Великая Октябрьская

И потому такой шквал приветствий и аплодисментов, криков одобрения и поддержки пронесся по заводскому двору.

— Мы напишем на нашем знамени: «Ленин», «Да здравствует Ленин!» — заявляли рабочие, выступавшие вслед за вождем.

После митинга многие путиловцы, еще состоявшие в рядах эсеров и меньшевиков, подали заявления о выходе из этих партий.

Старик рабочий Д. Белоусов заявил эсерам: «Ленин меня просветил. Вы, стало быть, меня, старика, обманом вовлекли. Вы народ обманываете — уйду от вас».

Жизнь, действительность сурово и неумолимо приводили массы к пониманию истинных целей буржуазных и мелкобуржуазных партий. Революция шла вперед вопреки усилиям соглашателей, оставляя их за бортом истории.

Символичным в этом отношении является пример, приводимый К. Паустовским.

В Москве, с балкона дома, где ныне находится Моссовет, выступал французский социалист Альбер Тома. Его горячие призывы к войне до победного конца вызвали неодобрение слушателей, главным образом солдат и жителей московских окраин… В толпе послышался гул, раздались крики: «Позор!», «Долой!». На смену Тома вышел бельгийский социалист Вандервельде. Толпа стала быстро редеть. Вандервельде говорил о том же, что и Тома. Он взывал к верности «священному военному союзу».

«Со стороны Страстного монастыря донеслась музыка. Она все усиливалась, гремела:

Вышли мы все из народа,

Дети семьи трудовой,

Братский союз и свобода —

Вот наш девиз боевой!

По Тверской приближались колонны рабочих с Пресни. Кумачовые полотнища плыли мимо Вандервельде: «Мир хижинам, война дворцам!», «Вся власть Советам!», «Долой войну!».

Вандервельде еще несколько минут пошевелил губами, потом сложил листки со своими записями и медленно ушел, опираясь вместо трости на туго свернутый зонтик в шелковом чехле.

Из рабочих колонн его не заметили. Колонны пели:

Все то, чем держатся тропы, —

Дело рабочей руки.

Сами набьем мы патроны,

К ружьям привинтим штыки!»{29}

«Есть такая партия!»

В старой России, как известно, календарь расходился на 13 дней с календарем, принятым в других странах и действующим ныне. 18 апреля соответствовало, таким образом, 1 мая. В этот день рабочие и солдаты отмечали свой праздник, проводили демонстрации под лозунгами мира и свободы. Но в этот самый день министр иностранных дел Временного правительства лидер кадетской партии П. Н. Милюков подписал ноту, излагавшую правительственную позицию по вопросу о войне. «Продолжать мировую войну до решительной победы» — таково было содержание этого документа.

«Война до победы» — так говорили царь и его министры. «Война до победы» — так заявил министр Временного правительства. Английский посол в России Джордж Бьюкенен мог быть доволен: Временное правительство твердо стояло на стороне англо-франко-американских интересов.

Демьян Бедный язвительно писал в те дни:

В чем сказалась перемена

Нам со строем новым —

В дружбе сэра Бьюкенена

С сэром Милюковым.

Когда рабочие и солдаты узнали о ноте Милюкова, их возмущению не было предела. Политика правительства, до этого маскировавшаяся туманными, неопределенными фразами, предстала перед народом во всей своей неприглядной наготе.

Как отмечал В. И. Ленин, массы «были удивлены, возмущены, исполнены негодования. Они почувствовали— они не поняли еще этого вполне ясно, но они почувствовали, что они оказались обмануты»{30}.

Утром 20 апреля из казарм выступили солдаты Финляндского полка. Они несли плакат с надписью: «Долой захватную политику!» К ним присоединились другие части Петроградского гарнизона. Собравшись у Мариинского дворца, где заседало Временное правительство, демонстранты потребовали немедленной отставки Милюкова.

На следующий день демонстрации продолжались. До 100 тыс. рабочих и солдат вышли на улицы столицы с лозунгами: «Долой войну!», «Вся власть Советам!».

Массовые митинги и демонстрации проходили 21 и 22 апреля в Москве. Рабочие и солдаты запрудили Тверскую улицу (ныне улица Горького). Перед зданием Совета состоялся грандиозный митинг. Многотысячные толпы собрались также на ближайших площадях — Театральной (ныне площадь Свердлова) и Воскресенской (ныне площадь Революции). Всюду звучали горячие речи, раздавались призывы покончить с войной, передать всю власть Советам. «Москва 21 апреля была неузнаваема, — сообщал корреспондент «Правды». — Она бурлила в котле политических страстей, она горячо старалась выработать свое отношение к развивающимся событиям… В этот день настроение Москвы напоминало кипящий Петроград».

Громкое эхо апрельских событий разнеслось по многим промышленным центрам страны. Иваново-Вознесенск и Харьков, Нижний Новгород и Ревель (Таллин) стали свидетелями революционных выступлений.

Бурно выражали свое возмущение солдаты на фронте. Солдаты 436-го Новоладожского полка (Северный фронт) на митинге 22 апреля не только осудили внешнюю политику Временного правительства, но и предложили Петроградскому Совету не идти ни на какие уступки буржуазии, обещая, если понадобится, «помочь штыками».

Массовый митинг на Юго-Западном фронте от имени 30 тыс. солдат потребовал «приступить к скорейшим мирным переговорам, дабы долее не лились потоки крови»{31}.

Это был апрельский кризис — первый политический кризис после Февральской революции. Широкие массы выразили свое недовольство политикой Временного правительства. Правда, значительная часть солдат, требуя отставки Милюкова, не понимала, что дело не в той или другой личности, а в классовой природе правительства.

Барственная фигура Милюкова — вождя либеральной буржуазии, за свои статьи и речи о захвате черноморских проливов получившего прозвище «Милюков-Дарданельский», — вызывала особую ненависть солдатских масс. Они полагали, что уход его с политической арены может привести к изменению правительственной политики. Разумеется, это было чистейшей иллюзией.

Петроградский Совет имел полную возможность взять всю власть в свои руки. Но соглашательское руководство Совета отказалось от этого. Меньшевистско-эсеровские вожди поспешили на помощь буржуазной власти. Они послали своих представителей в правительство, чтобы поддержать его.

Правительство было реорганизовано. Оно стало коалиционным. Среди министров наряду с премьером помещиком Львовым появились меньшевики и эсеры. Но эти перемены ничего не меняли. Ушли Милюков и Гучков, но политика правительства осталась прежней. Министры-социалисты проводили линию министров-капиталистов.

Эсеры и меньшевики пытались изобразить свое вхождение в правительство как благо для революции. «Не должно быть никаких опасений за действия министров-социалистов!» — восклицал на заседании Петроградского Совета эсер А. Р. Гоц. «Не в плен к буржуазии идут они, а занимать новую позицию выдвинутых вперед окопов революции». На деле новые министры Чернов и Церетели, Скобелев и Пешехонов, не говоря уже о Керенском, и ранее входившем в состав правительства, были призваны укрепить окопы контрреволюции.

Эсеры и меньшевики вошли в открытую коалицию с буржуазными партиями. Россией стал управлять, по выражению В. И. Ленина, «блок двух блоков, союз двух союзов», т. е. «блок эсеров с меньшевиками и блок этого блока с кадетами, которые в блоке со всеми, стоящими правее их, политическими партиями»{32}.

«Причины кризиса не устранены, и повторение подобных кризисов неизбежно», — указывал Центральный Комитет партии большевиков в резолюции, написанной В. И. Лениным{33}.

Не прошло и двух месяцев, как разразился новый, еще более мощный и грозный политический кризис.

18 июня в Петрограде состоялась грандиозная демонстрация рабочих и солдат. В ней приняло участие около 500 тыс. человек. Полмиллиона! Такого еще не видела революционная столица революционной России. В этот воскресный день людские потоки, казавшиеся нескончаемыми, текли с утра до четырех часов пополудни к Марсову полю.

Меньшевики и эсеры приложили немало усилий, чтобы демонстрация прошла под лозунгами доверия Временному правительству. Они считали и надеялись, что массы еще верят их обещаниям и пойдут за ними.

Но народ решил иначе. Над бесконечными колоннами демонстрантов, стекавшимися к центру со всех концов города, реяли знамена с большевистскими лозунгами. Это была, по словам Ленина, «мерная поступь рабочих и солдатских батальонов»{34}.

«Вся власть Советам!» — говорили знамена, говорили плакаты. «Вся власть Советам!»— говорили сотни тысяч рабочих. «Вся власть Советам!» — говорили солдаты.

«Контроль над производством!», «Долой министров-капиталистов!» — вот что сказал народ, рабочие и солдаты, которые пошли за большевиками», — так писала газета «Солдатская правда» о демонстрации 18 июня.

Даже меньшевистская «Новая жизнь» признавала: «Воскресная демонстрация обнаружила полное торжество «большевиков» в среде петроградского пролетариата и гарнизона». А «Известия» — официальный орган Петроградского Совета —20 июня 1917 г. констатировали, что большевистские лозунги преобладали, что рабочие и солдаты со «злостью рвали то там, то здесь знамена с лозунгами доверия Временному правительству».

И опять, как в апреле, трудящиеся Питера были поддержаны революционными выступлениями в Москве, Киеве, Твери, Минске, Воронеже, Томске и многих других городах. В Риге в демонстрации участвовали 50–60 тыс. человек. Демонстранты несли лозунги: «Долой 10 министров-капиталистов!», «Мир между народами!», «Мир без аннексий и контрибуций!», «Немедленное перемирие!».

Временное правительство, не имевшее массовой опоры, вновь оказалось перед лицом серьезнейшего кризиса.

«Политический кризис, по признанию самих эсеров и меньшевиков вечером 18 июня, разразился бы наверное, если бы его не перерезало наступление на фронте», — писал В. И. Ленин{35}.

Да, в день демонстрации 18 июня, когда народ требовал мира, на Юго-Западном фронте заговорили пушки. Русская армия после двухдневной артиллерийской подготовки перешла в наступление. Сотни батальонов двинулись по украинским полям на позиции австро-германских войск.

На организации этого наступления давно и упорно настаивали представители Антанты. Цель этих «верных союзников» России была проста: отвлечь к русскому фронту возможно большее количество германских дивизий, ценой русской крови облегчить победу над Германией.

Российскую контрреволюцию не волновали новые жертвы и страдания народа. Она рассматривала наступление как беспроигрышную лотерею: если на фронте будет достигнут успех, то под гром победных литавр легче обрушиться на революционные силы, выступавшие против войны. Если же наступление провалится, то это легко использовать как предлог для разгрома большевиков, обвинив их в разложении армии.

«Едва ли можно сомневаться, — писала 20 июня кадетская «Речь», — что наступление нанесет внутреннему врагу — большевикам — не менее тяжелый удар, чем внешнему врагу».