Собрание сочинений. Том 3. Жак. Мопра. Орас

ГЛАВА XXVI

Но, как ни странно, вслед за виконтессой кажущееся простодушие Ораса совершенно покорило самого опасного его врага — старого маркиза де Верна. Перед ним Орас не разыгрывал роли, его сразу увлек этот старый вельможа; Ораса восхищали снисходительная невозмутимость, с которой тот преподносил самые вольные шутки, блеск и дерзость его чересчур смелых манер, напоминавших о былых нравах. Для того, кто видал маркизов доброго старого времени только на сцене, встретить в жизни образец сей вымершей породы — бесспорно, немалая удача. Орас упустил из виду, что царедворцы абсолютной монархии выродились и измельчали, равно как в свое время и рыцари феодализма, и считал маркиза де Верна вторым Лозеном или Креки.[146] Иногда он видел в нем чуть ли не герцога Сен-Симона.[147] Во всяком случае, он проникся к нему почтительным восхищением, которое выражалось в желании походить на него и, поелику возможно, во всем ему следовать. Орас обладал такой подвижностью ума и был столь впечатлителен, что не мог удержаться от подражания. Не прошло и трех дней с его появления в замке, а он пытался уже цедить слова сквозь зубы, на манер маркиза, и, выпросив у меня одну из отцовских табакерок, изящным жестом осыпал табаком свои рубашки, подражая изысканной небрежности старика, в той мере, в какой это доступно студенту второго курса, то есть неуклюже и нелепо. Эжени не преминула сказать ему об этом, и Орас был глубоко уязвлен; он позабыл, что мы достаточно хорошо знали образец, которому он следовал, и тем самым игра его лишалась даже видимости своеобразия. Но он упорно подражал маркизу перед теми, кто не мог, подобно нам, сравнить ученика с учителем.

Однако, нелепо жеманничая в нашем присутствии, Орас, следуя одной из бесчисленных странностей своего характера, вел себя совершенно иначе на расстоянии каких-нибудь четверти лье, в салоне виконтессы, где пускал в ход все чары простоты. Кто бы подумал, что это тоже игра или, во всяком случае, поза, к которой он прибегал, чтобы произвести впечатление? В Орасе, несомненно, имелось подлинное простодушие; но он мог прибегать к нему или от него отказываться, смотря по обстоятельствам. Когда это качество шло ему на пользу, он давал себе волю и становился самим собой, то есть очаровательным молодым человеком. Когда же оно вредило ему, он играл любую роль с непостижимой легкостью и не без успеха, если только ему не попадался человек достаточно проницательный. Такая игра была бы очень опасна со старым маркизом, изощренным в ней издавна, и еще более опасна с виконтессой — ученицей старого волокиты, способной потягаться со своим учителем. Решив быть естественным, Орас пленил обоих. Маркиз не жаловал молодых людей, хотя в обществе женщин, служению коим он посвятил себя, вынужден был постоянно с ними встречаться. Но Орас отнесся к нему с такой теплотой, так жадно его слушал, так весело смеялся над его старыми анекдотами, задавал столько вопросов, просил стольких советов — одним словом, с такой доверчивостью избрал его своим наставником и кормчим, что старик, в котором тщеславие перевешивало даже осторожность, в свою очередь был пленен им и даже заявил виконтессе, что Орас, несомненно, самый любезный, умный и достойный молодой человек из всего нынешнего поколения.

Видя, что маркиз к нему благоволит, Орас открылся ему. Он поверил ему свою тайну и умолял научить, как понравиться виконтессе. И вдруг впервые что-то дрогнуло в душе маркиза; он стал задумчив, серьезен, почти грустен и, потрепав ученика по плечу, сказал:

— Молодой человек, вы ставите меня в весьма щекотливое положение. Позвольте мне несколько часов поразмыслить, а вечером я дам вам ответ.

Непривычно торжественный тон, которым были сказаны эти слова, разжег любопытство Ораса. Почему маркиз, в своих шутливых речах высмеивавший всякую мораль, вдруг стал серьезен, лишь только дело коснулось Леони? Неужели даже в глазах этого циника, не верящего в человеческие добродетели, она была женщиной необыкновенной? До сих пор ему казалось, что Леони свободна от предрассудков (так называла она то, что другие зовут принципами); и Орасу, вовсе лишенному их в любовных делах, очень нравился подобный образ мыслей. Но из того, что она не почитала нужным обуздывать свои склонности, отнюдь не следовало, что она изберет безвестного пришельца, в то время как ее окружает толпа поклонников с блестящими титулами и громкими именами. Может быть, она уже остановила на ком-нибудь свой выбор? Уж не был ли ее любовником граф Мейере? Есть ли надежда вытеснить его из сердца виконтессы? А может быть, все кажущиеся знаки благоволения просто ловушка, чтобы поскорее низвести его в ряды отвергнутых почитателей?

В то время как Орас вопрошал судьбу, маркиз размышлял о том, какой путь посоветовать своему юному другу. Старый дипломат жестоко обманывался в своем ученике. Он считал Ораса столь простодушным, страстным и благородным, что опасался последствий его любви к такой ловкой, холодной и самовлюбленной женщине, как виконтесса. Он боялся, что разразится гроза и он не сумеет ее отвратить; долгие годы он внушал Леони, что самое главное — это умение избегать скандала, и теперь не знал, как примирить подлинную привязанность, которую к ней испытывал, с горячей симпатией к Орасу, сумевшему польстить его самолюбию.

Быть может, впервые в жизни он решил быть искренним, словно непосредственность Ораса оказала на него то же магическое действие, какое его собственная развращенность оказала на юношу.

— Послушайте, — сказал он, прогуливаясь с ним при лунном свете по пустынным аллеям английского парка, — я буду с вами откровенен. Я верю всей душой, что вы увлечены виконтессой, и даже допускаю, что она выслушает вас. Но если вы, вопреки снедающей вас страсти, а также надеждам, о которых я догадываюсь, способны еще внять доброму совету, откажитесь от мысли заронить любовь в это сердце.

— Я откажусь, если вы приведете мне веские доводы, — ответил Орас, — а их в вашем распоряжении, очевидно, немало, маркиз, ведь вы размышляли целый день.

— А может быть, вы поверите мне на слово и все-таки воздержитесь? Позже вы сами все поймете.

— Как можете вы, великий знаток человеческого сердца, требовать этого от меня? Всецело веря вам, я напрасно пообещаю то, чего все равно не в силах выполнить.

— Ну что ж, попытаюсь убедить вас. Любили ли вы кого-нибудь?

— Да.

— Что это была за женщина?

— Женщина простого происхождения, как и я сам, но красивая, умная, самоотверженная.

— Она была вам верна?

— Думаю, что да.

— Вы ревновали?

— Как безумец или, вернее, как глупец.

— Как вы расстались с ней?

— Не спрашивайте. Я был смешон или отвратителен, — пожалуй, то и другое вместе.

— Но с ней все кончено?

— Вы хотите принудить меня к рассказу, одна мысль о котором приводит меня в содрогание. Думаю, что и вы не посоветуете мне смеяться: она покончила с собой.

— Вот как? Прекрасно, прекрасно! — сказал маркиз с полной серьезностью. — Поздравляю вас. В моей практике этого не случалось. Самоубийство! Великолепно, друг мой, да еще в столь юном возрасте! Когда об этом узнают, все женщины будут от вас без ума. Вас ждет блестящая будущность! Раз так, я вам советую выждать и не делать выбора опрометчиво. Но скажите, как вы приняли это самоубийство? Очень вы были потрясены?

— Маркиз, — сказал Орас, — такими вещами не шутят. Меня удивляет, что вы, при вашей чуткости, задаете мне подобный вопрос. Можете презирать меня за малодушие, но я готов был тогда пустить себе пулю в лоб. Теперь смейтесь, если вам угодно.

— Однако вы этого не сделали? — сказал маркиз, продолжая свой допрос с величайшим хладнокровием. — Вы не взялись за пистолет? Не ранили себя? Говорите, вы не совершили подобной глупости?

Орас не знал, что сказать: его приводил в негодование холодный цинизм маркиза, и в то же время ему хотелось оправдать свое легкомыслие. Маркиз продолжал с прежней непринужденностью:

— Вы, значит, были очень влюблены?

— Напротив, — ответил Орас, — я был недостаточно влюблен. Она была чересчур добродетельна. Жизнь с ней стала мне в тягость.

— И она покончила с собой, чтобы вернуть вам вкус к жизни? Весьма похвально с ее стороны. Так что ж, вы и впредь будете требовать, чтобы все женщины лишали себя жизни ради вас?

Орас, рассказывая о самоубийстве Марты, из тщеславия несколько сгустил краски и теперь почувствовал, что сделал непростительную глупость. Маркиз дал ему это понять своими насмешками. Рассерженный и смущенный, Орас некоторое время выслушивал все молча. Но наконец он не выдержал.

— Господин маркиз! — воскликнул он. — Ваше превосходство надо мной внушало мне надежду на снисхождение. Какая вам слава оттого, что вы, знатный вельможа, унизите бедного юношу и, человек пожилой, высмеете мальчишку? Вам показалось смешным фатовством мое увлечение виконтессой. Ну что ж, если вам поручено насмехаться надо мной…

— Что бы вы сделали тогда? — живо спросил маркиз.

— Что мог бы я сделать против женщины и…

— И старика? — сказал маркиз, спокойно заканчивая фразу Ораса. — Ну-с, так как же? Вы удалились бы и остались в дураках?

— Может быть, и нет, господин маркиз, — ответил Орас решительно, — может быть, я принял бы вызов, даже если бы мне грозило поражение; по крайней мере, я бы не сдался без боя.

— В добрый час, — сказал маркиз, протягивая ему руку. — Такие речи мне по душе. Теперь выслушайте меня. Я отнюдь не насмехаюсь, я уважаю вас и жалею: перед вами станут разыгрывать комедию или, если хотите, чтобы я выразился более современно, — драму страстей. Уж слишком много в вас иллюзий и юношеского огня. Вы неопытны, друг мой.

— Это я хорошо знаю, потому-то я и прошу у вас совета.

— Вот я и советую вам: еще пять-шесть лет поволочиться за восторженными, безумными женщинами, убивающими себя от любви или досады. Когда вы погубите и доведете до отчаяния по меньшей мере дюжину, вы созреете для великого предприятия, дерзко задуманного вами сейчас: сможете повести наступление на светскую женщину.

— Это урок? Понимаю. Но мне хотелось бы, чтобы он был серьезным и исчерпывающим, тогда я им охотно воспользуюсь. Скажите, сударь, без высокомерия, без лукавства: неужели светская женщина так неприступна, так недосягаема для мужчины, не принадлежащего к свету?

— Напротив! Нет ничего легче, как победить, в вашем понимании слова, самую неприступную из этих женщин. Вы видите, я с вами не высокомерен и не лукавлю.

— В таком случае… продолжайте, скажите мне все.

— Вы настаиваете? Знайте же: одержать победу, разбудив желания и любопытство в светской женщине, очень легко. Это ничего не стоит. Для этого не надо ни молодости, ни красоты, а только немного ума. Но не быть сброшенным на другой же день тем непокорным скакуном, что зовется размышлением, — это дано не всякому и требует известного искусства. Вы можете хоть сегодня неожиданно добиться того, что считают победой, но завтра же вас могут прогнать, а послезавтра завоеванная вами женщина не ответит при встрече на ваш поклон.

— Возможно ли? Так вот каковы их приемы!