Над «пугачевскими» страницами Пушкина

С. А. Попов выдвинул любопытную генеалогическую задачу — установить происхождение Степана Андреевича Разина, а также выяснить — не было ли у его предков какой-либо родственной связи с предводителем Крестьянской войны 1670–1671 гг. Степаном Тимофеевичем Разиным. Так как Степан Андреевич Разин был яицким казаком, то и предков его следует искать среди казаков Яицкого войска. Имеющиеся в литературе упоминания о переписи яицких казаков в 1723–1724 гг. комиссией полковника И. И. Захарова{181} направили наши поиски в ЦГВИА к делам Казачьей экспедиции Военной коллегии. Здесь хранятся материалы комиссии Захарова, в том числе и две переписные книги, в одной из которых нашлись искомые сведения о Разиных. В числе казаков Шестой сотни записан рядовой «Микифор Минеев сын Разин, у него сын Алексей двенатцати лет. А по скаске ево, от роду ему, Никифору, шестьдесят пять лет; дед и отец ево и он родиною Саранского уезду дворцового села Ромодановского казаки; пришел он, Никифор, ис того села на Яик во сто восемьдесят шестом году[39], и служит в казаках с того году»{182}. Свидетельство переписной книги требует некоторых пояснений. Следует заметить, что Н. М. Разин родился в 1658 г. и 12-летним подростком был очевидцем Крестьянской войны 1670–1671 гг., захватившей территорию Саранского уезда{183}. В том уезде находилась родина Н. М. Разина — дворцовое село Ромодановское на р. Инсаре, в 20 верстах к северу от Саранска, на проселочной дороге к Лукоянову{184}. Н. М. Разин назвал себя выходцем из белопахотных казаков; эта категория служилых людей «по прибору» версталась из крестьян, освобождаемых от платежа податей с двора и пашни, но призванных нести сторожевую службу по охране селений, дорог и засечных линий. В 20-летнем возрасте Н. М. Разин бежал на вольный Яик, где и был записан в казачью службу. Яицкое казачье войско, как свидетельствуют переписные книги, составленные в 1723–1724 гг. комиссией полковника Захарова, процентов на 90 и было сформировано за счет беглых крестьян, посадских людей, стрельцов, казаков Поволжья и Центра страны, а также их потомков, ставших казаками во вто-ром-третьем поколениях.

В архивном фонде Казачьей экспедиции Военной коллегии по соседству с материалами комиссии полковника Захарова находятся дела следственной комиссии поручика Е. И. Кроткова, производившей в 1719 г. розыск по доносу на атамана, старшин и казаков Яицкого войска{185}. Попутно комиссия составляла именной список казаков. К нему-то мы и обратились в поисках дополнительных биографических сведений о Никифоре Минеевиче Разине. По каким-то причинам он в список не был включен (возможно, находился в служебной отлучке). Но в списке встретилась поразительная закись: в перечне казаков Шестой сотни упомянут рядовой «Стефан Тимофеев сын Разин»{186}. Еще один яицкий казак Разин, да к тому же еще и полный тезка предводителя Крестьянской войны! Других биографических данных о нем в списке не сообщается, но они были найдепы в переписной книге, в протоколе допроса этого казака{187}, где сказано, что он, Степан Тимофеев сын Разии, «Саранского уезда села Ромодановского крестьянин, ис того села бежал и пришел на Яик, и в казаки приверстан атамане Прокофье Семенове, тому ныне сорок лет», это он был в отряде яицких казаков, посланном с экспедицией А. И. Бековича-Черкасского в Хиву{188}, а с того времени «за суетами своими» в церкви не исповедовался и «святых тайн не сподоблен», но к расколу никогда не приставал, ни в каких «изменнических замыслах» не участвовал и ничего о них не знает{189}.

Само собой напрашивается сопоставление биографий яицких казаков Степана Тимофеевича и Никифора Минеевича Разиных. Оба они — уроженцы села Ромодановского под Саранском; состояли, видимо, в родстве, возможно, были даже двоюродными братьями; оба в конце 1670-х годов бежали на Яик (Степан на год позднее, в 1679 г.), оба с того времени служили рядовыми казаками. Можно предположить, что Степан Тимофеевич умер в начале 1720-х годов, так как его имя не внесено в переписную книгу 1723–1724 гг. Удивительно то, как власти не запретили ему зваться Степаном Тимофеевичем Разиным — крамольным именем его знаменитого тезки, преданного в 1670 г. церковной анафеме.

Выявленные документы о яицких казаках Разиных — Степане Тимофеевиче, Никифоре Минеевиче и Алексее Никифоровиче — позволяют установить происхождение их потомка Степана Андреевича Разина, которого знала и о котором рассказала Пушкину бердская казачка Ирина Афанасьевна Бунтова.

Пушкин на пути из Оренбурга на Уральск проезжал поздно вечером 20 сентября 1833 г. через Кинделинский форпост, где доживал свой век один из персонажей будущей «Истории Пугачева» ветеран-пугачевец Степан Андреевич Разин.

О других рассказах И. А. Бунтовой

— Ирина Афанасьевна Бунтова, жившая в молодости в Нижне-Озерной крепости, рассказывала Пушкину о некоторых событиях, происходивших там при Пугачеве. Со слов Бунтовой поэт внес в дорожную записную книжку заметку: «В Берде Пуг[ачев] жил в доме Константина] Ситникова[40], в Озерной у Полежаева» (IX, 493). Свидетельство Бунтовой о Полежаеве подтвердилось рассказом, услышанным Пушкиным 20 сентября 1833 г. в Нижне-Озерной крепости: «Он (Пугачев. — Р. О.), проезжая по Озерной к жене в Яицк, останавливался обыкновенно у каз[ака] Полежаева, коего любил за звучный голос, большой рост и проворство» (IX, 496). Данные о Полежаеве не были использованы в «Истории Пугачева», но казака по фамилии Полежаев Пушкин упомянул в («Капитанской дочке» в главе «Крепость», где повествуется о встрече прапорщика Петра Гринева в Белогорской крепости. Когда зашла речь о квартире для молодого офицера, казачий урядник Максимыч, обратившись к жене коменданта Василисе Егоровне Мироновой, спросил: «Не поместить ли его благородие к Ивану Полежаеву?»— «Врешь, Максимыч, — сказала капитанша, — у Полежаева и так тесно; он же мне кум и помнит, что мы его начальники» (VIII, 295–296).

Удалось найти архивные документы о реально существовавшем Полежаеве. В ЦГАДА сохранился именной список населения Нижне-Озерной крепости от апреля 1774 г., где среди своекоштных[41] жителей назван Петр Полежаев{190}. В Оренбургском архиве среди бумаг местного духовного правления хранится документ от 9 мая 1777 г, — договор жителей Нижне-Озерной крепости с Василием Абрамовым, взявшимся исполнять обязанности церковного старосты. В числе других прихожан договор этот подписал и «своекоштный Петр Полежаев»{191}. В конце XVIII или в начале XIX в. мужская линия рода Полежаевых угасла. В книге ревизской переписи населения Нижне-Озерной крепости, проведенной 14 августа 1816 г.{192}, никого из Полежаевых не значилось.

Хорошо запомнилось Бунтовой то, как по взятии Нижне-Озерной повстанцами жители этой крепости приносили присягу в верности новоявленному «Петру Третьему» — Пугачеву: «Он сидел между двумя казаками, из коих один держал серебряный топорик, а другой булаву. — У Пугачева рука лежала на колене — подходящий кланялся в землю, а потом, перекрестясь, целовал его руку» (IX, 497). На пушкинскую запись рассказа Бунтовой похожи ее же воспоминания о сцене присяги, записанные 25 ноября 1833 г. Е. 3. Ворониной: «Бывало, он (Пугачев. — Р. О.) сидит, на колени положит платок, на платок руку, по сторонам сидят его енералы, один держит серебряный топор, того и гляди срубит, другой серебряный меч, супротив виселица, а около мы на коленях присягали, да поочереди, перекрестившись, руку у него поцелуем…»{193}. Ритуал присяги населения Пугачеву был хорошо известен Пушкину по документам времени восстания, например по показаниям ясачного крестьянина Алексея Кирилова о встрече Пугачева в Сакмарском городке (IX, 20–21, 622) и писаря Полуворотова, рассказ которого о пребывании в лагере повстанцев под Оренбургом включен в «Хронику» П. И. Рычкова (IX, 234–235). Но всем этим документальным источникам Пушкин предпочел рассказ Бунтовой, который почти дословно ввел в «Историю Пугачева»: предводитель восстания принимал народ, «сидя в креслах перед своей избою. По бокам его сидели два казака, один с булавою, другой с серебряным топором. Подходящие к нему кланялись в землю, и перекрестясь, целовали его руку» (IX, 27). Эта церемония копировала известный яицким казакам обряд представления монарху при ежегодных приездах в Петербург с так называемыми летними и зимними станицами{194}.

В воспоминаниях Бунтовой, записанных Пушкиным, освещается один эпизод, связанный с поражением войска Пугачева в битве 22 марта 1774 г. у Татищевой крепости: «Когда под Татищевой разбили Пугачева, то яицких казаков прискакало в Озерную израненных — кто без руки, кто с разрубленной головою, — человек 12, кинулись в избу Бунтихи. — Давай, старуха, рубашек, полотенец, тряпья, — и стали драть, да перевязывать друг у друга раны. — Старики выгнали их дубьем. А гусары голицынские и Хорвата[42] так и ржут по улицам, да мясничат их»[43] (IX, 496–497). Рассказ Бунтовой лег в основу освещения этого события в «Истории Пугачева»: «Весть о поражении самозванца под Татищевой в тот же день» достигла крепостей Нижне-Озерной и Рассыпной. «Беглецы, преследуемые гусарами Хорвата, проскакали через крепости, крича: спасайтесь, детушки! все пропало! — Они наскоро перевязывали свои раны, и спешили к Яицкому городку» (IX, 50–51). Пушкин придерживался, как видно, главной линии рассказа Бунтовой, отбросив из него некоторые частности. Вместе с тем он ввел от себя в описание такую выразительную деталь, как крики преследуемых пугачевцев: «Спасайтесь, детушки! все пропало!»{195}.

Последствия поражения Пугачева под Татищевой крепостью могут быть дополнены и уточнены по документам Времени восстания. Как сообщил Пугачев на допросе в Москве, в день битвы у Татищевой крепости, когда определился катастрофический для него исход сражения, атаман яицких казаков Андрей Афанасьевич Овчинников, обратившись к Пугачеву, сказал: «Уезжай, батюшка, штоб тебя не захватили, а дорога свободна и войсками не занята». Пугачев ответил ему: «Хорошо, я поеду, но и вы смотрите ж, кали можно будет стоять, так постойте, а кали горячо будут войска приступать, так и вы бегите, чтоб не попасся в руки». Пугачев, взяв с собой близких людей (Ивана Почиталина, Василия Коновалова, Григория Бородина и своего шурина Егора Кузнецова), бежал из атакуемой крепости на восток, по оренбургской дороге в Бердскую слободу{196}. Оставшийся в Татищевой крепости атаман Овчинников оборонялся до последней возможности, а потом, прорвавшись с боем сквозь неприятельские колонны, бросился с тремя сотнями казаков на запад, к Нижне-Озерной крепости, преследуемый эскадронами изюмских гусар полковника Г. И. Хорвата{197}.

Судя по рапортам генерал-майора П. М. Голицына, гусары Хорвата преследовали пугачевцев на протяжении 20 верст{198}. А так как Нижне-Озерная крепость находилась в 28 верстах к западу от Татищевой, то гусары остановились в 8 верстах от Нижне-Озерной, прекратив погоню из-за глубоких снегов и утомления лошадей. Следовательно, в рассказе Бунтовой была неточность: гусары не могли в тот день вступить в эту крепость[44]. Более того, отряд Овчинникова оставался в крепости Нижне-Озерной еще почти целую неделю после битвы в Татищевой. Об этом неоспоримо свидетельствуют недавно найденные архивные документы. Красногорский казак Иван Костылев, пойманный 1 апреля 1774 г. у Рычковского хутора, показал на допросе, что дней пять или шесть назад он бежал из Нижне-Озерной, а до того не раз видел, как пугачевцы посылали оттуда конные разъезды из 30 казаков к Татищевой крепости для наблюдения за действиями находившегося там корпуса войск генерала Голицына; вместе с тем Костыдев сообщил о начавшемся отходе повстанческих сил из Нижне-Озерной к Илецкому городку{199}. Не менее важные сведения содержатся в допросе группы пугачевцев, задержанных 2 апреля за рекой Ником напротив Чернореченской крепости; они рассказали, что отряд Овчинникова (300 конных казаков и 350 пехотинцев с двумя пушками) выступил 29 марта из Нижне-Озерной крепости и направился к Илецкому городку{200}. Покинутая повстанцами Нижне-Озерная крепость несколько дней находилась в «безначалии», и лишь 6 апреля туда вступил корпус генерал-майора П. Д. Мансурова, которому поручено было занять крепости Нижне-Яицкой линии и Яицкий городок{201}.