Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920

Иконы и большевики

Двадцать восьмого августа 1918 г. Комиссариат юстиции выпустил постановление «О порядке проведения в жизнь Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви». Данное постановление, или инструкция, как она именована, более подробно объясняло механизм проведения декрета. Подробно разъяснялась передача церковного имущества в Советы и из них обратно «местным жителям соответствующей религии». Таковых, согласно инструкции, должно было быть не менее 20 человек. Именно отсюда появляется известное в церковной среде слово «двадцатка».

В инструкции четко разъяснялось, что «не предназначенные для богослужебных целей имущества церковных и религиозных обществ, а также бывших вероисповедных ведомств, как то: дома, земли, угодья, фабрики, свечные и другие заводы, рыбные промыслы, подворья, гостиницы, капиталы и все вообще доходные имущества, в чем бы они ни заключались... незамедлительно отбираются от означенных обществ и бывших ведомств». Это был серьезный удар по экономической стороне жизни Церкви: если в декрете была размытая формула о том, что они объявляются «народным достоянием», то теперь власть попросту отбирала в свою пользу имущество Церкви.

В инструкции содержался пункт «о религиозных церемониях и обрядах», относительно которых говорилось, что «в государственных и в иных публично-правовых общественных помещениях безусловно не допускается совершение религиозных обрядов и церемоний (молебнов, панихид и пр.), помещение каких-либо религиозных изображений (икон, статуй религиозного характера и пр.)». Этот пункт, отсутствовавший в декрете, и вызвал наибольшее сопротивление верующих.

Иконы должны были быть вынесены также из учебных заведений и с заводов и фабрик. Проведение этой меры часто вызывало большое негодование и, по-видимому, мало исполнялось, особенно в первое время. Попытки выноса икон из общественных учреждений предпринимались и до издания данной инструкции, если верить уже упоминаемому выше докладу Лахостского.

Говоря «о гонениях на иконы», Лахостский приводил следующие данные: в Москве учитель Каретнорядского училища приказал вынести иконы из школы, а в Петрограде приказали удалить иконы из дома Ремесленной управы. Видимо, первые попытки выноса икон с «монархическими надписями» предпринимались сразу после Февральской революции: в архиве Синода сохранилось дело об иконах в Архангельской губернии, однако из самого дела неясно, вынесены ли были иконы из храма и что за «монархические надписи» были на них.

После появления инструкции эта мера получила юридическое обоснование, хотя была обречена на неуспех. Так, когда на Шуйской фабрике, по инициативе местных большевиков, в 1919 г. в цеху были сняты иконы, это вызвало настоящие волнения среди рабочих, которые прекратили работу и потребовали «повесить таковые на прежние места». Фабрика забастовала! Коммунисту Языкову, проводившему эту акцию, пришлось каяться в том, что он приступил к исполнению «неумело и без разрешения Исполкома и партии, а действовал лично от себя, а потому он один во всем и повинен и просит о наказании его, если он заслуживает». Если уж самый «революционный» класс так реагировал на антирелигиозные акции, то что тогда говорить о крестьянстве!

Еще более показательный случай произошел в Тульской губернии. Там на праздновании Первомая руководитель местной партийной организации попытался представить себя «демократом», сказав, что «всякий гражданин, заметивший неправильность в действиях кого бы то из членов Совета, как сельского, так и волостного», может подавать письменные заявления «на неправильность действий». Один из присутствующих спросил, можно ли подавать заявление словесно, «и, получив утвердительный ответ, возбудил вопрос о внесении икон в здание Исполкома, чем зажег среди присутствующих волнения на религиозной почве».

После этого участники празднования Первомая заставили членов коммунистической ячейки внести и повесить иконы в помещении Волисполкома. Председатель «волостной коммунистической партии» Бузанов сообщал, что «после того как иконы были повешены, то присутствующие силой заставили всех снять шапки и были угрозы, что каждый, кто коснется икон, будет повешен». Исполнявшие приказы толпы большевики понимали, что эти угрозы вовсе не шуточны, за полгода до этого эпизода в городе Новосиль в той же Тульской губернии произошло, по интерпретации властей, «восстание на религиозной почве», спровоцированное арестом местного священника, тогда были избиты местные коммунисты и разогнан волостной Совет, причем восставшие «внесли туда икону, удаленную по декрету Совнаркома, и поставили на старое место».

В Новгородской губернии попытка вынести икону из здания местного Совета вообще окончилась кровопролитием. По сообщению Михаила Галкина, прибывший из столицы в Любинскую волость «инструктор» потребовал удаления иконы из помещения местного Совета, однако председатель Совета, ссылаясь на свои религиозные чувства, это сделать отказался. Тогда «инструктор-коммунист» лично вынес икону. «Это создало, как отмечал Галкин, громадное волнение среди местных крестьян».

Волость была самим «инструктором» объявлена на военном положении, что только ухудшило обстановку. Из Старой Руссы были вызваны красноармейцы, которые произвели «в толпу крестьян залп». Председатель местного ЧК Воронов считал, что данный «инцидент вызван нетактичным поведением инструктора, позволявшего себе, не зная местных условий и настроения фанатиков-крестьян, глумление над их религиозными чувствами. До этого инцидента волость считалась одной из самых спокойных и благожелательно настроенных к Советской власти».

По словам Галкина, когда съезду учителей в Старой Руссе предложили «озаботиться изгнанием из школьных помещений предметов религиозного культа, съезд попросил не обострять отношения между учащими и родителями учеников». По мнению учителей, этим должны заниматься волостные Советы. Впрочем, как отмечал Галкин, на местах в сельской местности эти акции, как удаление икон, встречают «противодействия крестьянства».

Вообще, вынос икон из зданий фабрик и заводов, общественных присутствий, школ и т.п. был очень болезненным вопросом; часто, как на Шуйской фабрике или в Тульской губернии, это вызывало бурю негодования, и большевики вынуждены были разъяснять свои цели публично. Очевидно, слухи об иконах быстро распространялись и принимали удивительные формы, даже ходил слух, что вообще все иконы отнимут.

«Нет более гнусной и подлой лжи, чем эта, — сообщалось в листовке петроградских большевиков. — Да и кому придет такая нелепая мысль — отбирать иконы. Кому, кроме верующих, нужны иконы? Разве накормить ими голодных или перелить в пушки?» Однако такие разъяснения, видимо, не сильно помогали делу.

Московский окружной комиссар Ярославский сообщал в СНК в декабре 1918 г., что проведение декрета встречает особенно упорное сопротивление в деревне: «целый ряд иногда кровавых столкновений происходит на почве того, что население противится выносу икон и предметов культа из школ». Местные советы, писал комиссар, «часто совсем не считаются с волей подавляющего большинства, а иногда и с единогласной волей», в результате агитация против советской власти с лозунгом «она во всем согласна с большевиками». В приводимой цитате интересно отметить, что на местах большевики часто не ассоциировались с советской властью, что, в принципе, было логично, ведь Советы могли быть многопартийными или отчасти беспартийными.

Касаясь изъятия икон, комиссар, со слов Черткова, бывшего секретаря Льва Толстого, сообщал, что в деревне процветает своеобразная форма взятки «за то, чтобы не трогать иконы... за икону Иисуса Христа берут пять рублей, за Богородицу меньше». В заключение военный комиссар сообщал, что у него есть письма от коммунистов, которые задают один и тот же вопрос: «Есть ли смысл обострять отношения к крестьянской массе по такому вопросу?»

Как реагировали на это центральные власти? Восьмой отдел Комиссариата юстиции издал особый циркуляр, где разъяснялось, что при «изъятии икон из общественных мест никоим образом не следует делать из этого антирелигиозные демонстрации. вовсе не требуется, чтобы удаления эти производились в часы занятий в данном учреждении и в присутствии публики, ибо подобное демонстративное удаление икон. а тем более, как имело кое-где место, сопровождаемое совершенно ненужными выпадами против того или иного культа, создает лишь ложное представление в глазах населения о способах борьбы Советской власти с народными предрассудками».

Комиссару Ярославскому отвечали, что «недовольство актом порождается не столько фактом удаления икон, сколько употребляемым при этом способом, часто выливающимся в некультурную и даже грубую форму».

Тема изъятия икон была настолько актуальной, что в ноябре 1918 г. власти выпустили циркуляр, в котором пункт об иконах занял особое место. В нем разъяснялось, что при удалении икон из общественных мест «никоим образом не следует делать из этого антирелигиозной демонстрации. Вовсе не требуется, чтобы удаление это производилось в часы занятий в данном учреждении и в присутствии публики, ибо подобное демонстративное удаление икон. сопровождаемое совершенно ненужными выпадами против того или иного культа, создает ложное впечатление в глазах населения способах борьбы Советской власти с народными предрассудками».

При чтении этого циркуляра складывается впечатление, что новые власти оперативно реагировали на «отзывы с мест» и были хорошо информированы. В свою очередь, когда после выпуска данной инструкции рабочие Перовских мастерских в Москве обратились к властям с разрешением оставить иконы на местах, такое разрешения было дано. Нарком путей сообщений Красин писал в Наркомат юстиции: «Принимая во внимание условия политического момента и настроение рабочих... я считал бы в настоящее время полезным признать ходатайства рабочих подлежащими удовлетворению».

В этом смысле показательно письмо во ВЦИК служащих Никольской конторы фабрик Морозовых в Орехово-Зуеве, написанное летом 1920 г. «Мы, — говорилось в обращении, — служащие Никольской конторы, в числе около 300 человек, подчиняемся всем декретам и распоряжениям Советской власти, но снятием святых икон в конторе все, как один человек, глубоко огорчены. Иконы в конторе находятся почти целое столетие, нарушать священные заветы наших предков для нас положительно нежелательно и глубоко прискорбно. Подчиняясь власти и не желая создавать неприятности, к прискорбию нашему, иконы были сняты. Просим Всероссийский исполнительный Комитет Совета рабочих и крестьянских депутатов дело это разобрать и разрешить иметь в конторе святые иконы и снятые поставить на свои места». Служащие и рабочие, подписавшиеся под письмом, позиционируют себя сторонниками Советской власти и мягко просят не нарушать «заветы предков».

В конце 1922 г. на заседании так называемой Антирелигиозной комиссии был поставлен вопрос «об иконоборчестве» (так. — П.Р.) и было принято постановление удалить все «религиозные изображения», вывешенные в общественных и публичных местах. Полное удаление икон из всех общественных мест закончилось, видимо, только к концу 20-х гг. Важно отметить, что даже вскрытие мощей не вызвало таких значительных протестов населения, как изъятие икон; хотя иконы изымались из государственных и общественных заведений, но многие расценивали это как личное оскорбление и поругание особо дорогой святыни. Это объясняется особой ролью иконы в религиозной жизни народа.