Курляндский бес

Моряк вышел на берег, огляделся, нашел островок чистой травы, сел и стянул сперва сапоги, а потом и чулки. Поддернув штаны повыше, он опять полез в темную воду, приговаривая на неизвестном языке ласково и даже просительно.

– Сейчас за косу вытащит, – предсказал Тришка. – Зря мы переполох подняли.

– А коли не зря?

Моряк, раскинув руки, как человек, переходящий ручей по бревнышку, брел по колено в воде, обходя прибитые к берегу осклизлые бревна. Их там было с полдюжины, да еще коряга-выворотень, приплывшая от подмытого где-то в верховьях берега, и все это, сбившись в кучу, громоздилось на расстоянии сажени от узкой полосы мелководья. К этой куче моряк подошел очень осторожно и вновь принялся звать, уже совсем жалостно.

– Баба, видать, с той стороны за бревно уцепилась, – догадался Тришка. – Там уже, поди, глубина, дна не достать. Господи Иисусе, что это он творит?

Подозрительный моряк ни с того ни с сего взялся разгребать кучу почерневшей древесины. Он двумя руками вытянул тонкое бревнышко и пустил его по течению. А другое, толстое и довольно длинное, стал выволакивать на берег, но как выволакивать – бережно, с ласковыми словами, словно бы это бревно было живым человеком.

– Башкой скорбен, что ли? – спросил Ивашка. И тут босая нога моряка на что-то незримое напоролась. Он дернулся, покачнулся, шлепнулся на зад и, сидя по пояс в воде, хрипло заорал по-голландски:

– Стой! Изабелла! Стой, проклятая тварь!

Это Ивашке уже было почти понятно – хотя слова «проклятый» он по-голландски еще не знал.

– Терешка, Микишка, сымайте штаны, бегите, поглядите! – велел он сокольничим поддатням. Но они от волнения не послушались – а забежали в воду прямо в портах чуть не по пояс.

Казалось бы, что страшного в воде, в сажени от берега? Разве что наступишь на острый камень или метнется в лицо шустрая стрекоза, кусаться и царапаться некому. Однако парни заорали так, словно бы сам водяной вцепился им в пятки. При этом оба разом то ли в яму ступили, то ли упали, потеряв при этом шапки, – из воды торчали только два затылка, белобрысый и рыжий.

Моряк еще до того обернулся и, держа бревно одной рукой, другой махал на парней, словно бы отгоняя. Услышав же их вопли, он заорал и сам, на сей раз, кажется, по-голландски.

– Выручать надо, а то он за свою бабу их сейчас со свету сживет, – быстро сказал Ивашка.

Тришка первым сорвался и побежал к реке. Ивашка – следом, придерживая свою никчемную саблю.

Толмач Посольского приказа и сокольник ко многому были готовы – к распухшему лицу утопленницы, к ругани, к кулачной стычке, к явлению голой мокрой бабы тоже были готовы, желательно – без рубахи. Но то, что они увидели, сперва лишило их дара речи.

– Ахти мне… – без голоса прошептал Ивашка и, неожиданно для себя самого, выхватил саблю, стал крестить воздух перед собой, приговаривая: – А ну, прочь пошла, прочь пошла!

– Баба-а?! – ошалев, заорал перепуганный Тришка. – Это тебе – баба?! Сам спи с такой бабой! Да чтоб у тебя других вовек не водилось!

Пятясь, он споткнулся о Микишку и тоже сел в воду. Теперь торчали уже три головы – и мимо Тришкиной в опасной близости пролетело острие сабли.

– Уймись, дурак! – Тришка не придумал ничего лучше, как брызнуть в Ивашкино лицо водой. Тут и оказалось, что доблестный вояка от ужаса зажмурился.

Очередной вопль огласил протоку, моряк заорал уже во всю глотку, и лишь виновница переполоха была совершенно спокойна и нежилась на жарком летнем солнышке.

При иных обстоятельствах ее можно было бы назвать красавицей, похвалить за миролюбивый нрав. Но сейчас – разве что проклясть последними словами, самыми гнилыми, какие только есть в русском языке. Потому что это была огромная, двух саженей в длину, пятнистая змея, свернувшаяся на бревне и разве что чуть приподнявшая точеную головку, чересчур маленькую для тела толщиной чуть ли не в мужское бедро.

– Назад, все назад! – закричал Тришка, вставая. – Назад, пока не бросилась! Ивашка, секи ее в капусту!

Ивашка, поняв, что в лицо ему попала всего лишь вода, а не мокрый и холодный змеиный хвост, опомнился, более того – в нем ожили те немногие голландские слова, числом несколько сотен, которые он знал и не путал с немецкими.

– Ты кто такой? – спросил он моряка, выставив перед собой саблю.

– Я Петер Палфейн. Привез животных для герцогского зверинца. Эта гадина убежала в реку, – ответил моряк, выговаривая слова очень отчетливо, что выдавало человека бывалого: когда говоришь с иноземцами, нельзя частить и выражаться витиевато.

Ивашка хотел спросить, неужто гадина до того ручная, что моряк в одиночку бесстрашно собрался вытаскивать ее из воды. Но на голландском он столько слов не знал – пришлось перейти на немецкий, произнося слова медленно и очень внятно. Моряк его понял и объяснил: гадина сейчас не опасна, потому что в реке кого-то изловила и съела. Когда она сыта – на людей не бросается.

– А если бросается?

– Обвивает кольцами и душит. Зацепится хвостом, три кольца намотает – и стискивает. Лошади кости ломает.

– Матушка Пресвятая Богородица… – по-русски пробормотал Ивашка. – А вы, сударь, как поняли, что змея сыта?

– А вы на нее посмотрите. Вот сюда…

В аршине от головы тело утолщалось – там, внутри, был кто-то, кого пятнистая тварь проглотила, и судя по величине утолщения – не иначе, утка.

– Ей этого хватит?

– На две недели, – и моряк, развернувшись к Ивашке спиной, опять потянул на себя бревно.

– Зачем вы это делаете?

– Чтобы вытащить ее на берег. Если она уплывет, то я ее в воде не поймаю. Плавает очень быстро. А на суше поймаю.

– И куда запрете? У вас с собой клетка?

– Зачем мне клетка? Не нужна мне клетка… – И моряк опять запричитал на неизвестном языке, словно бы уговаривая гадину лежать спокойно и не прыгать с бревна. Ивашке доводилось вот этак уговаривать одну упорную вдовушку – и ведь уговорил.

– Что это за наречие? – спросил Ивашка.

– Испанское. Ее привезли на испанском корабле, она понимает по-испански.

Змея зашевелилась. Моряк встал как вкопанный.

– Уйдет в воду, – сказал Ивашка.

– Молчи…

Видя, что Ивашка уже не пугается, а о чем-то сговаривается с моряком, сокольники стали потихоньку выбираться на берег. Там уже стояли те, без кого вполне можно было обойтись, – мальчишки. Тришка замахнулся плетью – они отбежали.

Ивашка меж тем совсем осмелел. Он никогда не был трусом – да и мало найдется смельчаков, что сохранили бы хладнокровие при виде двухсаженной змеищи. И в руке у него была сабля, которой он всегда мог снести гадине голову (о том, что сабля уж года три как не точена, он совершенно не подумал).

– Я помогу вам, – сказал Ивашка, забрел в реку поглубже и ухватился левой рукой снизу за другой конец бревна, на котором устроилась змея.

– А теперь – быстро! – поняв его маневр, приказал моряк и взялся за свой край двумя руками.

До берега оставалось совсем немного, моряк пятился шустро и ловко, Ивашка подпихивал бревно. Змея ехала – что тебе боярыня в колымаге.

Им повезло – пятнистая гадина, пообедав, стала ленива и равнодушна. Пока бревно тащили на берег, Ивашка осознал, что тварь весит не менее трех пудов, и уже ломал голову – как моряк ее потащит, не в охапке же.

Все оказалось очень просто – моряк опустился на корточки, приподнял толстое змеиное тулово и накинул себе на шею. Выпрямился – змея висела на нем, не выражая недовольства. Он умостил добычу так, чтобы толстое место легло как раз на плечо, подобрал хвост, перекинул через руку и всем видом показал, что собрался прочь, вот только подхватит сапоги.

– Э, нет, врешь, – сказал Ивашка. – Братцы, этакое диво нужно доставить к подьячему, пусть полюбуется. Окружайте старика.

Затем он перешел на немецкий.

– Вы, сударь, на нашу землю вторглись, нам эту землю сам герцог отвел. Я должен отвести вас к своему командиру!

– Вместе с Изабеллой?

– Да, сударь. Микишка, возьми его сапоги!

Образовалось целое шествие – впереди Ивашка с обнаженной саблей, за ним моряк Петер Палфейн с тяжеленной гадиной на шее, за Палфейном, на безопасном расстоянии, – Микишка с моряцкими сапогами, за Микишкой – Тришка и Терешка, и все – перемазанные в свисавшей ошметками тине. Сзади следовали ребятишки, пока их не заметил и не отпугнул дозор.

Менее всего думал Шумилов увидеть в своем жилище заморскую змею. Однако пришлось. Моряка привели в горницу, и Ивашка вкратце доложил о событии.

– И на кой нам это чудище? – хмуро спросил Шумилов. – Гони его в шею.

– Арсений Петрович, он – моряк, всюду побывал, а велено искать моряков и нанимать их на службу, – напомнил Ивашка.

– Да по нему уже впору панихиду служить.

– Зато опытный. И гоняться за ним не надо – сам пожаловал. И, Арсений Петрович, он других приведет, – додумался Ивашка. – Лиха беда начало.

Шумилов посмотрел на гостя со змеей так, словно хлебнул прокисшего и уже с плесенью кваса.

– Кто вы, сударь? – спросил по-немецки. – И отчего вы носите по Митаве это животное?

– Я Петер Палфейн, змея – моя собственная, куплена у испанских моряков. Граф ван Тенгберген уговорился со мной, что я доставлю змею его высочеству герцогу Курляндскому, а также девять обезьян.

Шумилов строго посмотрел на Ивашку.

– Не было обезьян! – по-русски закричал толмач. – Ни единой! И где они – не ведаю! Я за обезьян не ответчик!

Пятнистая гадина, равнодушно свисавшая с моряцкой шеи, вдруг подняла голову, да так, что ее морда оказалась наравне с лицом Шумилова. Высунулся и замелькал раздвоенный черный язычок.

– Изабелла! – грозно сказал моряк. – Изабелла, это свои, не тронь!

Но змея, не шелохнувшись, продолжала разглядывать подьячего.

– Проклятая гадина понимает только по-испански, – объяснил моряк, – но я по-испански почти не говорю, так… немного слов, нужных для ремесла… Но свое имя она услышала и что-то поняла!

– А где у нее уши? – полюбопытствовал Шумилов, разглядывая изящную головку.

– Уши? – похоже, моряк никогда об этом не задумывался.

Шумилов протянул руку и погладил гадину. Потом он осторожно ощупал змеиную голову в том месте, где полагалось бы быть ушам. Ивашка, видя это, попятился, а набившиеся в горницу сокольники – те и вовсе вжались в стенку.

– Сдается, эта тварь не имеет ушей, – задумчиво сообщил Шумилов по-русски. – И с ней что по-гишпански, что по-турецки говорить – один прок. Ну, молодцы, за службу – благодарю, ступайте себе с Богом. Да отмойтесь от тины, глядеть на вас страшно. Ты, Ивашка, останься.

Сокольники вразнобой поклонились и вышли, хотя со змеей они уже освоились и страх как хотели узнать о ней поболее.

Шумилов посмотрел на моряка со вселенской скорбью во взоре и опять перешел на немецкий.

– Господин Палфейн, давно ли вы стали моряком и где служили?

– С детства, сударь. Я был мальчиком, когда мы прогнали испанцев в первый раз и думали, что наступил земной рай. Тогда у нас уже была Ост-Индская компания, мой старший брат пошел служить на «Минерву» и взял меня с собой. Когда опять началась война с испанцами, я был уже опытным матросом. Я пошел в Вест-Индскую компанию! Я побывал в Гвиане, в Малакке, на Цейлоне! У мавританских берегов на нас напали черные пираты – эфиопы или не эфиопы, Люцифер их разберет. Я был дважды ранен, копьем и саблей, меня чуть живого привезли в Амстердам. Больше капитаны не хотели меня брать, я стал неуклюж, как старая баба… Вот я и нашел себе ремесло – возить всякую диковинную живность. Есть купцы, которые торгуют обезьянами и попугаями. Я на попутном судне добираюсь до испанских портов, где этой живности хватает, покупаю, морем везу в Голландию, или в Ганноверское княжество, или в Шлезвигское, – видя, что его слушают очень внимательно, рассказывал моряк. – Когда я узнал, что граф ван Тенгберген ищет животных для зверинца курляндского герцога, я сразу пошел к нему и предложил свои услуги. Потом мы получили письмо от его высочества. Герцог пожелал иметь крокодила, черепах, зеленых мартышек и непременно питона. Крокодила я даже не стал искать – сразу сказал, что это невозможно. Черепаху мне раздобыли, но она подохла. А питон оказался живучий – мою Изабеллу везли из самой Африки и кормили корабельными крысами, а она, красавица, превосходно себя чувствует. Вот только надо раздобыть для нее большую корягу – эти гады любят свешиваться с веток…