Ярмарка тщеславия [англ. и рус. параллельные тексты]

"I shouldn't like to sleep in this yeer bed without a good conscience, Miss," said the old woman.

- Кабы не то, мисс, что совесть у меня чиста, мне было бы не по душе улечься на эту постель, -промолвила старуха.

"There's room for us and a half-dozen of ghosts in it," says Rebecca.

- Тут места хватит на нас обеих да еще на пяток духов! - заметила Ребекка.

"Tell me all about Lady Crawley and Sir Pitt Crawley, and everybody, my DEAR Mrs. Tinker."

- Расскажите-ка мне все о леди Кроули, сэре Питте Кроули и о всех, о всех решительно, миленькая моя миссис Тинкер!

But old Tinker was not to be pumped by this little cross-questioner; and signifying to her that bed was a place for sleeping, not conversation, set up in her corner of the bed such a snore as only the nose of innocence can produce.

Но из старухи Тинкер нашему маленькому следователю ничего не удалось вытянуть. Указав Ребекке, что кровать служит местом для сна, а не для разговоров, она подняла в своем уголке постели такой храп, какой может производить только нос праведницы.

Rebecca lay awake for a long, long time, thinking of the morrow, and of the new world into which she was going, and of her chances of success there.

Ребекка долго-долго лежала не смыкая глаз, думая о завтрашнем дне, о новом мире, в который она вступила, и о своих шансах на успех в нем.

The rushlight flickered in the basin.

Ночник мерцал в тазу.

The mantelpiece cast up a great black shadow, over half of a mouldy old sampler, which her defunct ladyship had worked, no doubt, and over two little family pictures of young lads, one in a college gown, and the other in a red jacket like a soldier.

Каминная доска отбрасывала большую черную тень на половину пыльного, выцветшего старого коврика на стене, вышитого, без сомнения, еще покойной леди, и на два маленьких портрета, изображавших двух юнцов -одного в студенческой мантии и другого в красном мундире, вроде солдатского.

When she went to sleep, Rebecca chose that one to dream about.

Засыпая, Ребекка именно его выбрала предметом своих сновидений.

At four o'clock, on such a roseate summer's morning as even made Great Gaunt Street look cheerful, the faithful Tinker, having wakened her bedfellow, and bid her prepare for departure, unbarred and unbolted the great hall door (the clanging and clapping whereof startled the sleeping echoes in the street), and taking her way into Oxford Street, summoned a coach from a stand there.

В четыре часа такого нежно-розового летнего утра, что даже Грейт-Гонт-стрит приняла более приветливый вид, верная Тинкер, разбудив девушку и наказав ей готовиться к отъезду, отодвинула засовы и сняла крюки с большой входной двери (их звон и скрежет спугнули спящее эхо на улице) и, направив свои стопы на Оксфорд-стрит, взяла там на стоянке извозчичий экипаж.

It is needless to particularize the number of the vehicle, or to state that the driver was stationed thus early in the neighbourhood of Swallow Street, in hopes that some young buck, reeling homeward from the tavern, might need the aid of his vehicle, and pay him with the generosity of intoxication.

Нет никакой надобности вдаваться здесь в такие подробности, как номер этой колесницы, или упоминать о том, что извозчик расположился в такую рань по соседству с Суоллоу-стрит в надежде, что какому-нибудь молодому повесе, бредущему, спотыкаясь, домой из кабачка, может понадобиться его колымага и он заплатит ему со щедростью подвыпившего человека.

It is likewise needless to say that the driver, if he had any such hopes as those.above stated, was grossly disappointed; and that the worthy Baronet whom he drove to the City did not give him one single penny more than his fare.

Равным образом нет надобности говорить, что извозчик, если у него и были надежды, подобные только что указанным, жестоко разочаровался, ибо достойный баронет, которого он отвез в Сити, не дал ему ни единого гроша сверх положенного.

It was in vain that Jehu appealed and stormed; that he flung down Miss Sharp's bandboxes in the gutter at the 'Necks, and swore he would take the law of his fare.

Тщетно возница взывал к лучшим чувствам седока, тщетно бушевал, пошвыряв картонки мисс Шарп в канаву у постоялого двора и клянясь, что судом взыщет свои чаевые.

"You'd better not," said one of the ostlers; "it's Sir Pitt Crawley."

- Не советую, - сказал один из конюхов, - ведь это сэр Питт Кроули.

"So it is, Joe," cried the Baronet, approvingly; "and I'd like to see the man can do me."

- Совершенно правильно, Джо, - одобрительным тоном подтвердил баронет, - желал бы я видеть того человека, который с меня получит на чай.

"So should oi," said Joe, grinning sulkily, and mounting the Baronet's baggage on the roof of the coach.

- Да и я тоже! - добавил Джо с угрюмой усмешкой, втаскивая багаж баронета на крышу дилижанса.

"Keep the box for me, Leader," exclaims the Member of Parliament to the coachman; who replied,

- Оставь для меня место на козлах, капитан! -закричал член парламента кучеру, и тот ответил:

"Yes, Sir Pitt," with a touch of his hat, and rage in his soul (for he had promised the box to a young gentleman from Cambridge, who would have given a crown to a certainty), and Miss Sharp was accommodated with a back seat inside the carriage, which might be said to be carrying her into the wide world.

"Слушаю, сэр Питт!", дотрагиваясь до своей шляпы и кляня его в душе (он пообещал место на козлах молодому джентльмену из Кембриджа, который наверняка наградил бы его кроной), а мисс Шарп была устроена на заднем сиденье внутри кареты, увозившей ее, так сказать, в широкий мир.

How the young man from Cambridge sulkily put his five great-coats in front; but was reconciled when little Miss Sharp was made to quit the carriage, and mount up beside him--when he covered her up in one of his Benjamins, and became perfectly good-humoured--how the asthmatic gentleman, the prim lady, who declared upon her sacred honour she had never travelled in a public carriage before (there is always such a lady in a coach--Alas! was; for the coaches, where are they?), and the fat widow with the brandy-bottle, took their places inside--how the porter asked them all for money, and got sixpence from the gentleman and five greasy halfpence from the fat widow--and how the carriage at length drove away--now threading the dark lanes of Aldersgate, anon clattering by the Blue Cupola of St. Paul's, jingling rapidly by the strangers' entry of Fleet-Market, which, with Exeter 'Change, has now departed to the world of shadows--how they passed the White Bear in Piccadilly, and saw the dew rising up from the market-gardens of Knightsbridge--how Turnhamgreen, Brentwood, Bagshot, were passed--need not be told here.

Едва ли нужно здесь описывать, как молодой человек из Кембриджа мрачно укладывал свои пять шинелей на переднее сиденье и как он мгновенно утешился, когда маленькой мисс Шарп пришлось уступить свое место в карете и перебраться на империал, и как он, укутывая ее в одну из своих шинелей, пришел в отличнейшее расположение духа; как заняли свои места внутри кареты страдающий одышкой джентльмен, жеманная дама, заверявшая всех и каждого, что она еще в жизни не ездила в почтовой карете (в карете всегда найдется такая дама - вернее, увы! находилась, - ибо где они теперь, почтовые кареты?), и, наконец, толстая вдова с бутылкой бренди; как работник Джо требовал денег за свои услуги и получил всего шесть пенсов от джентльмена и пять засаленных полупенсов от толстой вдовы; как в конце концов карета тронулась, осторожно пробираясь по темным переулкам Олдерсгета; как она одним духом прогремела мимо увенчанного синим куполом собора св. Павла и бойко пронеслась мимо въезда на Флитский рынок, давно уже вместе со зверинцем отошедший в область теней; как она миновала "Белого Медведя" на Пикадилли и нырнула в утренний туман, курившийся над огородами, что тянутся вдоль улицы Найтс-бридж; как остались позади Тэрнхем-Грин, Брентфорд и Бегшот, - едва ли нужно говорить здесь обо всем этом!

But the writer of these pages, who has pursued in former days, and in the same bright weather, the same remarkable journey, cannot but think of it with a sweet and tender regret.

Однако автор этих строк, не раз совершавший в былые дни в такую же ясную погоду такое же замечательное путешествие, не может не вспоминать о нем без сладостного и нежного сожаления.

Where is the road now, and its merry incidents of life?

Где она теперь, большая дорога и ее веселые приключения, обыкновенные, как сама жизнь?

Is there no Chelsea or Greenwich for the old honest pimple-nosed coachmen?

Неужто для старых честных кучеров с угреватыми носами не нашлось своего рода Челси или Гринвича?

I wonder where are they, those good fellows?

Где они, эти славные ребята?

Is old Weller alive or dead? and the waiters, yea, and the inns at which they waited, and the cold rounds of beef inside, and the stunted ostler, with his blue nose and clinking pail, where is he, and where is his generation?

Жив ли старый Уэллер или умер? И куда девались трактирные слуги да и сами трактиры, в которых они прислуживали, и увесистые куски холодного ростбифа? Где красноносый коротышка-конюх с звенящим ведром, - где он и все его поколение?

To those great geniuses now in petticoats, who shall write novels for the beloved reader's children, these men and things will be as much legend and history as Nineveh, or Coeur de Lion, or Jack Sheppard.

Для тех великих гениев, что сейчас еще ковыляют в детских платьицах, а когда-нибудь будут писать романы, обращаясь к милым потомкам нынешнего читателя, эти люди и предметы станут такой же легендой и историей, как Ниневия, Ричард Львиное Сердце или Джек Шеппард.

For them stage-coaches will have become romances --a team of four bays as fabulous as Bucephalus or Black Bess.

Пассажирские кареты будут представляться им романтической небывальщиной, а четверка гнедых уподобится таким баснословным созданиям, как Буцефал или Черная Бесс.

Ah, how their coats shone, as the stable-men pulled their clothes off, and away they went--ah, how their tails shook, as with smoking sides at the stage's end they demurely walked away into the inn-yard.

Ах, как лоснилась их шерсть, когда конюхи снимали с них попоны, и как они дружно пускались вперед! И ах, как дымились их бока и как они помахивали хвостами, когда, добравшись до станции, с нарочитой степенностью въезжали на постоялый двор.

Alas! we shall never hear the horn sing at midnight, or see the pike-gates fly open any more.

Увы! Никогда уже не услышим мы звонкого рожка в полночь и не увидим взлетающего вверх шлагбаума!

Whither, however, is the light four-inside Trafalgar coach carrying us?

Но куда же, однако, везет нас скорая четырехместная почтовая карета "Трафальгар"?

Let us be set down at Queen's Crawley without further divagation, and see how Miss Rebecca Sharp speeds there.

Давайте же высадимся без дальнейших проволочек в Королевском Кроули и посмотрим, как там поживает мисс Ребекка Шарп.

CHAPTER VIII
ГЛАВА VIII

Miss Rebecca Sharp to Miss Amelia Sedley, Russell Square, London. (Free.--Pitt Crawley.)

приватная и конфиденциальная "От мисс Ребекки Шарп к мисс Эмлии Седли, Рассел-сквер, Лондон (Свободно от почтовых сборов. Питт Кроули)

MY DEAREST, SWEETEST AMELIA,

Моя драгоценнейшая, любимейшая Эмилия!

With what mingled joy and sorrow do I take up the pen to write to my dearest friend!

С каким смешанным чувством радости и печали берусь я за перо, чтобы написать своему самому дорогому другу!

Oh, what a change between to-day and yesterday!

О, какая разница между сегодняшним днем и вчерашним!

Now I am friendless and alone; yesterday I was at home, in the sweet company of a sister, whom I shall ever, ever cherish!

Сегодня я без друзей и одинока; вчера я была дома, с нежно любимой сестрой, которую всегда, всегда буду обожать!

I will not tell you in what tears and sadness I passed the fatal night in which I separated from you. YOU went on Tuesday to joy and happiness, with your mother and YOUR DEVOTED YOUNG SOLDIER by your side; and I thought of you all night, dancing at the Perkins's, the prettiest, I am sure, of all the young ladies at the Ball.

Не стану рассказывать, в каких слезах и тоске провела я роковой вечер, в который рассталась с тобой. Тебя ожидали во вторник радость и счастье в обществе твоей матушки и преданного тебе юного воина, и я поминутно представляла себе, как ты танцуешь у Перкинсов, где ты была, конечно, украшением бала.

I was brought by the groom in the old carriage to Sir Pitt Crawley's town house, where, after John the groom had behaved most rudely and insolently to me (alas! 'twas safe to insult poverty and misfortune!), I was given over to Sir P.'s care, and made to pass the night in an old gloomy bed, and by the side of a horrid gloomy old charwoman, who keeps the house.

Меня в старой карете отвезли в городской дом сэра Питта Кроули, где я была передана на попечение сэра П., подвергшись сперва самому грубому и нахальному обращению со стороны грума Джона. (Увы, бедность и несчастье можно оскорблять безнаказанно!) Там мне пришлось провести ночь на старой жуткой кровати, бок о бок с ужасной, мрачной старой служанкой, которая присматривает за домом.

I did not sleep one single wink the whole night.

Ни на один миг не сомкнула я глаз за всю ночь!

Sir Pitt is not what we silly girls, when we used to read Cecilia at Chiswick, imagined a baronet must have been.

Сэр Питт ничуть не похож на тех баронетов, которых мы, глупенькие девочки, воображали себе, зачитываясь в Чизике "Сесилией".