Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Я бросил меч в ножны и, не упуская случая, схватил Тигрола за хвост, а затем, крикнув ему, чтобы стоял спокойно, вскочил ему на задние ноги, и в следующее мгновение обеими руками схватил неверного за горло и стал душить его. Он тщетно пытался повернуться и пронзить меня мечом, потому что тот был слишком длинным для ближнего боя. Он пинал меня каблуками, задыхаясь, царапал мои ноги шпорами, и яростно пытался броситься на землю и утащить меня с собой.

Я держал его за горло до тех пор, пока его лицо не почернело, голова не свалилась вперед, и он не перестал сопротивляться. Тогда я снова свистнул Тигролу, и он поскакал в лагерь под такую бурю смеха, криков ярости и торжества, каких никогда не слышали серые стены Дамаска. Когда мы подъехали, я сбросил второго пленника на землю и, спрыгнув, обратился к толпившимся вокруг меня с поздравлениями:

— Нет, клянусь аллахом, это победа Тигрола и награда Тигрола, ведь если бы он был таким же глупцом, как его хозяин, то уже был бы слугой неверного, а моя голова уже заплатила бы за мою глупость!

— Тем не менее, если мне повезет так, как тебе, я буду вполне доволен, — заметил Дерар, проезжая мимо меня на открытое место в поисках добычи для своего меча и копья.

Но в тот день поединков больше не было, хотя он шесть раз проскакал перед воротами, размахивая копьем и выкрикивая оскорбления. Во всем Дамаске не нашлось рыцаря достаточно храброго, чтобы выйти и сразиться с ним после того, что произошло. И вот, наконец, он прискакал обратно, самый злой во всем нашем лагере, извергая все проклятия, какие только мог дать наш арабский язык, а их, могу вас заверить, немало.

Целую неделю после этого мы продолжали работу по окружению города, все теснее стягивая наши линии вокруг стен, и все это время держали наши мечи блестящими, а руки наготове, совершая набеги на окрестные земли или вылазки на городские ворота, пока нас не остановили большие боевые машины на башнях.

Наконец, однажды ночью нас разбудил громкий звон колоколов и крики ликования в городе, и, пока мы гадали, в чем дело, один из наших людей, взятый в плен во время вылазки, спрыгнул со стены, рискуя сломать себе шею, и, добравшись до лагеря, сообщил, что в городе получено известие о том, что Ираклий посылает большое войско из Эмесы на помощь Дамаску. Остаться перед стенами означало бы оказаться меж двух огней, поэтому Абу Убайда немедленно созвал совет, и к утру мы сняли лагерь, а наши главные силы уже двигались на восток, потому что мы постановили решить судьбу Сирии в единственном сражении.

Тогда ворота города распахнулись, и длинные потоки конницы и пехоты хлынули наружу под развевающимися знаменами, под звон колоколов и ликующие крики, полагая, что Дамаск уже освобожден и что мы вот-вот будем раздавлены между ними и армией Ираклия. Тогда мы встали лицом к лицу, и в тот день произошла самая жестокая битва, в которой когда-либо проливалась кровь, потому что мы сражались за все, что приобрели, и за все, что надеялись получить, и когда битва закончилась, не больше десятка неверных из каждой сотни смогли приползти обратно в город, чтобы рассказать о том, что с ними случилось.

Но, несмотря на победу, мы были сильно ослаблены, и многие правоверные отправились в тот день в рай. Поэтому зная, что следующая битва должна решить нашу судьбу и судьбу Сирии, я отправил срочное послание Амру, который находился на границе Палестины, приказывая ему как можно скорее прибыть со всеми своими людьми и встретить нас в Айзнадине, и оставив сзади плачущий и дрожащий Дамаск, мы двинулись к тому знаменитому полю, где, как пишут, римляне и мусульмане должны были встретиться в самой суровой схватке, испытывавшей их силу и доблесть.