Собрание сочинений. Том 3. Жак. Мопра. Орас

XXX

От Фернанды — Клеманс

Сегодня Жак очень порадовал меня: он дал мне доказательство своего доверия.

— Друг мой, — сказал он, — я хочу, чтобы с нами жила особа, которую я очень люблю. Я уверен, что и вы ее полюбите. Помогите мне вырвать ее из уединения, в котором она живет, и убедите ее хотя бы некоторое время погостить у нас.

— Я сделаю все, что тебе угодно, и полюблю, кого тебе угодно, — ответила я полугрустно-полувесело, как это часто теперь со мной бывает.

— Я никогда тебе о ней не говорил, но эта женщина — мой друг и очень мне дорога. Я, можно сказать, воспитал ее; это побочная дочь моего лучшего друга, который на смертном одре поручил ее мне. Никогда не расспрашивай меня об этом — я дал клятву назвать имя родителей девушки лишь при определенных обстоятельствах, судить о которых могу только я сам. Я поместил ее в монастырский пансион, а когда взял оттуда, устраивал ее в различных странах, где она пожелала жить: сперва в Италии, затем в Германии, а теперь в Швейцарии; она живет вдали от общества, пользуясь независимостью, которую свет счел бы странной, но которую надо признать разумной и законной для того, кто ничего не требует от света и не скучает в одиночестве.

— Молода она? — спросила я.

— Ей двадцать пять.

— А хорошенькая? — быстро вставила я.

— Очень! — ответил Жак, казалось, совсем не заметив,; как я покраснела. Я задала ему еще много вопросов относительно характера незнакомки и по ответам Жака должна была бы почувствовать к ней приязнь, и все-таки лишь сделав над собою усилие, я в конце концов сказала, что буду рада видеть ее у нас, а когда я осталась одна, то изведала все муки ревности. Конечно, я не думала, что Жак был любовником этой женщины и теперь вздумал привести ее в дом для того, чтобы возобновить старую связь. Для этого Жак слишком благороден, слишком деликатен; но я опасалась, что такая горячая дружба между ним и этой: молодой женщиной началась с какого-то иного чувства. Жак не поддался ему, думала я, вероятно, рассудок и честь победили слишком живую нежность к подопечной, но он часто испытывал волнение близ нее; он не мог равнодушно видеть в ней столько прелести, ума и талантов; быть может, он не раз думал сделать ее своей женой, и, во всяком случае, у него осталось к ней то непреодолимое чувство, которое должно сохраняться у мужчины к предмету его былой любви. Жак бывает порою очень странным! Быть может, он хочет, чтобы эта женщина стояла меж нами в качестве примирительницы при наших грустных размолвках; быть может, он предложит мне подражать ей как образцу или по крайней мере будет невольно сравнивать нас, а так как она более близка к совершенству, чем я. то когда я в чем-нибудь провинюсь, сравнение окажется не в мою пользу. Такие мысли наполняли мою душу скорбью и гневом; не знаю почему, но я испытывала неодолимую потребность еще и еще расспрашивать Жака, но не решалась это делать, и боюсь, что он угадывал мои подозрения. Наконец к вечеру, когда мы довольно весело болтали о чем-то, имеющем весьма отдаленное отношение к нашим делам, я набралась храбрости и, притворяясь, будто говорю в шутку, почти ясно спросила о том, что мне хотелось знать. Несколько мгновений он молчал; я пристально смотрела на него, но не могла истолковать выражение его лица. Это часто бывает со мной, да и пусть кто-нибудь попробует узнать, каков он в эти минуты — спокоен или недоволен. Наконец он протянул мне руку и сказал серьезным тоном:

— Скажи, ты считаешь меня способным на подлость?

— Нет, — тотчас ответила я и поднесла его руку к своим губам.

— А на предательство?

— Нет, нет! Никогда.

— Ну, а на что-нибудь другое недоброе? Ведь ты же заподозрила меня в чем-то нехорошем, — добавил он, устремив на меня проникновенный свой взгляд, которому я не могу противиться.

— Ну что ж, да! — ответила я смущенно. — Я тебя обвинила в неосторожности.

— Объясни, — сказал он.

— Нет, — ответила я, — дай мне клятву, и я навеки буду спокойна.

— Клятву? Между нами? — сказал он укоризненным тоном.

— Ах, ты же знаешь, что я слабая! — воскликнула я. — Ко мне надо относиться снисходительно. Пусть твоя гордость не возмущается, смягчись, прошу тебя! Поклянись, что никогда ты не любил эту молодую женщину и уверен, что никогда не полюбишь ее!

Жак улыбнулся и попросил, чтобы я продиктовала ему точный текст клятвы. Я потребовала, чтобы он поклялся своею честью и нашей любовью. Он согласился без спора и кротко спросил, довольна ли я. Тогда я поняла, что совершила безумство, мне стало очень стыдно и страшно, что я оскорбила его; но он успокоил меня и словами и ласками. Теперь я даже думаю, что хорошо сделала, поговорив с ним откровенно и признавшись без ложного стыда в своих опасениях. Достаточно было несколько слов объяснения, и спокойствие навсегда вернулось ко мне; теперь я без малейшего неудовольствия приму эту женщину, его друга. Если бы я, не опасаясь, говорила бы ему все, что приходит мне в голову, в сумасшедшую мою голову, быть может, мы никогда и не страдали бы. После нашего разговора я чувствую себя такой счастливой и спокойной, какою уже давно не была. Я ужасно благодарна Жаку за его снисходительность ко мне, за то, что он согласился для моего успокоения дать клятву, которую я и сама считаю теперь поистине ребяческой, но без которой, возможно, пришла бы сейчас в отчаяние.

А в общем, Жак относится ко мне то как к младенцу, то как к вполне зрелому человеку, воображая, что я должна понимать его с полуслова и никогда не давать неразумных истолкований его словам. Если же он заметит, что у меня так не получается, он считает ошибку непоправимой и с каким-то оскорбительным презрением оставляет меня в моем заблуждении, вместо того чтобы сказать несколько слов, которые сразу же исцелили бы меня. Жак слишком хорош для меня, вот что несомненно, и он не умеет скрывать от меня свое превосходство; он знает, как утешить мое сердце, но не желает щадить мое самолюбие. Я чувствую, в чем должна быть ему ровней, и знаю, что как раз этого мне недостает. Ах, как участь моя отлична от той, какую я видела в мечтах! Ни надежды мои, ни опасения не оправдались. Жак в тысячу раз выше моих надежд; я и понятия не имела, что у человека может быть такой великодушный, такой спокойный, даже бесстрастный характер; но я ждала радостей, которых не нахожу близ него, ждала больше непосредственности, откровенности и товарищеского отношения. Я считала себя равной ему, а этого нет.