Тиберий. Проигравший

Сеян насторожился. Он понял, что совершил ошибку, предложив Тиберию благословить его союз с Ливиллой. Больше чем ошибку — непростительную глупость! Досконально зная психологию Тиберия, подозревавшего всех и во всем, Сеян должен был ждать, пока император сам не отдаст ему Ливиллу. А это бы обязательно случилось, потому что так бывало всегда — Тиберий осыпал своего друга наградами и почестями, но лишь по своей воле. И всякого, кто попросил бы о чем-нибудь, немедленно заподозрил бы в подкапывании под себя.

Сеян был недалек от истины, думая, что Тиберий начнет его подозревать. Как же он мог настолько потерять бдительность? Думая, что Тиберий, всегда со слезами на глазах благодаривший его за все, что Сеян для него делал, выполнит его просьбу с радостью, он даже уже развелся с прежней своей женой, Апикатой, от которой у Сеяна было двое детей — маленькие сын и дочь. Все планы могли рухнуть в один миг! А ведь по договору с Ливиллой именно их брак должен был стать началом борьбы за императорский титул для Сеяна!

И все же Сеян ошибался в своем анализе ситуации. Тиберий не очень удивился, получив от него просьбу благословить их союз с Ливиллой. Он уже давно начал подозревать Сеяна, но совсем по другому поводу. 45

По иронии судьбы Тиберию открыл глаза не кто иной, как его злейший враг — сенатор Азиний Галл (это случилось незадолго до его ареста). Дело было в том, что Галл, ненавидевший Сеяна, избрал для борьбы с ним своеобразную тактику. На каждом заседании он вставал и предлагал чем-нибудь наградить Сеяна за преданность императору и отечеству. И сенаторы неизменно голосовали за это, а Тиберий утверждал их решение. Дошло до того, что Рим был просто наводнен изображениями любезнейшего друга императора — статуи Сеяна стояли повсюду, на каждой площади по нескольку штук, на Капитолии, возле каждого храма. Азиний Галл нарочно доводил до абсурда всеобщее поклонение — чтобы этим подчеркнуть, кто в Риме настоящий хозяин. Сеяну приходилось даже жаловаться императору на такое издевательство, но подобные жалобы звучали глупо: что мог сделать Тиберий? Снять десяток-другой статуй и золотых изображений?

Последней каплей стало предложение Галла отметить Сеяна какой-то особенной наградой. Все существующие у него уже были, и с излишком, а вот знака отличия, осенившего бы не только его самого, но и все его потомство, не было. Поэтому Галл придумал такой символ: золотой ключ — как знак того, что доступ к императору надежно закрыт Сеяном (ради блага отечества, разумеется). Тут Сеян разозлился так, что приехал на Капри и потребовал у Тиберия, чтобы тот одернул обнаглевшего Галла.

Потом Азиний Галл был арестован, и Сеян успокоился. Но Тиберий прекрасно понял аллегорию, таившуюся в золотом ключе. У Сеяна в руках вся императорская переписка, дубликат его печати и вся полиция. Он полностью контролирует ситуацию в Италии и может хоть государственный переворот совершить. Последним, кто об этом узнает, будет сам император. Тиберий вдруг осознан, что собственных верных людей, кроме нескольких десятков телохранителей-батавов, у него нет. Все подчиняются Сеяну и в случае чего будут на его стороне.

Тиберию срочно понадобился такой верный человек. Причем человек этот не должен вызывать подозрений, в первую очередь у Сеяна. И служить Тиберию он станет ради такой награды, перед которой померкнет все, что сможет пообещать ему Сеян. Думая о верном человеке, Тиберий имел в виду Гая Калигулу.

Он внимательно следил за тем, как относится Калигула к казням своих ближайших родственников — матери, Агриппины, и обоих братьев, Нерона и Друза. Впечатления от наблюдений были самые обнадеживающие — Калигула не только не страдал, но даже не казался расстроенным. Его гораздо больше заботили походы по публичным домам и разные жестокие проделки, на которые Калигула был большой мастер. В разговорах со своим окружением — а за ним по ночному Риму обычно таскалась целая свора прихлебателей — Калигула не раз заявлял, что его мать была просто вздорной и глупой бабой, которая только и делала, что ставила ему — ему! — в пример его идиотов братьев. Он, Калигула, с самого раннего возраста не нуждался ни в каких наставлениях, а тем более — в примерах. Он в трехлетнем возрасте один усмирил бунт в войсках его отца Германика. Легионы трепетали перед ним, когда Калигула расхаживал перед их строем, размахивая игрушечным мечом! Он мог тогда повести армию за собой и разгромить всех германцев! Но отец, заметив такую популярность сына, немедленно отдал его под опеку Агриппины, потому что боялся соперничества с Калигулой. И с тех пор ему не давали жить, как он хочет, а только одергивали, запрещали, наказывали и ставили кого-нибудь в пример. Зато сейчас он избавился от всех надоедливых родственников и будет жить по-своему!

Через некоторое время Тиберий пригласил Калигулу к себе на Капри.

Там еще происходили казни. Еще Агриппина была жива на далеком острове Пандатерия. Еще Друз томился в застенке. Калигуле только что исполнилось восемнадцать лет.

Тиберию хотелось сначала расположить к себе юношу, заодно попытавшись понять — нет ли у него на душе тщательно скрываемой обиды на императора. Никаких признаков обиды он не нашел, а расположения и добиваться не надо было: с первых своих шагов по благодатной почве острова Калигула, восхищенный тем, что находится здесь, стал относиться к Тиберию просто как к божеству. Его все здесь приводило в восторг. Он с увлечением смотрел на то, как солдаты казнят преступников, — при этом со знанием дела рассказывал Тиберию, что в армии казнят гораздо примитивнее и скучнее (Тиберий и сам так считал). А спинтрии, на которых Калигуле было разрешено раз посмотреть, привели его в состояние легкого радостного помешательства. Обретя способность выражаться связно, Калигула назвал спинтриев маленькими Панами, а Тиберия — Юпитером среди них. Одним словом, император понял, что не ошибся, назначив Калигулу себе в преемники. В преемники? Мысль пришла внезапно, и Тиберий сразу почувствовал, что именно это он и имел в виду, затевая сделать из Калигулы верного человека.

Видя, что достаточно очаровал Калигулу, Тиберий решил, что надевать узду на коня надо, пока он в стойле. Если хочешь заглянуть человеку глубоко в душу и заодно сделать его своим союзником, задай ему вопрос, подобный тому, который за ужином задал Калигуле:

— А скажи-ка мне, сынок, не чувствовал ли ты, что тебе суждено в жизни некое высокое предназначение? Что тебе дано гораздо больше, чем другим?

Калигула был стройным белокурым юношей с бледным лицом и глубоко посаженными глазами. Он вздрогнул от такого вопроса всем телом и вперил взгляд в пространство.

— О цезарь, — прошептал он, — мне страшно тебе отвечать.

— Не бойся, — подбодрил его Тиберий, — В этом нет ничего страшного. Я ведь не случайно тебя спросил.

Калигула порывисто дышал, нервно хрустел пальцами, что в разговоре с императором выглядело крайне непочтительно. «А уж не безумен ли он?» — подумал Тиберий. Что же, небольшая нотка безумия вряд ли помешает. В данном случае это вовсе не порок, а огромная сила, управляя которой можно достичь многого. Если не выпустить ее из-под контроля.

— Я всегда это знал. С тех пор как себя помню — знал, — с некой торжественностью произнес Калигула. И вдруг, неожиданно для Тиберия, захихикал и заговорил как ребенок: — А ти хочесь меня убить, дедуска Тибелий? — Но тут же прекратил сюсюканье. — Не надо, цезарь. Меня тебе убивать нет необходимости. Да ты и сам это понимаешь — иначе не позвал бы к себе в гости, а приказал бы… Я ведь в гостях, цезарь?

— Ты очень смышлен, мой милый, — после долгого молчания, во время которого Калигула хихикнул еще несколько раз, сказал Тиберий. — Время покажет — не станешь ли ты чересчур смышленым. Видишь, я тоже умею говорить намеками. Но давай-ка приступим к делу. Расскажи мне о своей жизни.

— Вся моя жизнь у тебя как на ладони, цезарь, — удивленным голосом произнес Калигула, — Ты, наверное, хотел спросить, на что я способен? Я отвечу, что способен на все.

— Откуда такая уверенность?

— Не сердись, но я знаю. Об этом мне не раз говорила моя прабабка, а твоя мать — сиятельная госпожа Ливия. И твой Фрасилл, еще лет пять назад. Ливия дружила с ним. Ты знал, что Фрасилл часто бывал у нее?

Тиберий нахмурился, но постарался не отвлекаться и разгладить морщины на лице.

— Не наказывай Фрасилла, цезарь, — попросил Калигула. — Он очень нужен — и тебе и мне… потом,

— Когда я умру, ты хочешь сказать? Но ведь Фрасилл не переживет меня. Это его собственное предсказание.

— Он может и ошибаться. Они все ошибаются, когда дело касается их самих. Иначе жили бы вечно. Но то, что мне говорил Фрасилл, основано на книгах Великой Сивиллы.

Теперь Калигула был серьезен, не кривлялся и не хрустел пальцами.

— И что же такое он тебе наплел? — медленно, внутренне холодея, спросил Тиберий. — Или мне лучше у него поинтересоваться?

— После тебя, цезарь, императором стану я, — просто ответил Калигула. — Но это будет еще очень не скоро. И еще Фрасилл сказал, что власть ты мне отдашь добровольно.

Тиберий подумал, что, наверное, не следует гневаться на Фрасилла, который просто хранил профессиональную тайну и потому ничего ему об этом не сказал. Да иначе предсказание могло бы и не сбыться.

— Можно попросить тебя, цезарь, об одном одолжении? — вдруг произнес Калигула. Он явно хотел отвести пока разговор от щекотливой темы.

— Слушаю тебя.

— Собственно говоря, это будет выгодно в первую очередь тебе. Как я понимаю, ты испытываешь нужду в преданных людях?

Тиберий пожал плечами.

— Мне преданы все, — надменно сказал он, — Но, конечно, такие люди нужны всегда. О ком идет речь?

— Дай разрешение на перевод в Рим одного офицера. Его имя — Кассий Херея, он командир когорты в войске на Рейне, которым мой отец командовал. Назначь его в гвардию — и ты не пожалеешь.

— Ты ему за что-то должен, мой мальчик?

— Он просто мне нравится. Мы, можно сказать, соратники. — И Калигула опять захихикал. — И, во всяком случае, в гвардии будет хотя бы один человек, на кого ты можешь | положиться с полной уверенностью.

— О, я, кажется, вспомнил этого офицера! — сказал Тиберий, — Кассий Херея, ты говоришь? Герой битвы в Тевтобургском лесу? Он служил и у меня в войске.

— Да, он. И еще потом он помогал нам с отцом подавить мятеж в войске.

— Хм, вам с отцом, значит, — недоверчиво хмыкнул Тиберий, — А что ты, кстати, думаешь обо мне и твоем отце? Веришь в то, что это я его убил?

Калигула сделался настолько серьезен, что Тиберию показалось, что его и без того бледное лицо побелело еще сильнее.

— Ты совсем ни при чем, цезарь, — пробормотал Калигула, — Это я убил отца.

Тут, на седьмом десятке жизни, Тиберию впервые пришлось почувствовать, что такое настоящее удивление. Он раскрыл беззубый рот, а брови его взлетели высоко вверх, взбугрив морщинами лысое темя.

— Я, правда, был тогда еще очень мал и не мог понять, что делаю, — поспешно проговорил Калигула. — Но потом я много думал, думал — и пришел к выводу, что сделал это не случайно. Дети не убивают своих родителей простота к. Мной руководил кто-то свыше. Если хочешь, цезарь, это и было частью того предназначения, о котором ты спрашивал меня. Я думаю, что не должен держать от тебя тайн — потому и рассказал.