Штосс: Повесть с продолжением

I

Сырое ноябрьское утро лежало над Петербургом. Мокрый снег падал хлопьями.

В такое утро через Кокушкин мост шел человек средних лет, одетый со вкусом.

Это был Лугин, уже два месяца как вернувшийся в Петербург из Италии, где он лечился от ипохондрии и где пристрастился я к живописи.

Лугин имел независимое состояние, мало родных и несколько старинных знакомств в высшем кругу столицы. Лермонтов впервые и застал его на музыкальном вечере у одного графа, после того как Лугин уже две недели проскучал в сыром Петербурге, жалуясь на сплин. Все люди казались ему желтыми, почти как в галерее испанской школы. Наконец, на вечере у графа он удивил внезапным признанием одну свою приятельницу, которая была там в черном платье с бриллиантовым вензелем на голубом банте, по случаю придворного траура.

– Знаете ли, – сказал ей Лугин с важностью, – что я начинаю сходить с ума.

– Право?

– Кроме шуток. Вам это можно сказать. Вы надо мною не будете смеяться. Вот уже несколько дней, как я слышу голос. Кто-то мне твердит на ухо с утра до вечера и, – как вы думаете, что? Адрес. Вот и теперь слышу: в Столярном переулке, у Кокушкина моста, дом титулярного советника Штосса, квартира нумер 27, – и так шибко, шибко, – точно торопится… Несносно.

В то ноябрьское утро, вымочивши в грязи и снеге свои тонкие сапоги, Лугин и бродил по Столярному переулку, куда привел его странный голос.

Что-то говорило Лугину, что он с первого взгляда узнает дом, хотя никогда его не видел. Так он добрался до конца переулка, когда вдруг заметил над одними воротами жестяную доску вовсе без надписи. Под воротами дворник, в долгополом, полинявшем кафтане, седой, с давно небритой бородой, без шапки и подпоясанный грязным фартуком, разметал снег.

– Эй, дворник, – закричал Лугин.

Дворник что-то проворчал сквозь зубы.

– Чей это дом?

– Продан, – отвечал грубо дворник.

– Да чей он был?

– Чей? Кифейкина купца.

– Не может быть. Верно, Штосса, – воскликнул невольно Лугин.

– Нет, был Кифейкина, а теперь так Штосса, – отвечал дворник, не поднимая головы.

У Лугина руки опустились.

Сердце его забилось, как будто предчувствуя несчастие. Отыскавши дом, таинственно указанный ему, он испытал чувство падения в пропасть, когда мы не можем остановиться, хотя видим нас ожидающую бездну.

Из расспросов сумрачного дворника, которому был сунут целковый, Лугин узнал, что новый хозяин Штосс в доме как будто не живет, а живет «черт его знает где», и что квартира № 27 уже несколько лет как стоит пустой.

Последним жильцом там был «полковник из анжинеров», как сказал дворник.

– Отчего же он не жил?

– Да переехал было… А тут, говорят, его послали в Вятку, – так нумер пустой за ним и остался.

Дворник сказал ему и о других жильцах этой квартиры: один умер, другой разорился.

«Странно», – подумал Лугин.

Он пожелал посмотреть квартиру номер 27 и дворник повел его во второй этаж по широкой, но довольно грязной лестнице. Ключ заскрипел в заржавленном замке и дверь отворилась; им в лицо пахнуло сыростью. Они вошли. Квартира состояла из четырех комнат и кухни. Старая, пыльная мебель, некогда позолоченная, была правильно расставлена кругом стен, обтянутых обоями, на которых изображены были, на зеленом грунте, красные попугаи и золотые лиры; изразцовые печи кое-где порастрескались; сосновый пол, выкрашенный под паркет, в иных местах скрипел довольно подозрительно; в простенках висели овальные зеркала с рамами рококо; вообще, комнаты имели какую-то странную, несовременную наружность.

– Я беру эту квартиру, – сказал Лугин и заметил в эту минуту на стене поясной портрет, изображавший человека лет сорока в бухарском халате, с правильными чертами и большими серыми глазами; в правой руке он держал золотую табакерку необыкновенной величины; на пальцах красовалось множество разных перстней. Казалось, этот портрет писан несмелой ученической кистью; платье, волосы, рука, перстни – все было очень плохо сделано, зато в выражении лица, особенно губ, дышала такая страшная жизнь, что нельзя было глаз оторвать.

«Странно, что я заметил этот портрет только в ту минуту, когда сказал, что беру квартиру», – подумал Лугин.

Он сел в кресло, опустил голову на руки, забылся. Долго дворник стоял против него, помахивая ключами.

– Что же, барин, – проговорил он наконец.

– А?

– Как же? Коли берете, так пожалуйте задаток.

Лугин задаток дал и в тот же день перебрался из гостиницы, где жил до того, на новую квартиру.

До двенадцати часов он, со своим старым камердинером Никитой, расставлял вещи. Надо прибавить, что он выбрал для своей спальни комнату, где висел портрет.

Перед тем, чтобы лечь в постель, он подошел со свечой к портрету, желая еще раз на него взглянуть хорошенько и прочитал внизу, вместо имени живописца, красными буквами: «Середа».

– Какой нынче день? – спросил он Никиту.

– Понедельник, сударь.

– Послезавтра середа, – сказал рассеянно Лугин.

– Точно так-с.

Бог знает почему, Лугин на него рассердился.

– Пошел вон, – закричал он, топнув ногой.

Старый Никита покачал головой и вышел.