Черные дни в Авиньоне

— Уезжайте из Авиньона, отец Вильгельм, — с несвойственной ему прямотой сказал он. — Здесь слишком людно. Чума любит такие места.

Вильгельм вновь посмотрел на него знакомым, пронзительно-испытующим взглядом.

— Чума? Но она же пока только в Генуе и Неаполе…

Азирафель печально покачал головой.

— Она уже здесь. Не спрашивайте, откуда мне это известно.

Какое-то время Вильгельм молчал, задумчиво оглаживая листы рукописи.

— Совет уезжать я хотел бы вернуть вам, Азария. Вы молоды и у вас без сомнения блестящее будущее. А старику недостойно бегать от смерти. К тому же сколь ни скромны мои познания во врачевании, но и они могут пригодиться, если Господь намерен повторить кару времен Юстиниана. Разве что и вы могли бы помочь страждущим?

— Едва ли, — смешался Азирафель. — Я совсем не сведущ в медицине.

Он не сказал ни слова лжи, но все равно покраснел. Умеющему исцелять одним прикосновением нет нужды в людских знаниях, и если бы он мог, вернее, если бы ему было позволено…

Свобода воли — отнюдь не всегда благо, вспомнились ему слова Метатрона. Глас Божий давал последние наставления новобранцу Азирафелю перед отправкой на Землю. «Тебе предстоит увидеть горе, несправедливость, жестокость к слабым. Будь у тебя свобода воли, ты непременно пожелал бы излечить, защитить, покарать обидчиков. И тем самым нарушил бы Порядок. Не тобой он установлен и не тебе его менять. Вспоминай участь Люцифера и радуйся, что лишен мук выбора. И главное: не мешай Смерти делать свою работу. Он — часть Порядка. Причем важнейшая».

Метатрон не ведал, что его наставления запоздали: огненный меч уже был отдан Адаму, зерно сострадания проросло в изначально бесстрастной ангельской натуре. Затем в нее проникло чувство юмора и что-то очень похожее на собственную волю. Небожитель и сам не заметил, как почти очеловечился.

— Я тоже никуда не уеду, — вздохнул он.

— И мне вновь нельзя спросить, почему?

— Отчего же… Не прошло и недели с тех пор как Его Святейшество поручил мне заботу о его книгохранилище. Позорно бросать работу, толком не начав ее. Тогда бы получилось, что я напрасно нажил врага в лице синьора Петрарки.

— Он, кстати, покинул Авиньон. Но, думаю, его прогнала не угроза чумы, а простая и недостойная его обида на вас.

Сказав это, Вильгельм вернулся к чтению своей рукописи. Теперь Азирафель уже слушал внимательно, но по-прежнему не мог вспомнить, писал ли Аристотель нечто подобное.

— Говорят, на склоне лет Аристотеля мучили боли в коленях, после того как он неудачно упал с лошади, — вдруг, не меняя интонации, заметил Вильгельм.

— Глупости, он вообще не ездил верхом, — рассеянно откликнулся Азирафель. Он тут же прикусил язык, но понял, что поздно.

— Откуда вам это известно? — последовал молниеносный вопрос.

Правильнее всего было бы ответить, мол, об этом писал один из биографов философа, но, как назло, ангел запутался в именах и датах, желая побыстрее объявить подходящую кандидатуру. А францисканец продолжал с напористостью опытного следователя:

— Вы не удивились нелепости этой сплетни, которую я полностью выдумал, не посчитали, что она может быть правдой. Вы ответили спокойно и небрежно — так, словно речь идет о хорошо знакомом вам предмете. Неужели вам удалось прочесть ныне утраченные труды Варсонофия Александрийского, который составил подробное и самое достоверное жизнеописание Аристотеля?

— Д-да, — названное имя показалось Азирафелю знакомым, и он рискнул согласиться.

— Боюсь, умение лгать не входит в число ваших талантов, Азария. Варсонофий Александрийский — наскоро состряпанный образ из моего воображения. Неужели Оккам был прав в своих догадках…

За тысячи лет Азирафелю уже приходилось открывать свою сущность перед смертными: как правило, такое случалось, когда они заставали его с расправленными крыльями или за беседой с Гавриилом, парящим над землей. В Мюнхене ничего подобного не происходило, тем не менее, Оккам как-то разгадал его, а Вильгельм вот-вот сделает окончательный вывод. Все-таки смертные бывают удивительно проницательны.

— Он догадался, что я… — начал ангел.

— То есть вам в самом деле удалось?! — перебил его францисканец, вскакивая со своего места. — Вы справились со всеми четырьмя стадиями Великого Делания?[18] О, я ни в коем случае не пытаюсь выведать у вас секреты, скажите лишь, союз ртути и серы в самом деле возможен? — он умоляюще смотрел на ангела.

— Не понимаю, о чем вы…

— О философском камне, конечно! И об эликсире вечной молодости, который можно получить с его помощью. Уильям заметил, что вы не стареете, не хвораете, и в тайне от вас поделился со мной подозрениями. Правда, он предположил также, что вы заключили союз с Диаволом или, что вы — тот самый Агасфер. Я и тогда возразил ему, и теперь не переменил своего мнения: для бессмертного мерзавца или для продавшего душу Сатане вы слишком добры и мягкосердечны.

Азирафель поперхнулся словами. Последний раз он видел Проклятого в Египте, у подножия одной из пирамид. Иссохший и безумный, он ждал смерти в пустыне, но ветер лишь швырял песок ему в лицо. Что же касается договора, то заключенное тысячу лет назад деловое соглашение с одним рядовым демоном — вовсе не то же самое, что сделка с Князем Тьмы. С которым, безусловно, никаких сделок быть не может.

— Нет, я не Агасфер, — поспешил заверить ангел, — и с Сатаной ни о чем не договаривался.

— Так я и думал! Но вы и не Азария Вайскопф. «Вайскопф» — всего лишь «белоголовый», а «Азария»… Возможно, по созвучию с вашим подлинным именем? Во всяком случае, выбирали вы его не по дню рождения или крещения: Оккам говорил, что на его памяти вы ни разу не упомянули святого Азарию, в память которого вас назвали.

— Мое настоящее имя Азирафель.

— Значит, по созвучию, — с довольным видом кивнул Вильгельм. — И если вы лично знали Аристотеля, значит, вам не менее тысячи лет?

— Верно, — с чистой совестью согласился ангел.

— Лгать вы не умеете, это мы уже установили. К сочинительству тоже не склонны, разум имеете в высшей степени здравый, то есть приходится исключить вероятность того, что вы внезапно повредились в уме и возомнили себя долгожителем… Значит, остается одно, — торжествующе заключил он, — вы говорите правду и, следовательно, я беседую с величайшим алхимиком мира! Который всем соблазнам и почестям предпочел труд скромного книгохранителя. И это, признаюсь, восхищает и удивляет меня значительно сильнее, чем сама данность долгой жизни.

— К сожалению, ваше предположение ошибочно: я не алхимик. И ровным счетом ничего не смыслю в этой науке.

Вильгельм нахмурился.

— Хотите сказать, эликсир вечной молодости достался вам случайно? По наследству? Или вы украли его?

— Ничего из перечисленного. Я не принимал и не принимаю никаких эликсиров.

— Да кто же вы такой?!

— Бывший страж Восточных врат. Состою в чине Начал, но здесь это едва ли что-то значит.

Азирафель отошел в середину комнаты, чтобы ничего не задеть, и поднял крылья.

К его невероятному облегчению, Вильгельм не лишился чувств и даже не бросился на колени.

— Ангел? О, вот и разгадка вашей способности видеть в полной темноте, а также того, почему от вас всегда хорошо пахнет. Долгожитель все равно остается человеком со всеми миазмами, присущими плоти, тогда как небесное создание обладает совершенной чистотой…

Вильгельм разглядывал небожителя, и на его лице все сильнее проступало скептическое выражение.

— Хм, позвольте… отчего вы… или ты? Как мне следует обращаться к божьему посланнику, если и к самому Господу мы в молитвах обращаемся на «ты»?

— Как вам будет удобнее, мне решительно все равно.

— Тогда все-таки «вы». Так вот: отчего ваш облик настолько… земной?

— Но не представать же мне в ипостаси огненного колеса, тут кругом бумага, книги…

— Нет-нет, я не о том. Все известные свидетельства явления ангелов описывают их как прекрасных, воздушных существ, кои не относятся ни к мужескому, ни к женскому полу. Вы же, не в обиду будь сказано, выглядите как обыкновенный мужчина на пороге зрелости, упитанный и в меру миловидный. В вас, еще раз прошу простить, не замечается ничего горнего. Признаюсь, если бы не крылья, я бы решил, что вы просто неудачно пошутили.

Азирафель развел руками:

— Вот такое тело выдали… выбирать не приходилось. Я к нему привык.

Вильгельм обошел его кругом, старательно отклоняясь от белоснежных перьев.

— Ангел, который любит вкусно поесть, знает толк в вине и обожает книги. Ангел, избравший удел простого библиотекаря… Можно было бы предположить, что вы падший, но в вашем поведении нет ни гордыни, ни зависти, ни отчаяния.

Азирафель подумал, что у Кроули эти качества тоже не слишком заметны. Если, конечно, не считать проявлением гордыни его неизменное желание красоваться и выдумывать диковинные наряды.

— Какая же цель у вас среди смертных, господин Азирафель?

— О, пожалуйста, без «господина»! А цель… ну, склонять к добру, внушать монархам кротость и милосердие…

— И вы пытались таким образом спасти душу Людвига Баварского? — в вопросе сквозила едва скрываемая насмешка.

— Мне почти удалось… если бы он еще не уезжал так часто из Мюнхена… — Азирафель поймал себя на мысли, что перед этим смертным ему почему-то сильнее стыдно за свою лень, чем перед Гавриилом.

Вообще этот старик все сильнее изумлял его. Вильгельм не просто ничуть не боялся небесного посланника: он даже не благоговел. И не заискивал, хотя именно это проявлялось в поведении смертных чаще всего. При всем том ангел готов был поклясться, что старый францисканец отнюдь не считает себя святым и прекрасно понимает, с кем имеет дело. Очевидно, ему хватало мужества быть готовым самостоятельно отвечать за свои грехи и никого не просить об избавлении. Бессмертный смотрел на смертного и в тот момент больше всего желал поделиться с ним своей вечностью.

— В Авиньоне, вероятно, вы займетесь папой, поскольку других самодержцев тут не водится?

— Уже занимаюсь, — признался Азирафель.

— Внушите ему мысль о скромности и воздержании, пока он не разорил весь Прованс.

Вильгельм еще раз обошел вокруг небожителя, всматриваясь в каждую черту лица и складку одежды. Особенно его заинтересовали крылья. Из складки рясы на груди он извлек рогульку с двумя стеклышками, водрузил на крючковатый нос и принялся разглядывать перья.

— Не сочтите за дерзость, но могу ли я попросить…

— Трогайте пожалуйста, ничего с ними не станется, — рассмеялся Азирафель, угадав его просьбу. — Я бы предложил вам несколько перьев для письма, но они не годятся, слишком мягкие.

Вильгельм, затаив дыхание, кончиками пальцев провел по сияющему белоснежному пуху и озорно улыбнулся:

— Я никогда не встречался с ангелами лицом к лицу, но готов поклясться спасением души: вы самый странный из них. И какое счастье, что вы именно таков!

А потом вздохнул:

— Но все-таки жаль, что вы не алхимик.