Пьесы. Статьи

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Холл в загородном доме профессора Зонненбруха в Геттингене. В глубине с левой стороны деревянная лестница, ведущая на втором этаж. Рядом с лестницей, по правую сторону, широкая стеклянная дверь, открытая на террасу с видом на сад. В левой боковой стене дверь в переднюю к парадному подъезду, возле двери столик с телефоном. В правой стене дверь в столовую и другие комнаты. В углу, образованном изгибом лестницы, маленький круглый столик и легкие дачные кресла. Вдоль стен полки с кустарной керамикой. У правой стены, ближе к авансцене, камин, над ним зажженная электрическая лампа на кронштейне. Шестой час вечера. В саду начинает смеркаться. Перед открытой дверью на террасу Л и з е л ь, в темном платье, сидит в кресле, смотрит в сад; мало заметная со стороны зрительного зала, она, кажется, не существует для окружающего, так же как и окружающее для нее. На переднем плане, у камина, Б е р т а. Уже несколько лет неподвижная из-за паралича ног, она сидит в своем кресле-самокате, одетая в несколько старомодное вечернее платье, просматривает газету, но заметно, что чего-то или кого-то ждет.

На столике кофейный сервиз, бутылка коньяку, рюмки и тарелка с яблоками. Из столовой выходит Р у т, в домашнем платье, с кофейником в руке, идет к столику, Наливает кофе в чашку. Следом за ней выходит З о н н е н б р у х, в темном костюме, в очках.

З о н н е н б р у х. Побольше кофе, Рут!

Р у т. Только одну чашку, папа. Не забывай о вечере. Да. И одну рюмку коньяку. (Хочет налить.)

З о н н е н б р у х (останавливает ее, рассматривает бутылку). Где ты это достала?

Р у т. От меня подарок тебе, папа. Привезла из Франции.

З о н н е н б р у х. Привезла из Франции? (С вежливой решительностью.) Благодарю за то, что ты вспомнила обо мне, но… возьми это назад.

Р у т. Почему? Ты ведь всегда любил немного коньяку в кофе?

З о н н е н б р у х. Всегда любил, но теперь не хочу. Запомни это, Рут. Теперь ничего не хочу о т т у д а.

Р у т. Но это чудачество, папа. Не понимаю тебя.

Берта опускает газету, смотрит на них.

З о н н е н б р у х. Мне очень жаль, что ты не понимаешь. Во всяком случае, убери это, а взамен, если уж ты так добра, принеси из буфета орехового ликера. Ну, ступай, ступай, дитя мое.

Р у т, пожимая плечами, смотрит на Берту, уходит с бутылкой.

Б е р т а. Ты мог бы быть немного деликатнее, Вальтер. Иногда ты поступаешь бессердечно. Бедняжка Рут, посмотрел бы ты, какое у нее было несчастное лицо!

З о н н е н б р у х (негромко, сдерживая раздражение). Ты хорошо знаешь, Берта, я не хочу иметь ничего общего со всем этим, ничего общего. Ни с тем, что они там делают, ни с тем, что они оттуда привозят. Ничего общего, понимаешь, Берта?

Б е р т а. Перестань! Противно слушать, что ты говоришь! В лучшем случае это можно назвать чудачеством и педантизмом.

З о н н е н б р у х. Я честный немец, Берта. Может быть, Рут не отдает себе отчета в этих вещах, у нее были, конечно, самые лучшие намерения, тем не менее мне очень неприятно.

Б е р т а. Тебе неприятно все, чем живет сегодня каждый истинный немец. Все, во что мы верим и что любим. Нет, не будем лучше говорить об этом. Пей кофе, Вальтер, он, наверно, уже остыл.

Р у т возвращается с бутылкой ликера, молча наливает в рюмку.

(Говорит из-за газеты.) Подумать только, Вальтер, что сегодня ты празднуешь тридцатилетие своей деятельности, которая принесла тебе признание и уважение всей Германии! Боже, что было бы, если бы твои мысли стали известны людям!

З о н н е н б р у х. Я держу свои мысли исключительно для себя.

Б е р т а. Спасибо хоть за это! Было бы еще лучше, если бы ты не поверял их даже нам, своим близким.

З о н н е н б р у х. Я делаю это очень редко — и никогда из внутреннего побуждения. Я привык довольствоваться обществом самого себя. Оставьте меня в покое.

Р у т. Ты мне не нравишься, папа. (Целует его.) Ты по-прежнему очарователен, но с каждым днем все больше ворчишь на весь свет.

З о н н е н б р у х. Что поделаешь, дитя мое, если свет с каждым днем становится все хуже. (С ударением.) Кому это знать, как не тебе. Что ни говори, а во Франции, кроме коньяка, ты видела и кое-что другое.

Р у т. Я, отец, вижу только то, что хочу видеть. Остальное меня не касается. (Немного погодя, словно борясь с собою.) Ах, ты не знаешь, какой яркой может быть теперь жизнь! Какой яркой!

З о н н е н б р у х (пристально вглядываясь в нее). Все вы точно насекомые; красивые и жестокие насекомые!

Р у т (нервно смеется). Не говори обо мне во множественном числе. Я хочу жить, отвечая только за себя.

Лизель внезапно встает с кресла, выходит на середину холла, смотрит на Рут. Заметив это, Рут смотрит ей в глаза. Лизель отворачивается, медленно идет к двери столовой.

Р у т (быстро бежит за ней, хватает за руку). Лизель, прости меня. Я забыла, что ты здесь.

Л и з е л ь. Ты забываешь не только об этом. (Не глядя на нее, уходит.)

Общее молчание.

З о н н е н б р у х. Бедняжка Лизель! Мне иногда думается, что мы забываем об ее ужасном горе и слишком мало считаемся с нею.

Рут отходит в глубь холла и, остановившись у двери террасы, смотрит в сад.

Б е р т а. Что же мы можем сделать? Она должна найти силы в себе самой. Тысячи немецких женщин переживают сегодня то же самое. (Помолчав.) Нелегко было и мне примириться со смертью Эрика, хотя он и погиб на поле славы…

З о н н е н б р у х. Лизель потеряла не только Эрика: детей, дом — все. Не знаю, заметила ли ты, какие у нее глаза. Безумные от ненависти.

Б е р т а. Это хорошо. Она должна ненавидеть.

З о н н е н б р у х. Как тебе кажется — кого?

Б е р т а. Наших врагов, разумеется. Тех, кто убил ее мужа под Сталинградом, и тех, кто бросил бомбы на ее дом и детей.

З о н н е н б р у х (встает, расстроенный, оглядывается вокруг). Так. Ну что же? (Смотрит на часы.) У нас еще есть полчаса. Рут, не пройдешь ли ты со мной в сад?

Из передней входит А н т о н и й.

А н т о н и й. Герр профессор, я хотел напомнить, что у меня уже целый час сидит Гоппе. Герр профессор обещал принять его на минутку.

З о н н е н б р у х. Верно! Еще этот Гоппе. Хорошо, просите его, Антоний.

А н т о н и й уходит.

Р у т. Кто это такой — Гоппе?

З о н н е н б р у х. Старый служащий моего института. Теперь, увы, служит другим делам. Живет яркой жизнью где-то на Востоке…

Рут пожимает плечами, хочет уйти.

Б е р т а. Рут, дорогая моя, надо бы уже затемниться и зажечь свет.

Р у т задергивает плотную, темную штору на дверях, зажигает большую люстру, затем уходит по лестнице наверх. Входит Г о п п е, ведет за руку тринадцатилетнего мальчика.

Г о п п е. Я только на пять минут… пришел проведать Антония, поболтали мы с ним часок, но, если герр профессор позволит… Боже мой! Какое это счастье — видеть профессора в добром здоровье… Гейни, поклонись хорошенько! (В сторону Берты.) Добрый вечер, фрау.

З о н н е н б р у х. Я очень рад, дорогой Гоппе, что мне удалось выхлопотать для вас несколько дней отпуска, я особо просил об этом ректора. А ваш сынок, вижу, становится все больше похожим на вас. Это хорошо, у порядочных людей и дети должны быть похожи на родителей.

Г о п п е. Мы делаем все, что возможно, герр профессор. По правде говоря, мне хотелось только пожать руку профессору. Разумеется, я буду на торжестве в университете, но, наверно, где-нибудь в последних рядах. Таким, как я, трудно будет пробраться поближе к профессору.

З о н н е н б р у х. Ну что, Берта, узнаешь его? Мне кажется, Гоппе, этот мундир вам не к лицу… Что это за мундир, Гоппе, — пехота, интендантство?

Г о п п е. Жандармерия, герр профессор.

З о н н е н б р у х. А! Жандармерия… (Пристально смотрит на Гоппе. Помолчав.) Почему вы не переоделись, идя сюда?

Г о п п е. Инструкция, герр профессор…

З о н н е н б р у х. Инструкция? (Кивает головой, пауза.) Впрочем, это не имеет значения. Садитесь, пожалуйста. Думаю, что не откажетесь от рюмки орехового ликера? (Наливает.)

Б е р т а. Можно узнать, Гоппе, из какой части Европы вы прибыли?

Г о п п е. Это не является тайной. С Востока, из генерал-губернаторства.

З о н н е н б р у х. И что же вы там делаете, Гоппе, в этом генерал-губернаторстве?

Г о п п е. Служу, герр профессор, ничего интересного. Не стоит и рассказывать.

З о н н е н б р у х. У порядочного человека всегда есть что рассказать о деле, которым он занимается.

Б е р т а. Это так просто, Вальтер: он работает для победы нашего народа.

Г о п п е. (торопливо). Вот именно! Совершенно верно!

З о н н е н б р у х (с ударением). Но мне хотелось бы знать, что это за работа. У вас, Гоппе, лично у вас.

Г о п п е (под пристальным взглядом Зонненбруха, тихо). Если герр профессор хочет знать правду, то скажу, что порядочным людям там искать нечего… (Все более смущаясь.) Порядочные люди должны сидеть дома, с женой, с детьми.

Б е р т а. Мне кажется, Вальтер, что твои вопросы не совсем уместны. Жена и дети, герр Гоппе, живут не на луне, их судьба, их будущее связано с судьбами и будущностью Германии.

Г о п п е (сбитый с толку). Ваша правда, я это понимаю…

З о н н е н б р у х. Во всяком случае, мой дорогой Гоппе, надеюсь, что ваши руки совершенно чисты — вот как мои!

Г о п п е. На службе этого никогда нельзя знать, герр профессор, особенно там, на Востоке. Это дикий край, ужасные люди…

З о н н е н б р у х. По крайней мере не говорите этого при, мальчике, он готов поверить. (Резко.) И вообще не говорите глупостей.

Б е р т а. Гоппе хорошо знает, что говорит. Перед гибелью Эрик с Восточного фронта писал то же самое: дикий край, ужасные люди…

Г о п п е. Боже! Я не знал, что герр Эрик погиб…

З о н н е н б р у х (не отвечает. Немного погодя, показывает на мальчика). Этот молодой человек, кажется, старший у вас?

Г о п п е. Старший. Исполнилось тринадцать, герр профессор.

З о н н е н б р у х (иронически). Ну, у него еще есть время. Вы, кажется, любите детей, Гоппе?

Г о п п е (точно поперхнувшись). Люблю, герр профессор…

З о н н е н б р у х. Все мы любим детей, но вовсе не становимся от этого лучше. (Протягивает руку к тарелке с яблоками, выбирает одно.) Вот это тебе, малыш, чтобы не было скучно с нами…

Гоппе, остолбенев, смотрит чуть не со страхом. Гейни вертит яблоко в руках.

Г о п п е (хрипло, почти кричит). Поблагодари, Гейни! Поблагодари, Гейни! Поблагодари герра профессора!

З о н н е н б р у х (гладит мальчика по голове). Ешь, ешь, на здоровье. Яблоки прибавляют человеку здоровья и жизни. Надо, Гоппе, давать детям побольше яблок. Это полезно. Полезно и вкусно, правда, малыш?

Гейни, грызя яблоко, кивает головой.

(Смеется, глядя на Гоппе.) У вас, Гоппе, такое лицо, точно вы со мной не согласны.

Г о п п е (тоже пытается смеяться). Да нет, что вы, герр профессор. Кто его знает, отчего иной раз бывает глупое лицо. От глупости разве… Человек ведь себя хорошо не знает… (Торопливо встает.) Пожалуй, мы уже пойдем…

З о н н е н б р у х. Что ж, не гоню вас, но…

Г о п п е. Еще бы, пять минут давно прошли. Если герр профессор разрешит, я зайду завтра на минутку в наш институт, хоть взглянуть, подышать воздухом лаборатории…