Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Приходят и уходят люди, возникают и рушатся империи, а поток веков течет медленно и бесстрастно, как наш вечный Нил, затопляя все, кроме могучих храмов Хема, которые были стары, когда твоя Ниневия была еще молода, и которые будут существовать до самого конца времен.

— Однако, — сказал я, нарушая торжественное молчание, воцарившееся между нами, когда он закончил, — я говорил только об одной Ниневии. Но еще раньше я видел другой город, место которого было забыто во времена Тигра-Владыки, город самого Нимрода, рядом с которым стояла башня Бэла, вершина которой достигала неба, и которая пала под ударом небес в тот самый миг, когда Нимрод пал под моим копьем. Но хватит рассказов, которые, не сомневаюсь, звучат для вас, как басни человека, только что очнувшегося от пьяного сна. А теперь скажи мне, прошу тебя, как я попал в Египет, ведь я помню, как проплыл его мимо Пелусия, как он тогда назывался, в Красное море, когда Соломон был царем в Салеме.

— Все это так удивительно, нет, невероятно, я бы сказал, если бы не знал, что душа человека — это искра вечного огня и что для богов нет ничего невозможного! — ответил Амемфис, медленно качая головой, как будто его сознание блуждало в лабиринте недоумения. — Но твое появление здесь легко объяснить, для этого хватит нескольких слов.

Более ста лет тому назад, как написано в книге моего прадеда Аменофиса, флотилия египетских галер, возвращавшихся из Индии через Красное море, из-за внезапного шторма была вынуждена искать убежища в старой, полуразрушенной гавани далеко на юге Аравии. Анати, племянник Аменофиса, командовавший одной из галер, высадился на берег со своими людьми и за гаванью нашел развалины заброшенного города, и они начали искать в них сокровища, как обычно делают моряки в подобных случаях. Лишь одно здание из тех, что когда-то составляли великий город, осталось целым и невредимым. Это был огромный мавзолей, построенный в форме квадрата, углы которого указывали на север и юг, восток и запад.

После больших трудов им удалось проникнуть внутрь, и там они нашли три саркофага из черного полированного камня. Они вскрыли их и обнаружили в каждом герметично запечатанный гроб из чистого серебра. Их они тоже открыли. В двух лежали украшения из золота и драгоценных камней и несколько костей, которые рассыпались в пыль у них на глазах. В третьем они нашли тебя, покоящегося как в глубоком сне, нетронутого рукой времени, в доспехах из стали и золота, и с большим мечом, лежащим на твоей груди, твои руки были скрещены на его рукояти.

Ты выглядел таким живым, что они долго боялись прикоснуться к тебе, но, в конце концов, привезли тебя, гроб и все остальное обратно в Бубастис, где Аменофис услышал о чуде от своего племянника и купил тебя. От него по наследству ты достался мне как фамильная реликвия, несомненно, самая чудесная из всех, когда-либо бывших у людей, а я, после многих молитв царственной дочери Авлета, моей ученицы в мистериях, сделал то, что с помощью Амона-Ра вернуло тебя к жизни.

В ту ночь мы долго разговаривали на языке, который тогда был утраченным языком Хема, известным только жрецам древней веры Исиды, в то время широко отвергаемой из-за отступничества и ухода людей к пантеонам Греции и Рима. За исключением меня, Клеопатра была единственной не урожденной египтянкой, кто разговаривал на этом языке, потому что Амемфис научил ее древнему языку в обмен на торжественную клятву, что, когда она станет настоящей царицей, а не на словах, она изгонит Сераписа и ложных богов Греции и восстановит Царицу небес на ее законном месте во всех верхних и нижних землях Египта.

Нет смысла рассказывать обо всем, что говорилось тогда между нами, равно как и о том ощущении чуда, которое пробудил и в них, и во мне тот полуночный разговор в тайной комнате великого храма Птаха, куда они принесли мое тело, чтобы без помех провести надо мной свой эксперимент. И все же то, что для них было удивлением, для меня было скорее недоумением. Для них — свершилось чудо. Для меня — еще одно звено было добавлено к той цепи судьбы, по которой руки богов, казалось, вели меня, как призрака среди призраков, через меняющиеся сцены судьбы мира.

Я вернулся к жизни, чтобы обнаружить, что надежды и страхи, любовь и ненависть, радости и печали моего последнего существования сметены потоком спешащих веков. Для меня память о них была так свежа и остра, как если бы они были вещами вчерашнего дня, и все же мое вчерашнее было далеким прошлым мира, сном, который исчез в ночи времени, и над всем этим висела мрачная пелена той ужасной тайны, разгадка которой все еще скрывалась в будущем, которое могло быть таким же далеким, как и мое самое далекое прошлое.

Мы говорили обо всем этом и о многом другом, потому что, ответив на их вопросы, я начал задавать их сам, и в своих ответах Амемфис нарисовал мне сцену, на которой разыгрывался эпизод из длинной драмы человечества, в котором мне предстояло сыграть свою следующую роль.

Тем, кто читает, будет достаточно, если я скажу, что за десять дней до того, как искусство Амемфиса вернуло меня к жизни, великий Помпей оспорил власть над Римом и господство над миром у еще более великого Юлия Цезаря и проиграл в знаменитой битве у Фарсалы, и уже тогда был на пути в Египет, чтобы просить убежища, а найти могилу.

Следом за Помпеем, как вы увидите, в Египет должен был прибыть сам могущественный Юлий, чтобы найти погибшим своего друга и единственного победителя, которого он когда-либо встречал. Но о его приезде вы прочтете позже. Мы просидели всю ночь, а потом Клеопатра ушла, и вот что она сказала на прощанье:

— Я увидела и услышала достаточно чудес для одной ночи — нет, больше, чем любая другая женщина когда-либо видела, — и теперь мои глаза отяжелели, а душа полна видений, которые лучше устроятся во сне. Я встречусь с тобой сегодня вечером в храме, Амемфис, и, может быть, с тобой тоже… Как же мне тебя называть, ведь ты пришел в новую жизнь и должен иметь новое имя. Вот, придумала! Я назову тебя Аполлодором, мой златовласый Аполлон, ибо поистине боги сотворили тебя наполовину Гераклом, наполовину Аполлоном, по их образу и подобию.

Пока она говорила, ее глаза, отяжелевшие от сна, снова загорелись, губы улыбнулись, и когда она вложила свою руку в мою одновременно и милостиво, и робко, она посмотрела на меня тем взглядом, чьему неописуемому колдовству, раз увидев, не мог сопротивляться никто, за одним исключением, а затем вышла из комнаты быстро и бесшумно, как какой-то нематериальный сон красоты.

— Эта женщина скоро потрясет мир до основания, — молвил Амемфис, когда она исчезла, — потому что такой, как она, никогда прежде не рождалось, и больше не будет. Пусть боги сделают так, чтобы ужасная магия ее красоты и несравненного интеллекта была использована во благо, а не во зло! Если наша мать Исида, которой она поклялась служить, направит ее по правильному пути, то она поднимет Египет из того унижения, к которому привело неверие ее сыновей. Наша древняя страна снова станет матерью мудрости и царицей народов, но если нет…

Но довольно об этом. Я тоже устал от долгого бдения, да и ты пришел из долгого путешествия и, наверное, устал. Следуй за мной, я отведу тебя в комнату получше этой, где ты сможешь спокойно поспать; и когда звезды, которые сейчас бледнеют, снова засияют, я приду и разбужу тебя.

Я пошел за ним, и он провел меня через множество темных коридоров, каменные стены которых, казалось, были воздвигнуты, чтобы стоять до конца всего сущего. Мы пришли в большую и просторную комнату, где я с благодарностью улегся на мягкое ложе, покрытое белоснежным льном, и еще до того, как он покинул комнату, ко мне пришел сон, и все чудеса ночи были забыты. Когда я проснулся, он стоял рядом с маленькой серебряной лампой в руке, потому что снова наступил вечер, и, когда я поднял глаза, моргая от света, он сказал:

— Ты спал долго и, надеюсь, хорошо. Теперь тебя ждут ванна, еда и свежая туника, а когда ты будешь готов увидеть удивительные вещи, мы пойдем.

— Куда? — спросил я, потягиваясь. — К Клеопатре?

— Да, — ответил он с улыбкой. — К Клеопатре, которая будет ждать тебя перед алтарем Исиды в большом зале Храма, а так как времени мало, я попрошу тебя поторопиться.

Услышав это, я не стал медлить, как вы понимаете, и не прошло и получаса, как я принял ванну, оделся в шерстяную рубаху и тунику из тонкого белого льна, расшитую разноцветными шелками, а поверх всего этого надел кольчугу, опоясался мечом, надвинул на голову стальной шлем с золотым обручем, привязал к ногам сандалии и накинул на плечи плащ из белого полотна, расшитый пурпуром и золотом.

Затем я наскоро поужинал с Амемфисом, который с истинно жреческим мастерством уклонился от расспросов о том, что мы собираемся делать, и когда с едой было покончено, я прошел за ним, как раньше, через лабиринт мрачных коридоров, пока мы не вышли в звездную ночь перед огромным пилоном или внешним крыльцом, построенным из таких огромных блоков темного полированного камня, что казалось, только великаны могли поставить их на свои места.

Здесь нас остановили стражники, вооруженные копьями и мечами и облаченные в доспехи, белый блеск которых поведал мне, что я больше не единственный человек на свете, владеющий секретом стали. По слову Амемфиса скрещенные копья поднялись, и мы прошли внутрь. За пилоном обнаружилось еще одно крыльцо, а еще дальше — квадратный дверной проем, полностью закрытый цельным блоком из темного зернистого гранита.

— И что теперь? — спросил я, резко остановившись перед ним. — Здесь нет пути, если только у тебя есть какая-нибудь магия, которая позволит нам пройти через эту каменную стену.

— Минутку терпения и увидишь, — ответил Амемфис, выходя вперед.

Он поставил ногу в правый угол дверного проема и нажал рукой на цветок лотоса, вырезанный в массивной каменной притолоке двери. К моему изумлению, исполинская глыба гранита беззвучно погрузилась в землю, и, когда мы переступили порог, тихий нежный хор неземной песни вырвался из уст невидимых певцов, и я оказался в огромном мрачном зале, неразличимая крыша которого поддерживалась длинными рядами высоченных рифленых колонн из черного камня.

Наверху из темноты на цепях свисал десяток золотых светильников, и при их свете в дальнем конце зала я увидел Клеопатру, сидящую на серебряном троне, опираясь ногами на лежащего сфинкса из черного камня. На голове у нее была корона стервятника и рогатый диск Исиды, змеиная корона Египта обвивала ее брови, скипетр Менеса был в ее левой руке, а плеть — в правой. Позади нее возвышался алтарь из белого камня, увенчанный крылатой эмблемой Матери всего сущего. Справа и слева от Клеопатры стоял двойной ряд жрецов, одетых, как Амемфис, в длинные белые льняные одежды.

В то утро я увидел ее девушкой, полной невинности и детского удивления. Вечером я встретил царицу, сидящую на самом древнем троне в мире и носящую эмблемы царской власти, по сравнению с которыми все остальные знаки отличия были лишь игрушками вчерашнего дня. Когда мы шли по залу, жрецы с обеих сторон, низко кланяясь нам, бормотали:

— Да здравствует Амемфис, верховный жрец Амона-Ра, владыка святых тайн Исиды! Славься, пришедший из чертогов Осириса и страны теней Аменти! Добро пожаловать в Египет в час нужды!