Поезд из Венеции (сборник)

III

После перерыва каждый не без удовольствия вернулся на уже обжитое место. Публика переглядывалась. Люди кивали друг другу вежливо или заговорщически лукаво, а председатель Никэ был непомерно горд тем, что за такой рекордно короткий срок в зале успели воздвигнуть монументальную печь и даже вывели в окно трубу. Правда, печка немного дымила, но можно считать, что дымит она потому, что ее только что разожгли.

Словом, каждый устраивался с комфортом, врастал в процесс.

— Если защита не возражает, мы решили первым выслушать свидетеля Детриво, так как ему надо немедленно возвращаться в полк…

Детриво пробирался на свидетельское место, на каждом шагу прося прощения у тех, кого он потревожил; людей набралось множество, и адвокаты стояли во всех проходах.

Председатель был явно доволен и раскрывал рот еще шире, еще страшнее, чем обычно. Он оглядел присяжных, своих помощников, прокурора на прокурорском месте с таким видом, будто перед ним сидели его самые лучшие друзья, и, казалось, всем своим видом говорил: «Признайтесь, что все идет неплохо! Особенно с тех пор, когда поставили печку…»

А вслух он произнес отеческим тоном, обращаясь к Детриво:

— Не робейте, приблизьтесь…

В суконных штанах защитного цвета могли бы поместиться три таких зада, как у бывшего банковского служащего, а ремень, затянутый слишком высоко, заминал гимнастерку глубокими складками и перерезал талию так, что молодой человек походил на детскую игрушку «дьяболо».

— Повернитесь к господам присяжным… Вы не родственник подсудимого, не состоите у него в услужении? Поклянитесь говорить правду, одну только правду… Подымите правую руку…

Лурса невольно улыбнулся. Он глядел на Эмиля Маню, а тот, не замечая, что за ним наблюдают, буквально обмер при виде своего бывшего приятеля. В эту минуту в глубине зала началась суматоха. Детриво-отец закрыл руками лицо, зарыдал и в этой театральной позе, долженствующей выразить стыд и отчаяние, стал пробираться к выходу, не в силах вынести трагическое зрелище.

Толпа, пропустив его, сомкнулась, председатель заглянул в дело:

— Итак… Вы были приятелем Эмиля Маню… Вы были в их группе в ночь, когда произошел несчастный случай?

— Да, господин председатель…

Вот уж кого не надо учить, как отвечать судьям! Ни твердить ему, что свидетель должен держаться просто и скромно!

— Итак!.. — (Без этого «итак» господин Никэ затруднялся начать фразу.) — Итак, вы знали подсудимого до этого памятного вечера?

— Только с виду, господин председатель.

— Итак, только с виду! Если не ошибаюсь, вы живете на одной улице? Значит, вы не были ни друзьями, ни даже приятелями?

Казалось, председатель сделал сногсшибательное открытие, с таким ликующим видом продолжал он допрос:

— Итак, поскольку вы оба работали в центре города, разве не случалось вам выходить из дому в один и тот же час?

— Я ездил на велосипеде, господин председатель.

— На велосипеде!.. Но ведь у вас не было никаких моральных или иных причин не встречаться с Эмилем Маню?

— Нет… Почему же…

— Какое впечатление произвел на вас обвиняемый, когда вы познакомились с ним в «Боксинг-баре»?

— Никакого, господин председатель.

— Он не показался вам робким?

— Нет, господин председатель.

— Итак, вы ничего особенного в нем не заметили?

— Он не умел играть в карты…

— А вы его научили? Какой же вы его научили игре?

— Экарте. Его учил Эдмон и выиграл у него пятьдесят франков…

— Вашему другу Эдмону, очевидно, очень везло?

И свидетель простодушно ответил, но тут же сбился, смущенный реакцией публики:

— Он передергивал.

Впервые после перерыва послышался смех публики, и с этой минуты она пришла в самое благодушное настроение.

— Ах так! Передергивал! А часто он передергивал?

— Всегда. И не скрывал этого.

— И вы все-таки играли с ним?

— Мы хотели разгадать его трюки…

Рожиссар и сидевший слева от него помощник прокурора переглянулись, ибо помощник этот славился по всему Мулэну карточными фокусами. А председатель тщетно пытался угадать, что за молчаливый диалог происходит за его спиной.

— Полагаю, что вы много выпили в тот вечер?

— Как и всегда.

— То есть? Сколько приблизительно?

— Пять или шесть рюмок.

— Чего?

— Коньяку с перно…

Новый взрыв смеха волной прошел по залу и затих в глубине. Один только Эмиль не улыбнулся, он слушал, уперев подбородок в сложенные на барьере руки и не спуская глаз с приятеля.

— Кто предложил отправиться в «Харчевню утопленников»?

— Не помню.

Но Эмиль Маню вдруг зашевелился, что явно означало: «Лгун!»

— Это подсудимый первый заговорил о том, что надо… ну, скажем, взять на время машину? Итак… Каким образом вы устраивались в другое время?

— Дайа возил нас на грузовике своего отца. А в этот вечер на грузовике поехали в Невер за свиньями…

— Так что Маню счел нужным угнать первую попавшуюся машину?

— Возможно, его подбили на это…

— Кто подбил?

— Все понемногу…

Детриво хотелось быть по-настоящему честным. Он и старался быть таким. Сам чувствовал, что трусит, что ему следовало бы сказать: «Мы стали над новичком насмехаться. Заставляли его пить. Дразнили, что ему не угнать машину…»

— Короче, подсудимый довез вас до «Харчевни утопленников». А что произошло там?

— Там мы пили белое вино… У них ничего другого не было, только белое вино и пиво… Потом танцевали…

— Маню тоже танцевал? С кем?

— С Николь.

— Если не ошибаюсь, в этой харчевне с таким странным названием были еще две девушки — Ева и Клара. Что вы с ними делали?

Вопрос был смелый, и председатель ужасно возгордился, что его задал, но и перепугался.

— Так просто, дурачились…

— И ничего больше?

— Я лично, во всяком случае, ничего больше себе не позволил.

— А ваши приятели?

— Не знаю… Я не видел, чтобы кто-нибудь подымался наверх…

Снова смех, улыбки; только Эмиль и Детриво не усмотрели в этих словах ничего особенного. Это был их язык, и они говорили о хорошо знакомых им вещах.

— Итак, я не буду просить вас рассказывать о самом инциденте, о котором нам исчерпывающим образом сообщил нынче утром господин следователь. Полагаю, что вы часто бывали у мадемуазель Лурса?

— Да, часто.

— Пили и танцевали? А вы не боялись, что вас застигнет на месте отец этой девушки?

Самое любопытное было то, что Детриво поглядел на Эмиля, как бы спрашивая у него совета: «Что отвечать?»

А председатель продолжал:

— Пойдем дальше! Присутствие Большого Луи в доме внесло изменения в привычки вашей группы?

— Мы боялись.

— Ага! Боялись! Боялись, разумеется, того, что Большой Луи устроит скандал?

— Нет… Да… Мы его боялись!

Лурса глубоко вздохнул. Болван несчастный этот председатель! Совсем ничего не понимает! Разве сам он не помнит своих детских страхов? Мальчишки играли в гангстеров, и вот в их компанию затесался настоящий гангстер, здоровая скотина с татуировкой, он и в тюрьме сидел, и, возможно, совершил не одно преступление!..

Большой Луи пользовался этим, разрази тебя гром! Он им такого про себя нарассказал, чего и не бывало! А они, фанфароны, хвастались перед ним своими мелкими кражами!

— Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать, так как это очень важно. Возникал ли у вас вопрос о том, чтобы отделаться от Большого Луи и каким способом отделаться?.. Я спрашиваю, говорили ли вы об этом на ваших сборищах, или, может быть, дома, или в «Боксинг-баре», или еще где-нибудь?

— Да, господин председатель.

— А кто говорил?

— Не помню. Просто говорили, что он будет всю жизнь нас шантажировать, что в нашем лице он напал на золотую жилу, что он вечно будет требовать от нас денег…

— А говорили о том, что его надо убить?

— Да, господин председатель.

— Так-таки хладнокровно обсуждали этот вопрос?

Да нет, вовсе не хладнокровно! Лурса энергично задвигался на скамейке. Все это бесполезно, раз никто не желает вникнуть в разговоры и лексикон этих мальчишек! Если они даже обсуждали план убийства в мельчайших подробностях, все равно это ничего не значило! Они выдумывали разные драмы просто для забавы, вот и все!

— Мэтр Лурса… Вы хотите задать вопрос свидетелю?

Он, очевидно, заметил, что Лурса ерзает на скамье.

— Да, господин председатель… Мне хотелось бы, чтобы вы спросили, кто из них, кроме Маню, был влюблен в Николь!

— Свидетель, слышали вопрос? Прошу вас, не смущайтесь. Я понимаю, что создалось не совсем обычное положение, но вы должны видеть в мэтре Лурса только защитника подсудимого. Отвечайте.

— Не знаю.

— Разрешите, господин председатель? До появления Маню кто был обычным кавалером Николь?

— Эдмон Доссен…

— Другими словами, он старался прослыть ее любовником, а на деле им не был, не так ли? Это, в сущности, входило в игру! Но был ли еще кто-нибудь влюблен, по-настоящему влюблен в Николь?

— Думаю, что Люска…

— Делал ли он вам соответствующие признания?

— Нет! Он вообще неразговорчив…

— Ваша шайка распалась оттого, что произошел несчастный случай и в доме лежал раненый?

Детриво молчал, а Лурса добавил:

— А может быть, скорее из-за того, что у Николь появился настоящий любовник?

В глубине зала началась толкотня, так как задним тоже хотелось видеть. Детриво не знал, что ответить, и опустил голову.

— Всё, господин председатель.

— Больше вопросов нет? Господин прокурор?

— Вопросов больше нет!

— Никто не возражает, если свидетель отправится в свой гарнизон? Благодарю вас.

Все заранее знали, что рано или поздно придется коснуться таких вопросов, но господин председатель все-таки почувствовал, что его начинает лихорадить.

— Введите мадемуазель Николь Лурса… Прошу прощения, господин адвокат.

Вместо того чтобы постараться стать как можно незаметнее, Лурса еще больше раздулся!

— Клянитесь говорить только правду, одну только правду. Подымите правую руку, скажите: клянусь. Вы заявили полиции, а потом на следствии, что вечером седьмого октября подсудимый находился в вашей спальне…

— Да, господин председатель.

Николь смотрела на него любезно, просто, с великолепным самообладанием.

— Поднимались ли вы вдвоем навестить раненого?

— Нет, господин председатель. Я ходила к нему одна в девять часов, относила ему ужин.

— Следовательно, посещения Маню не были связаны с уходом за Большим Луи?

— Нет, господин председатель.

— Хорошо, на ответе не настаиваю… В этот вечер вы не ждали никого из ваших приятелей?

— Никого! Они уже несколько дней ко мне не приходили.

— И вам известно, почему не приходили?

— Потому что знали, что мы предпочитаем быть одни.

Присутствующие наблюдали за Лурса, пожалуй, еще с большим любопытством, чем за Николь, и Лурса внезапно захотелось им улыбнуться.

— В котором часу Эмиль ушел от вас?

— Около полуночи. Я настояла, чтобы он вернулся домой пораньше и лег спать, так как у него был усталый вид.

— И это вы называете рано ложиться?

— Обычно он уходил в два-три часа ночи…

Рожиссар вертел в пальцах карандашик и разглядывал его с бесконечным интересом.