимо сошел с башни. Он дал знак рукою, чтобы люди встали к оградам. Начало битвы вызвало необычайный подъем духа, приступы ярости и безумной отваги. Чем меньше было надежды спастись, тем отчаянней становились припадки дикого бешенства. Слабея, люди поддерживали свой пыл обильными возлияниями из открытых бочек.

— Драться насмерть! — кричали они нараспев.

Безумие овладело всеми: детьми, женщинами, стариками. Все хватались кто за что и стремились на бой с врагами. Городок, до того молчаливый, наполнился криком и шумом.

Когда Бернард вернулся, военный совет, знавший вперед, что он вернется ни с чем, уже решил участь города.

Так как войск было больше, чем нужно для осады такого местечка, то великий комтур предложил осаждавшим чередоваться, чтобы не давать осажденным ни минуты покоя: штурмовать день и ночь, поджигать, рубить частоколы, ни на мгновение не прекращать битву, напирая со всех сторон.