Штосс: Повесть с продолжением

VIII

Под воротами сумрачный дворник посмотрел на него в окно.

– Послушай, братец, – смущенно и хитро сказал Лугин. – Ты еще подумаешь, чего доброго, что барин-де спятил…

Лугин притворно рассмеялся:

– Я крикнул на тебя так, – ради шутки… На вот, возьми…

Дворник молча принял деньги и прикрыл окно.

От снега была светло-серебряной улица. Над лошадьми и прохожими курился пар. Полозья со звоном раскатывались в блистающих, как бы отполированных колеях.

Прошло трое солдат в киверах, подернутых инеем, с заиневшими орлами. Им обдавало красные, веселые лица морозным дыханием.

Иногда падали легкие звездинки снега. От снега светлая улица блистала так, точно была уставлена огромно-звонкими зеркалами.

Запах снега и морозная бодрость освежили Лугина. Прохожие оглядывались на него с удивлением.

Молодой ванька, с таким же багряным, веселым лицом, как у солдат, с отмороженными синими пятаками в придачу на щеках, хлопал, согреваясь, сыромятными рукавицами, со всей силы оплетая себя вокруг тела руками.

– В инженерное управление, – сказал Лугин, застегивая у санок потертый бархатный шнур медвежьей полости.

Побежали мимо решетки канала в снегу, барки с дровами и рыбный садок на канале, заваленные снегом, фонари, нагоняющие одна другую извозчичьи лошади. Лоб Лугина ломило от холода. Он провел рукой по заиневшим волосам: он забыл надеть шапку.

Торопливо обмотал Лугин голову гарусным шарфом.

– Вот, случай, – нарочно, с громким смехом, сказал он в управлении швейцару. – На Неве шапку ветром сорвало.

– День тихий, а бывает, ваше благородие, – ответил черноусый солдат с серебряной медалью на шее. – Дозвольте, вашу шубу приму.

В темной канцелярской приемной были еще просители. Приятно и тихо позванивали иногда шпоры.

Военный чиновник с изумленным бледным лицом выслушал Лугина, просил обождать и куда-то скрылся.

Выглянул еще чиновник, лысый, в узком мундире:

– Вы, сударь, наводите справку о полковнике Горовецком Павле?

– Да.

– Обождите, – сказал второй чиновник, тоже скрываясь.

Потом Лугина провели в другое отделение, где было светлее. Генерал в черном мундире с эмалевым белым крестом на шее, сухощавый старик с ввалившимися глазами, протянул Лугину через стол холодную руку.

– Прошу вас садиться, милостивый государь. Вы изволите быть родственником полковника Горовецкого?

– Так точно, ваше превосходительство, ближайшим. Три года я провел в Италии, а по приезде узнал, что Горо-вецкий исчез. Между тем, есть к нему надобности по вопросам владения, наследства…

Лугин смело повторил генералу все то, что вымыслил на извозчике.

– Я должен вас весьма огорчить, господин Лугин.

Только теперь услышал Лугин легкий немецкий акцент генерала.

– Ваш родственник, полковник Павел Горовецкий, хотя мертвые и не судимы, оказался недостойным офицером. По командировке в Вятку ему были выданы на руки некоторые казенные суммы. Он не отчитался в сих суммах, проиграл или, простите, пропил их… Тело вашего родственника было найдено на постоялом дворе под Петербургом: Горовецкий зарезался бритвой.

– Вот как. Бритвой, – повторил Лугин и рассмеялся внезапно.

Инженерный генерал с изумлением посмотрел на него.

– Бритвой, – повторял Лугин, отходя с поклонами, спиной, к дверям кабинета.

Он не заметил, как черноусый солдат накинул на него шубу.

– Пошел! – с бешенством крикнул он извозчику, прыгая в сани.

Так вот чем кончится его невероятная любовь, погоня за видением. Он желал, чтобы бесплотное совершенство стало совершенством во плоти, чтобы воплощенные видения заселили мир, вытеснили из него всю тьму и хаос, чтобы сверхъестественное стало естественным. Он желал сочетания земного с неземным светом. Для одного того он и жил.

Но он проиграет свою ставку, – жизнь, как тот полковник, как толпы его предшественников, которым суждено было когда-нибудь и где-нибудь на земле поселяться в номере 27, в доме Штосса по Столярному переулку.

У всех людей с недоделанной жизнью, с недосозданными образами оказываются всегда их недовоплощенные видения тем же оборотнем, темным ночным старичком, беспощадно уничтожающим все. Такие люди гибнут, как художники, не осилившие трудного темного материала, чтобы просквозить, осветить его, – чтобы преобразить его в сверхъестественную гармонию.

Он полоснет себя бритвой по шее, и все. Лугин содрогнулся от короткого сухого рыдания.

Извозчик с круглой седой бородою, в ледяшках, с бледно-голубыми моргающими, замерзшими глазами, обернулся к нему.

– Пошел, пошел, – сразу оправился Лугин.

– И-и, барин, все пошел, да пошел, а куда, так не сказываешь.

– В Столярный переулок, – крикнул Лугин.

У ворота дома он отпустил извозчика.

«Дом Штосса, дом Штосса, – вспомнил он вдруг. – Чего же я мучаюсь, ведь это дом Штосса».

Штосс, Штосс, Штосс, стучало ему в виски, когда он миновал двор, когда вошел в свой подъезд. Квартира хозяина была площадкой выше, в третьем этаже.

«Штосс, Штосс, – думал Лугин, подымаясь туда. – Если Штосс тот самый старик, я его зарежу и все объяснится. Вот и бритва со мною».

Черный черенок, отогревшийся в кармане, Лугин переложил в карман жилета. Он решительно дернул потертый бархатный шнур звонка. Звонок звякнул глухо. Лугин прислушался. Не подошел никто.

Тогда он посмотрел в замочную скважину: из тьмы в лицо повеяло холодом.

В это мгновение Лугин услышал за собой чье-то порывистое дыхание, обернулся. За ним стоял дворник, поднявшийся на площадку.

– А, это ты? – с притворным равнодушием сказал Лугин.

– Барин, а барин, чего ты тут ищешь?

– Что ты, братец? Или следишь за мной? Я желал повидать хозяина, господина Штосса.

– Да когда нет Штосса в квартере.

– Как нет?

– Хозяин в отъезде, я сказывал. И квартера им заперта.

– В отъезде… Странно.

Тут он заметил, что в руке у него раскрытая бритва, и смутился ужасно.

– Ну, что ты так смотришь? Не видишь, бритва… Я ему подарок принес… Вот, передай. Так и скажи, от господина Лугина подарок.

С этими словами он отстранил дворника и сбежал на нижнюю площадку. Он запер за собой дверь на два поворота ключа.