Пьесы. Статьи

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

В оккупированной Франции. Ресторанчик в небольшом городке на севере. Стеклянная дверь и витрина на улицу. Ф а н ш е т т а стоит за стойкой, подперев руками подбородок, глаза ее неподвижно устремлены в пространство. Т у р т е р е л л ь сидит за столиком в углу.

Т у р т е р е л л ь. И те свои, и эти свои. А по счетам кто платит? Мирные люди. Такие вот, как Пьер, как аптекарь Граппэн, как старый Мортье… (Сердито.) Не согласен я с этим, Фаншетта, понимаешь? Не согласен. Сегодня французы уже не великий народ. Но за всю-то нашу историю, кажется, можно было ума-разума набраться. Кой-кому мерещится, что одна горячая голова стоит целого батальона пехоты… (Стучит кулаком по столу, кричит.) Неправда! Говорю тебе, Фаншетта, неправда! (Меняя тон.) А солнце-то светит для всех!

Ф а н ш е т т а (по-прежнему неподвижная, шепчет). Солнце… для всех…

Т у р т е р е л л ь. Немцы — это буйные сумасшедшие. Рано или поздно на них наденут смирительную рубашку, и тогда они сами, понимаешь, сами убедятся, что солнце светит для всех. Однако помогать им в этом вовсе не следует. Пусть каждый сам ума набирается. А кто им больше всех помогает? Конечно, тот, кто воображает, будто борется против них! Да!

Ф а н ш е т т а (резко). Дядюшка Туртерелль! Что ты болтаешь?

Т у р т е р е л л ь. Я правду говорю, деточка! Правду говорю. Своими безумными выходками они только еще больше распаляют немцев, дают работу их мускулам. Этого дьявола с усиками они спасают от склероза, от ожирения сердца, от несварения желудка. Вот что делают эти горячие головы, эти партизаны!

Ф а н ш е т т а. Дядюшка Туртерелль! Я запрещаю тебе так говорить!

Т у р т е р е л л ь (иронически). Особенно сегодня, да? (Показывая рукой на улицу.) Спросила бы тех семерых, они сказали бы тебе, прав старый Туртерелль или нет!

Ф а н ш е т т а (выпрямляясь). И сегодня запрещаю и завтра, дядюшка Туртерелль… А тех… (тише) тех ты оставь в покое…

Т у р т е р е л л ь (встает, подходит к Фаншетте, они смотрят друг другу в глаза). Кто бы поверил, Фаншетта, что ты не мужчина и что тебе только двадцать шесть лет…

Ф а н ш е т т а. Кто бы поверил, что ты был когда-то моим учителем, дядюшка Туртерелль…

На улице появляются Р у т З о н н е н б р у х в дорожном костюме и о ф и ц е р в мундире майора вермахта, щеголеватый, лет за сорок; перед дверью они останавливаются, с минуту раздумывают, входят. Туртерелль отходит к своему столику к углу.

О ф и ц е р (вежливо здороваясь). Здравствуйте. Нельзя ли что-нибудь выпить, мадемуазель?

Ф а н ш е т т а. Есть только пиво…

О ф и ц е р. Может быть, есть коньяк?

Ф а н ш е т т а. Нет, только пиво.

Р у т (пожимает плечами). Что же делать, пиво так пиво. (Идет к одному из столиков, садится, офицер присаживается напротив нее.) Сказать по правде, герр майор, у меня в чемодане есть бутылка коньяку, но я поклялась, что довезу ее в неприкосновенности до Геттингена. Папа пьет мало, но от рюмки коньяку иногда не отказывается.

О ф и ц е р. Совершенно правильно. Даже такие великие люди, как профессор Зонненбрух, не должны лишать себя маленьких удовольствий.

Р у т. Это правда, майор, что нам не придется сидеть здесь больше, чем полчаса?

О ф и ц е р. Правда. Повреждение небольшое, и мы смело могли бы ехать дальше, Но мой шофер… (Фаншетте, подающей кружки с пивом.) Мерси, мадемуазель. Что, в вашем городке всегда так пустынно и тихо на улицах?

Ф а н ш е т т а (не глядя). Всегда, когда случается несчастье. (Возвращается к стойке, застывает там в неподвижности.)

Р у т (смотрит на нее, потом на Туртерелля, тихо). Неприятно здесь как-то… и девушка, кажется, не слишком любезна. Как она на нас смотрит!..

О ф и ц е р. Вы хоть не часто встречаетесь с ними. Кто только порхает, как вы, по Европе, по н а ш е й Европе, тот даже не замечает этих взглядов. В конце концов, не всюду же смотрят на нас одинаково.

Р у т. Это верно. В прошлом году я дважды была в Варшаве. Признаюсь, герр майор, там я особенно не любила ходить по улицам.

О ф и ц е р. Жаль, что вам не пришлось побывать где-нибудь еще подальше на Востоке.

Р у т. Покорно благодарю, нет, нет! Я гораздо лучше чувствую себя в Копенгагене, Брюсселе, Париже… Хотя и там иной раз, в доме или на улице, случается ловить на себе неприязненные взгляды…

О ф и ц е р. Вероятно, только тогда, когда вы бываете в обществе военных, таких, например, как я…

Р у т. В конце концов, какое мне дело до всего этого? Я никому не причиняю зла.

О ф и ц е р. Скорее, наоборот! Вы даете людям только радость, только красоту! И разве вы не вправе жаловаться на нас, слушателей своих концертов, которые вы дарите всей немецкой Европе?

Р у т. Никогда ни на что не жалуюсь. Я привыкла делать только то, что мне нравится, и, можете себе представить, почти никогда не встречала отпора. (С минуту молча разглядывает Фаншетту.) Занятная девушка. Она очень красива, вы не находите? Во всяком случае, интересная… (Еще тише.) Хорошо бы узнать, понимает она или тот, другой, по-немецки?

О ф и ц е р. Сейчас мы убедимся. (Громко в глубь комнаты.) Что, в этом городке есть что-нибудь интересное для обозрения? Мы здесь проездом, у нас есть свободных полчаса…

Фаншетта безучастна.

Т у р т е р е л л ь (после минутной паузы). Я немного понимаю по-немецки, но говорить, простите, не умею. Нет, здесь вы не найдете ничего интересного.

Ф а н ш е т т а (словно проснувшись, резко). Дядюшка Туртерелль, почему ты не скажешь правду этому господину?

Т у р т е р е л л ь. Не вмешивайся, Фаншетта.

О ф и ц е р (повеселев). Минуточку! Значит, все-таки что-то есть?

Т у р т е р е л л ь. Не слушайте эту девчонку. Я уже сказал, в нашем городке нет ничего, что было бы достойно внимания туристов.

Р у т. А может быть, есть, только вы об этом не знаете?

Т у р т е р е л л ь. Прошу извинить меня, я живу в этом городе сорок лет. Здесь нет ничего любопытного.

О ф и ц е р (вполголоса). Забавные люди. У них, как у всех жителей маленьких городишек, есть какие-то свои, смешные тайны…

Р у т. Однако эта девушка знает, что говорит. И, кажется, она не слишком расположена к нам. Я это чувствую, майор.

О ф и ц е р. Вы только чувствуете, Рут, а я знаю наверняка.

Р у т. Она думает о нас, хотя вовсе не смотрит в нашу сторону. Это раздражает, вы не находите?

О ф и ц е р. Мы, немцы, должны иметь крепкие нервы. Даже такие очаровательные мотыльки, как вы, которые никому не делают зла! Как-никак вы немка.

Р у т. Но ведь это не имеет никакого значения. Я артистка, майор. Как вы любезно выразились, дарю людям радость и красоту. Взамен за это хочу, чтобы меня окружали улыбающиеся люди, добрые и благожелательные взгляды.

О ф и ц е р. Слишком многого хотите. В Европе, к сожалению, нас не любят…

Р у т. Если это правда, странно, что вы говорите об этом так спокойно.

О ф и ц е р. Привык.

Р у т (устремив взгляд на Фаншетту, с минуту молча наблюдает за нею. Понизив голос). Вы в самом деле думаете, что нас не любят?

О ф и ц е р. Если хотите, спросим девушку.

Р у т. Что за выдумки, майор! (Тихо.) Лучше попросите себе пива. Мне хочется посмотреть на нее вблизи.

О ф и ц е р. Разве только ради вас, потому что пиво на редкость дрянное. (Фаншетте.) Мадемуазель, не откажите в любезности дать еще пива.

Фаншетта молча подходит, забирает кружку, возвращается к буфету, наполняет кружку пивом. Рут все время наблюдает за Фаншеттой.

(С иронической усмешкой смотрит на Рут, а когда Фаншетта ставит перед ним пиво, устремляет взгляд на нее.) Мерси, мадемуазель. Вы действительно француженка?

Ф а н ш е т т а. Во Франции живут французы, мсье.

О ф и ц е р. Я потому спрашиваю, что для француженки вы слишком молчаливы…

Р у т (улыбаясь). Для француженки у вас слишком холодные, слишком северные глаза…

Ф а н ш е т т а. Возможно. Французы теперь должны быть холодными и молчаливыми. Не хозяева в своем доме. (Уходит за стойку.)

Т у р т е р е л л ь (обеспокоенный, вмешивается с деланным смехом). Французы теперь поумнели. Наша старинная словоохотливость не довела нас до добра. В конце концов… солнце светит для всех!..

О ф и ц е р (развеселившись). Солнце для всех? Что вы хотите этим сказать?

Ф а н ш е т т а (громко, почти кричит). Перестань! Перестань, дядюшка Туртерелль! (Поворачивается спиной, сжимая виски руками.)

Т у р т е р е л л ь (подходит к офицеру, наклоняется к нему, вполголоса). Извините, господа, эта девушка сегодня очень расстроена. Ее отца постигло страшное несчастье.

О ф и ц е р. Ах так. Очень жаль. Благодарю, что предупредили.

Р у т (прерывает молчание). Оказывается, это просто семейная неприятность. Наверно, она его очень любит… (Помолчав.) А я своего отца увижу завтра. Жаль, что вы его не знаете. Очень милый старый господин. Только есть в нем что-то внушающее робость. (Смеется.) Я иногда про себя называю его «олимпийцем»…

О ф и ц е р. Это большое имя — Зонненбрух.

Р у т. Нет, это больше, чем имя. (Задумалась, Немного погодя, взглянув на Фаншетту.) А знаете, эта девушка чем-то сразу меня заинтересовала.

О ф и ц е р. Встревожила, хотите вы сказать?

Р у т. Не знаю. Страдающие люди оказывают на окружающих какое-то магнетическое действие. Я всегда это чувствую, и это меня раздражает и в то же время безумно притягивает. Папа назвал бы это извращенностью.

О ф и ц е р. Вы несколько испорчены успехом, Рут. Мы, немцы, все прошли через это, и сегодня в каждом из нас есть что-то от этой, как вы говорите, извращенности. Да, почти в каждом. (Посмотрел на часы.) Что ж, расплатимся и пойдем взглянем на забавный городишко, в котором будто бы нет ничего интересного. (Вынимает бумажник, бросает на стол несколько франков.)

На улице слышны приближающиеся шаги, голоса, крики, затем быстро проходят несколько человек, м у ж ч и н и ж е н щ и н; д в о е н е м е ц к и х с о л д а т, в шлемах, с винтовками в руках, окриками подгоняют их; на тротуаре перед дверью ресторанчика появляется е ф р е й т о р с автоматом в руке, резко открывает дверь, с шумом входит.

Е ф р е й т о р. Аллес раус! Выходить! Всем немедленно выходить! (Замечает офицера, вытягивается во фронт, отдает честь.) Простите, герр майор! Не сразу заметил. Выполняю приказ отправить жителей городка на рынок.

О ф и ц е р (сухо). Это меня не интересует.

Р у т (оживившись). А меня интересует. Ефрейтор, подойдите поближе.

Ефрейтор подходит.

В чем там дело?

Е ф р е й т о р. Будут вешать заложников. Семерых. Три дня назад недалеко от городка партизаны устроили крушение воинского состава. Население обязано присутствовать при казни. Разрешите удалиться, герр майор?

О ф и ц е р (нетерпеливо). Делайте свое дело. (Стоя спиной к нему, иронически смотрит в лицо Рут.)

Прислонясь к стене, Фаншетта сидит за стойкой с закрытыми глазами, не двигаясь с места. Туртерелль стоит в нерешительности, смотрит на нее с беспокойством.

Е ф р е й т о р (обращается к ним грубо, хотя несколько стеснен присутствием немецких гостей). Выходить! Прошу немедленно выходить!