Государство и революции

Разумеется, и в других странах возникали группы Сопротивления, партизанские отряды, но с российским Сопротивлением никак не сопоставимые. Они были весьма ограниченными и по численности, и по своим задачам. И их деятельность, в основном, носила пассивный характер — поддерживать и развивать антинацистские взгляды, распространять пропагандистскую информацию и т. п. А более-менее заметные масштабы и активные формы борьба стала приобретать лишь на заключительном этапе войны — там, где власть нацистов уже шаталась и теряла контроль над захваченными регионами. Наконец, европейское Сопротивление в значительной своей части направлялось и подпитывалось извне, либо из Москвы — по линии местных компартий, либо из Лондона — по линии "правительств в изгнании". Ну а, скажем, в Дании король не эмигрировал, а при вторжении приказал сдаться. Так и прожила Дания под немцами безо всякого Сопротивления.

Или взять историю с французской армией и флотом. При высадке англо-американцев в Северной Африке в ноябре 42-го французы против них упорно оборонялись — поскольку их марионеточное правительство было "в дружбе" с Германией. А когда немцы по поводу данной высадки решили оккупировать и Южную Францию и подступили к военно-морской базе в Тулоне, французские моряки предпочли затопить корабли — вместо того, чтобы уйти в Африку и сражаться против поработителей своей страны. Приказа такого не было. А в сентябре 1943 г., когда Италия, свергнув Муссолини, заключила сепаратное перемирие с Англией и США, как повела себя ее армия? Немцам, находившимся на Апеннинском полуострове в подавляющем меньшинстве, оказалось достаточно цыкнуть, и итальянские дивизии без единого выстрела сложили оружие и послушно зашагали в лагеря военнопленных. Ну а сталинскую практику репрессий и ГУЛАГа после войны очень успешно переняли и чехи, и поляки, и венгры, и восточные немцы, и болгары, и румыны — переняли безо всяких массовых протестов и народных восстаний. Так чья же психология все-таки получается более рабской — у русских или у европейцев?

Анализируя события Второй мировой, можно обнаружить еще одну интересную закономерность — чуть ли не на мистическом уровне. Большинство государств, охваченных ею — по крайней мере, европейских, получили в этой войне точное отражение своих собственных прегрешений, совершенных в Первую мировую! Посудите сами. В 1918 г. Россия заключила сепаратный мир, оставив союзников без второго фронта. Во Второй мировой она сама вынуждена была сражаться без второго фронта. Причем немцы относительно легко смогли захватить именно ту территорию, которая прежде была отдана им по Брестскому договору, и лишь дальше — под Ленинградом, Смоленском, на Дону встретили действительно сильное сопротивление. Зато русским пришлось возвращать эту землю с большими потерями, как бы заново отмывая ее кровью.

Или обратим внимание на Чехословакию. В Первую мировую она предавала всех и вся. Сначала Австро-Венгрию, потом сибирских белогвардейцев. Во Второй мировой предали ее. И кстати, в последние дни перед Мюнхенским предательством, когда Чехословакия намеревалась защищаться и объявила мобилизацию, там назначили «боевого» премьер-министра, которого торжественно опоясали мечом в соборе св. Витта — им стал генерал Сыровой. Тот самый, который выдал на расправу Колчака, принятого под международную защиту. Символично, правда? То же самое можно сказать об Эстонии и Латвии, купивших мир с Советами ценой предательства своих союзников. Обе изгоняли и депортировали прибалтийских немцев, Латвия обманула и германских добровольцев, и поляков, Эстония нанесла удар в спину белогвардейцам Юденича и переморила тысячи русских беженцев в концлагерях. И получили четкое отражение своих прежних действий в виде пакта Молотова-Риббентропа и того, что за ним последовало. А вот Финляндия вышла из заварухи Второй мировой довольно благополучно, с минимальными людскими и территориальными потерями. — но ведь она и в Первую мировую никому не нагадила, никого не предала, ни за чей счет не наживалась.

Польша была самой сильной союзницей Деникина и Врангеля, но в критических ситуациях из собственных корыстных интересов не пришла им на помощь. Теперь она сама имела сильных союзников — и в критической ситуации они пальцем о палец не ударили, чтобы ей помочь. Франция и Греция своими войсками осуществляли оккупацию побежденных стран — и сами были оккупированы. Англия и Франция, пользуясь войной, опутывали Россию долгами — теперь сами увязли в долгах перед США. Западные державы всячески ограничивали влияние России, даже во время боев Первой мировой продолжали подспудно боролись с возможным усилением своей союзницы и преднамеренно не признали белые правительства, чтобы не включать ее в состав стран-победительниц и не делиться плодами побед. А после Второй мировой вынуждены были сами отдать ей половину Европы.

Румыния вступила в Первую мировую союзницей России, но будучи разгромлена, предпочла переориентироваться на Германию. Во Вторую мировую вступила союзницей Германии — а потерпев поражение, должна была стать союзницей Советской России. Венгрии после Первой мировой захотелось коммунизма, и она взорвалась революцией, провозгласив себя советской республикой. Теперь она получила полную возможность пожить в качестве советской республики — и в результате дошла до антикоммунистической революции.

Германия воспользовалась таким приемом, как внедрение в Россию и финансирование большевиков с их разрушительным учением. Во Второй мировой это учение вернулось к ней обратно — в виде сталинских армий и вместе со сталинскими армиями… Вот уж поистине остается вспомнить слова Евангелия "Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними…" (Матф., 7, 12). "Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить" (Матф., 7,2).

А для России важно отметить еще один, особый итог войны. Как раз в эти страшные годы она вернула себе национально-государственное самосознание. Народ опять осознал себя «русскими». Не в узком, а в широком смысле — в смысле общности всех российских народов. Война смыла остатки интернационально-классовых мифов в мышлении, потому что "мировой пролетариат" вовсе не поднялся как один на защиту "оплота социализма", и немецкие "братья по классу" вовсе не дезертировали из армии, не поднимали на штыки своих генералов, не объявляли забастовок, а сражались, да еще и как — на первом этапе с изрядным энтузиазмом. А в окопах, плечом к плечу, оказались только свои — «русские», даже если они были украинцами и грузинами — все равно «русские». И только на них оставалось надеяться, только на них можно было положиться. И в других странах встречали не как интернациональных «красных», а как «русских». И вся массированная пропаганда военных лет, хочешь не хочешь, повернула в национально-патриотическое русло.

И если с 1917 г. в России только и делали, что разобщали и разделяли ее население — на белых и красных, на классы и прослойки, на активистов и попутчиков, на уклонистов и сторонников, на социально-близких и социально-чуждых, то как раз Великая Отечественная вернула ему народную общность. Неравномерную, немонолитную, исковерканную, но общность. Потому что если особист-НКВД-шник и остался для солдата сволочью, то он был все же более «своим» по сравнению с теми, кто сидел в окопах по другую сторону фронта. И Сталин был «своим» — по сравнению с врагом-Гитлером, по сравнению с Рузвельтом и Черчиллем, тянущими с открытием Второго фронта. Ведь не коллективизация, не каналы, не репрессии, а как раз Победа вознесла Сталина на роль не только партийного, но и великого общенационального вождя в глазах простонародья.

Ну, да и самого Сталина война сильно изменила, завершив тот процесс, который начался в 1935-41 гг. Теперь он из «революционного» лидера окончательно превратился в «российско-державного». И уже сам видел свою историческую миссию в восстановлении и возвышении могучей России. Но опять не в качестве "нового царя", а выше царей. Как Советский Союз представлялся ему следующим закономерным этапом развития страны после Российской империи, так и свою власть он считал более высокой исторической ступенью по сравнению с прежней. Более прогрессивной, более совершенной, более могущественной, что теперь подтверждалось объективными фактами. Цари-то, в его понимании, не удержали Россию, растеряли — а он вот теперь собирал. Они немцам и японцам проигрывали — а он и тех, и других одолел. И Прибалтику потерянную вернул, и Западную Украину с Белоруссией, и Бессарабию, и даже Порт-Артур обратно отвоевал. По свидетельствам современников, в последние годы жизни он жалел о двух несделанных вещах: что не удалось вернуть Финляндию и захватить Черноморские проливы. О принадлежавших некогда России областях Польши не вспоминал — понимал, что там СССР получил бы колоссальный очаг противоречий и напряженности. А Финляндия и проливы его огорчали. Из чего, кстати, снова видна догматичность его мышления, т. к. к середине XX в. военно-стратегическое значение Босфора и Дарданелл стало далеко уже не тем, что во времена Николая II.

Сошли на нет лозунги "мировой революции". Например, война в Корее 1950-53 гг. заняла в советской пропаганде куда более скромное место, чем Испания. Ее уже не обязан был каждый считать «своей», мальчишки не рвались туда ехать, очередное поколение на ней не воспитывалось. Хотя СССР в этом конфликте оказывал помощь коммунистической стороне, но от прямого военного вмешательства Сталин все же воздержался — в отличие от США. Он теперь еще меньше склонен был рисковать достигнутым и действовал сугубо руками "ледоколов революции" — Ким Ир Сена, Мао Цзэдуна. Но сами по себе коммунистические идеи превращались уже лишь в оружие в борьбе за геополитический передел мира. И коммунист Тито стал для Сталина личным врагом чуть ли не на уровне Гитлера — поскольку тоже «обманул» его, отказавшись безоговорочно следовать в советском фарватере.

Участие в дипломатии военных лет, встречи лидеров Большой Тройки, выход на одну из главных ролей мировой политической арены, похоже, стали для Сталина полезными уроками в области международных отношений. И он окончательно отказался от ленинской химеры "Соединенных Штатов Европы". Если в 1940 г. в ходе споров о сферах влияния с Германией он явно точил зубы на присоединение Румынии, Болгарии, а там, может, и еще чего, то после войны, когда некоторые руководители восточноевропейских стран полезли с инициативами о вступлении в СССР, они получили от ворот поворот. Сталин уже понял, что выходить за исторические границы России — дело ненужное, хлопотное и чреватое непредсказуемыми последствиями. А что касается распространения своего влияния на другие страны — то разве обязательно для этого их присоединять?