Собрание сочинений. Том 3. Жак. Мопра. Орас

XL

От Фернанды — Клеманс

Вторник

Приключение все осложняется и уже причиняет мне много волнений и горя. Я очень виновата перед Жаком, что все скрыла от него, молчу и теперь, и с каждым днем вина моя все увеличивается, но я боюсь его упреков и гнева. Не знаю, каков Жак в гневе, не могу поверить, что он когда-нибудь покажет мне это, и все же, разве может мужчина спокойно отнестись к тому, что его жена приняла от кого-то объяснение в любви?

Да, Клеманс, вот к чему меня привело роковое недоразумение с браслетом. Вчера вечером я была в своей спальне с детьми и с Розеттой; дочке, по-видимому, нездоровилось, она все не засыпала. Я велела Розетте унести свечу, — может быть, свет раздражает ребенка, думалось мне. Некоторое время мы сидели в темноте, я держала малютку на коленях и старалась убаюкать ее песенкой, но она только сильнее кричала, и я уже начала беспокоиться, как вдруг с другого конца комнаты раздались звуки, похожие на нежную, тихую жалобу. Девочка тотчас умолкла и как будто с восхищением слушала; я сидела, затаив дыхание, не могла пошевельнуться от удивления и страха. Так, значит, незнакомец проник в мою спальню, он наедине со мною? Я не осмелилась позвать на помощь, не осмеливалась убежать. Когда флейта умолкла, вошла Розетта и восхитилась, видя, что маленькая успокоилась и уже не плачет.

— Иди скорее за свечой! Скорее! Скорее! — сказала я. — Мне ужасно страшно. Зачем ты оставила меня одну?

— Но вам придется еще побыть одной, пока я принесу свечи.

— Ах, Боже мой, да зачем же у тебя нет свечи в спальне? — воскликнула я. — Нет, не уходи, не оставляй меня одну. Ты разве ничего не слышала, Розетта? Ты уверена, что, кроме нас, тут никого нет?

— Я никого не вижу, кроме вас, сударыня, ваших малюток и себя самой, и я ничего не слышала, кроме флейты.

— Кто же играл на флейте?

— Не знаю. Наверно, барин. Кто же еще в доме умеет играть на флейте?

— Это ты, Жак? — крикнула я. — Если это ты, перестань, пожалуйста, пугать меня. Право, я умру от страха.

Я прекрасно знала, что играл не Жак, и говорила так для того, чтобы заставить нашего преследователя дать нам объяснение или удалиться. Никто не ответил. Розетта раздвинула оконные занавески и при свете луны обследовала все углы и закоулки комнаты, но никого не обнаружила. Она, вероятно, посмеялась в душе над моими страхами, да мне и самой стало стыдно за себя; я велела ей пойти принести свечу, а когда она вышла, заперла дверь на задвижку. Напрасный труд! Незнакомец влез в окно. Не знаю, как он это сделал, может быть, отважно спустился с верхней галереи на решетчатую ставню моего окна или же взобрался снизу с помощью лестницы. Как бы то ни было, он проник в комнату так же спокойно, как будто вошел с улицы. Гнев придал мне силы, я бросилась вперед и, закрывая грудью колыбель своих детей, позвала на помощь; но он стал на колени посреди комнаты и сказал мне тихим голосом:

— Возможно ли, что вы боитесь человека, который хотел бы доказать вам свою преданность, отдав за вас свою жизнь?

— Не знаю, кто вы, сударь, — ответила я дрожащим голосом, — но, конечно, это большая дерзость с вашей стороны войти таким способом в мою спальню. Уходите! Уходите! И чтобы я вас никогда больше не видела, а не то я все расскажу мужу.

— Нет, — ответил он, приближаясь ко мне. — Нет, вы не сделаете этого. Пожалейте человека, доведенного до отчаяния.

В эту минуту я увидела на руке у него браслет, и мне пришла мысль потребовать его обратно. Я предъявила свое требование властным тоном и поклялась, что полагала, будто бросила браслет мужу.

— Я готов во всем вам повиноваться, — сказал он с покорным видом, — возьмите ваш браслет, но знайте, что вы отнимаете у меня единственную мою радость, единственную в жизни надежду.

Он снова опустился на колени, совсем близко от меня, и протянул ко мне руку. Я не решилась сама снять браслет — ведь мне пришлось бы дотронуться до его руки или хотя бы до одежды; я считала это неприличным. А он, видимо, подумал, что я колеблюсь, и сказал:

— Вы почувствовали сострадание ко мне? Вы согласны оставить его мне, не правда ли? О дорогая Фернанда!

Он схватил мою руку и дерзко поцеловал ее несколько раз кряду.

Я принялась звать, кричать, и тотчас на соседней галерее послышались шаги, но, прежде чем ко мне вошли, незнакомец, как кошка, выскочил из окна.

Жак и Сильвия постучались в дверь, которую я заперла на задвижку и все не отпирала, хоть и молила их Господом Богом войти. И вот эта запертая мною дверь, обстоятельство, роковым образом связанное с появлением какого-то мужчины в моей спальне, помешала мне рассказать всю правду. Я только сказала, что услышала флейту, что я послала Розетту за свечой, что она нечаянно заперла меня, что мне послышался какой-то шум в моей спальне и тогда я совсем потеряла голову. Так как домашние считают меня немножко помешанной на всяких страхах, они прекратили свои расспросы. Розетта подтвердила, что, проходя по галерее, она действительно слышала флейту. Произвели наспех розыски в доме и в саду. Никого не нашли и, смеясь, постановили вызвать жандармский патруль для охраны моей особы. Сильвия принесла доломан и кивер Жака, нарядилась в них и приклеила себе усы, затем встала с саблей наголо за моей спиной и следовала за мной по комнате в качестве телохранителя. Она была прелестна, как ангел, в этом костюме. Мы хохотали до полуночи, а потом легли спать, и до утра все было спокойно. Но на душе у меня очень тревожно. Я чувствую, что поступила нехорошо, вмешалась в какое-то безрассудное приключение, которое может иметь плачевные последствия. Дай Бог, чтобы все они пали на меня одну!

Четверг

Я получила следующую записку, переданную Розетте ее дядей, лесным сторожем:

«Прелестная и кроткая Фернанда, не сердитесь на меня, не думайте дурно о моем поведении. Вы можете спасти меня от вечного несчастья и сделать меня счастливейшим из друзей и возлюбленных. Я люблю Сильвию, и она любила меня. Не знаю уж, какой я совершил непоправимый проступок, за что она лишила меня своего доверия, чем я заслужил ее гнев. Я откажусь от нее лишь вместе с жизнью. Я надеюсь на вас. Да, на вас вся моя надежда. У вас любящая и благородная душа, я это знаю. Вообще я знаю о вас больше, чем вы думаете. Я подобрал браслет, который вы бросили мужу, и готов отдать его вам, если вы не оставите его мне во имя святой братской дружбы; ведь он в глазах моих — залог доверия и спасения. Простите меня за то, что я напугал вас, — я надеялся поговорить с вами по секрету; теперь я вижу, что это невозможно, если вы сами не окажете мне такую милость. Не правда ли, вы окажете ее мне, прекрасный белокурый ангел? Ваше назначение на земле утешать несчастных. Нынче вечером я буду ждать вас под большим вязом на Перекрестке четырех тропинок у входа в Темную долину. Если угодно, возьмите с собою провожатого, какого-нибудь надежного человека, но только не супруга вашего. Он меня знает, я льщу себя мыслью, что он уважает меня и расположен ко мне; но сейчас он настроен против меня, и если вы не постараетесь оправдать меня, у меня нет никакой надежды снова войти к нему в доверие. Если вы не придете, я положу ваш браслет под камень около вяза; прикажите взять его оттуда, но он будет запачкан моею кровью.

Октав».

Как ты полагаешь, что я должна сделать? Но к чему спрашивать? Ты мне ответишь только через неделю, а мне надо принять решение сегодня, еще до вечера. Пойти на свидание к этому молодому человеку, в особенности теперь, когда я знаю, что Жак не на его стороне; сделать это ради того, чтобы примирить его с Сильвией? Конечно, это во мнении света большая неосторожность, но совесть моя судит иначе: я не вижу тут ничего дурного. Могут последовать неприятности, но лишь для меня одной; я рискую рассердить Жака и навлечь на себя его упреки. Однако ж, если мне будет сопутствовать удача, я могу оказать услугу Сильвии и Октаву, быть может — составить счастье всей их жизни, так как без любви не может быть счастья. Пусть Сильвия скрывает свое горе — я вижу теперь, почему ее томят черные думы, почему таким мрачным ей кажется будущее. Если она могла полюбить этого молодого человека, то, уж верно, он выше заурядных людей, наверно, у него прекрасная душа: ведь Сильвия очень разборчива в своих привязанностях и слишком горда, чтобы полюбить недостойного человека. Теперь мне ясно, что на охоте она сразу узнала своего возлюбленного, переодевшегося егерем. Как она его ударила за попытку оказать ей услугу! И мне ясно также, что в этом ударе хлыстом и в полном молчании, которое она хранила относительно своего открытия, гораздо больше лукавой насмешки, чем настоящего гнева. Держу пари, что она умирает от желания снова увидеть милого дружка у ног своих и жаждет, чтобы его поскорее привели к ней. Иначе и быть не может. Октав любит ее до безумия, раз он пускается на такие проделки, чтобы добиться ее прощения. У него прелестное лицо — по крайней мере оно показалось мне прелестным, когда я мельком увидела его при свете луны в своей спальне. Жак слишком суров и непреклонен. С Сильвией он обращается как с мужчиной, он не догадывается о слабостях женского сердца и не понимает, как я понимаю, сколько тоски и страданий таится в твердости Сильвии. Если я откажусь помочь ее примирению с Октавом, быть может, ей придется проститься с мечтой о счастье, быть может, она обречет себя на вечное одиночество. А этот молодой человек! Что, если он и в самом деле покончит с собой! По-моему, он на это способен — он, должно быть, действительно влюблен. Что делать? Не осмеливаюсь принять никакого решения. К счастью, у меня еще есть время — могу думать до вечера.