Портрет Дориана Грея [англ. и рус. параллельные тексты]

It was almost nine o'clock before he reached the club, where he found Lord Henry sitting alone, in the morning-room, looking very much bored.

Было уже около девяти, когда он приехал в клуб. Лорд Генри сидел один, дожидаясь его, с весьма недовольным и скучающим видом.

"I am so sorry, Harry," he cried, "but really it is entirely your fault.

Ради бога, простите, Гарри! -- воскликнул Дориан.-- Но, в сущности, опоздал я по вашей вине.

That book you sent me so fascinated me that I forgot how the time was going."

Книга, которую вы мне прислали, так меня околдовала, что я и не заметил, как прошел день.

"Yes: I thought you would like it," replied his host, rising from his chair.

-- Я так и знал, что она вам понравится, -отозвался лорд Генри, вставая.

"I didn't say I liked it, Harry.

-- Я не говорил, что она мне нравится.

I said it fascinated me.

Я сказал: "околдовала".

There is a great difference."

Это далеко не одно и то же.

"Ah, you have discovered that?" murmured Lord Henry.

-- Ага, вы уже поняли разницу? -- проронил лорд Генри.

And they passed into the dining-room.

Они направились в столовую.

CHAPTER XI
ГЛАВА XI

For years, Dorian Gray could not free himself from the influence of this book.

В течение многих лет Дориан Грей не мог освободиться от влияния этой книги.

Or perhaps it would be more accurate to say that he never sought to free himself from it.

Вернее говоря, он вовсе не старался от него освободиться.

He procured from Paris no less than nine large-paper copies of the first edition, and had them bound in different colours, so that they might suit his various moods and the changing fancies of a nature over which he seemed, at times, to have almost entirely lost control.

Он выписал из Парижа целых девять экземпляров, роскошно изданных, и заказал для них переплеты разных цветов, -- цвета эти должны были гармонировать с его настроениями и прихотями изменчивой фантазии, с которой он уже почти не мог совладать.

The hero, the wonderful young Parisian, in whom the romantic and the scientific temperaments were so strangely blended, became to him a kind of prefiguring type of himself. And, indeed, the whole book seemed to him to contain the story of his own life, written before he had lived it.

Герой книги, молодой парижанин, в котором так своеобразно сочетались романтичность и трезвый ум ученого, казался Дориану прототипом его самого, а вся книга -- историей его жизни, написанной раньше, чем он ее пережил.

In one point he was more fortunate than the novel's fantastic hero.

В одном Дориан был счастливее героя этого романа.

He never knew-never, indeed, had any cause to know-that somewhat grotesque dread of mirrors, and polished metal surfaces, and still water, which came upon the young Parisian so early in his life, and was occasioned by the sudden decay of a beauty that had once, apparently, been so remarkable.

Он никогда не испытывал, и ему не суждено было никогда испытать болезненный страх перед зеркалами, блестящей поверхностью металлических предметов и водной гладью, -страх, который с ранних лет узнал молодой парижанин, когда внезапно утратил свою поразительную красоту.

It was with an almost cruel joy-and perhaps in nearly every joy, as certainly in every pleasure, cruelty has its place-that he used to read the latter part of the book, with its really tragic, if somewhat over-emphasised, account of the sorrow and despair of one who had himself lost what in others, and in the world, he had most dearly valued.

Последние главы книги, в которых с подлинно трагическим, хотя и несколько преувеличенным пафосом описывались скорбь и отчаяние человека, потерявшего то, что он больше всего ценил в других людях и в окружающем мире, Дориан читал с чувством, похожим на злорадство, -- впрочем, в радости, как и во всяком наслаждении, почти всегда есть нечто жестокое.

For the wonderful beauty that had so fascinated Basil Hallward, and many others besides him, seemed never to leave him.

Да, Дориан радовался, ибо его чудесная красота, так пленявшая Бэзила Холлуорда и многих других, не увядала и, повидимому, была ему дана на всю жизнь.

Even those who had heard the most evil things against him, and from time to time strange rumours about his mode of life crept through London and became the chatter of the clubs, could not believe anything to his dishonour when they saw him. He had always the look of one who had kept himself unspotted from the world.

Даже те, до кого доходили темные слухи о Дориане Грее (а такие слухи об его весьма подозрительном образе жизни время от времени ходили по всему Лондону и вызывали толки в клубах), не могли поверить бесчестившим его сплетням: ведь он казался человеком, которого не коснулась грязь жизни.

Men who talked grossly became silent when Dorian Gray entered the room.

Люди, говорившие непристойности, умолкали, когда входил Дориан Грей.

There was something in the purity of his face that rebuked them.

Безмятежная ясность его лица была для них как бы смущающим укором.

His mere presence seemed to recall to them the memory of the innocence that they had tarnished.

Одно уж его присутствие напоминало им об утраченной чистоте.

They wondered how one so charming and graceful as he was could have escaped the stain of an age that was at once sordid and sensual.

И они удивлялись тому, что этот обаятельный человек сумел избежать дурного влияния нашего века, века безнравственности и низменных страстей.

Often, on returning home from one of those mysterious and prolonged absences that gave rise to such strange conjecture among those who were his friends, or thought that they were so, he himself would creep upstairs to the locked room, open the door with the key that never left him now, and stand, with a mirror, in front of the portrait that Basil Hallward had painted of him, looking now at the evil and ageing face on the canvas, and now at the fair young face that laughed back at him from the polished glass.

Часто, вернувшись домой после одной из тех длительных и загадочных отлучек, которые вызывали подозрения у его друзей или тех, кто считал себя таковыми, Дориан, крадучись, шел наверх, в свою бывшую детскую, и, отперев дверь ключом, с которым никогда не расставался, подолгу стоял с зеркалом в руках перед портретом, глядя то на отталкивающее и все более старевшее лицо на полотне, то на прекрасное юное лицо, улыбавшееся ему в зеркале.

The very sharpness of the contrast used to quicken his sense of pleasure.

Чем разительнее становился контраст между тем и другим, тем острее Дориан наслаждался им.

He grew more and more enamoured of his own beauty, more and more interested in the corruption of his own soul.

Он все сильнее влюблялся в собственную красоту и все с большим интересом наблюдал разложение своей души.

He would examine with minute care, and sometimes with a monstrous and terrible delight, the hideous lines that seared the wrinkling forehead, or crawled around the heavy sensual mouth, wondering sometimes which were the more horrible, the signs of sin or the signs of age.

С напряженным вниманием, а порой и с каким-то противоестественным удовольствием разглядывал он уродливые складки, бороздившие морщинистый лоб и ложившиеся вокруг отяжелевшего чувственного рта, и норой задавал себе вопрос, что страшнее и омерзительнее -- печать порока или печать возраста?

He would place his white hands beside the coarse bloated hands of the picture, and smile.

Он приближал свои белые руки к огрубевшим и дряблым рукам на портрете -- и, сравнивая их, улыбался.

He mocked the misshapen body and the failing limbs.

Он издевался над этим обезображенным, изношенным телом.

There were moments, indeed, at night, when, lying sleepless in his own delicately-scented chamber, or in the sordid room of the little ill-famed tavern near the Docks, which, under an assumed name, and in disguise, it was his habit to frequent, he would think of the ruin he had brought upon his soul, with a pity that was all the more poignant because it was purely selfish.

Правда, иногда по ночам, когда он лежал без сна в своей благоухающей тонкими духами спальне или в грязной каморке подозрительного притона близ доков, куда он часто ходил переодетый и под вымышленным именем, -Дориан Г рей думал о том, что он погубил свою душу, думал с отчаянием, тем более мучительным, что оно было вполне эгоистично.

But moments such as these were rare.

Но такие минуты бывали редко.

That curiosity about life which Lord Henry had first stirred in him, as they sat together in the garden of their friend, seemed to increase with gratification.

Любопытство к жизни, которое впервые пробудил в нем лорд Г енри в тот день, когда они сидели вдвоем в саду их общего друга Холлуорда, становилось тем острее, чем усерднее Дориан удовлетворял его.

The more he knew, the more he desired to know.

Чем больше он узнавал, тем больше жаждал узнать.

He had mad hungers that grew more ravenous as he fed them.

Этот волчий голод становился тем неутолимее, чем больше он утолял его.

Yet he was not really reckless, at any rate in his relations to society.

Однако Дориан не отличался безрассудной смелостью и легкомыслием -- во всяком случае, он не пренебрегал мнением общества и соблюдал приличия.

Once or twice every month during the winter, and on each Wednesday evening while the season lasted, he would throw open to the world his beautiful house and have the most celebrated musicians of the day to charm his guests with the wonders of their art.

Зимой -- раза два в месяц, а в остальное время года -- каждую среду двери его великолепного дома широко раскрывались для гостей, и здесь самые известные и "модные" в то время музыканты пленяли их чудесами своего искусства.

His little dinners, in the settling of which Lord Henry always assisted him, were noted as much for the careful selection and placing of those invited, as for the exquisite taste shown in the decoration of the table, with its subtle symphonic arrangements of exotic flowers, and embroidered cloths, and antique plate of gold and silver.

Его обеды, в устройстве которых ему всегда помогал лорд Г енри, славились тщательным подбором приглашенных, а также изысканным убранством стола, представлявшим собой настоящую симфонию экзотических цветов, вышитых скатертей, старинной золотой и серебряной посуды.

Indeed, there were many, especially among the very young men, who saw, or fancied that they saw, in Dorian Gray the true realisation of a type of which they had often dreamed in Eton or Oxford days, a type that was to combine something of the real culture of the scholar with all the grace and distinction and perfect manner of a citizen of the world.

И много было (особенно среди зеленой молодежи) людей, видевших в Дориане Грее тот идеал, о котором они мечтали в студенческие годы, -- сочетание подлинной культурности ученого с обаянием и утонченной благовоспитанностью светского человека, "гражданина мира".

To them he seemed to be of the company of those whom Dante describes as having sought to "make themselves perfect by the worship of beauty."

Он казался им одним из тех, кто, как говорит Данте, "стремится облагородить душу поклонением красоте".

Like Gautier, he was one for whom "the visible world existed."

Одним из тех, для кого, по словам Готье, и создан видимый мир.

And, certainly, to him Life itself was the first, the greatest, of the arts, and for it all the other arts seemed to be but a preparation.

И, несомненно, для Дориана сама Жизнь была первым и величайшим из искусств, а все другие искусства -- только преддверием к ней.

Fashion, by which what is really fantastic becomes for a moment universal, and Dandyism, which, in its own way, is an attempt to assert the absolute modernity of beauty, had, of course, their fascination for him.

Конечно, он отдавал дань и Моде, которая на время может осуществить любую фантазию, добившись всеобщего ее признания, и Дендизму, как своего рода стремлению доказать абсолютность условного понятия о Красоте.

His mode of dressing, and the particular styles that from time to time he affected, had their marked influence on the young exquisites of the Mayfair balls and Pall Mall club windows, who copied him in everything that he did, and tried to reproduce the accidental charm of his graceful, though to him only half-serious, fopperies.

Его манера одеваться, те моды, которыми он время от времени увлекался, оказывали заметное влияние на молодых щеголей, блиставших на балах в Мэйфере и в клубах ПэллМэлла. Они подражали ему во всем, пытаясь достигнуть такого же изящества даже в случайных мелочах, которым сам Дориан не придавал никакого значения.

For, while he was but too ready to accept the position that was almost immediately offered to him on his coming of age, and found, indeed, a subtle pleasure in the thought that he might really become to the London of his own day what to imperial Neronian Rome the author of the

Дориан весьма охотно занял то положение в обществе, какое было ему предоставлено по достижении совершеннолетия, и его радовала мысль, что он может стать для Лондона наших дней тем, чем для Рима времен императора Нерона был автор

"Satyricon" once had been, yet in his inmost heart he desired to be something more than a mere arbiter elegantiarum, to be consulted on the wearing of a jewel, or the knotting of a necktie, or the conduct of a cane.

"Сатирикона". Но в глубине души он желал играть роль более значительную, чем простой "arbiter elegantiarum" у которого спрашивают совета, какие надеть драгоценности, как завязать галстук или носить трость.

He sought to elaborate some new scheme of life that would have its reasoned philosophy and its ordered principles, and find in the spiritualising of the senses its highest realisation.