Пьесы. Статьи

(Настороженно.) Слышишь? (После паузы.) О, снова!

Я н (удивленно прислушивается). Фронт! Так он еще существует? Я думал, что никогда уже не услышу.

М и х а л. Не горюй. Это последние артиллерийские вздохи.

Я н. С трудом верится, что еще вчера мы были там, на той стороне…

М и х а л (иронически, с ложным пафосом). «Огненный вал пронесся над их головой, и они почувствовали себя свободными». Здорово, а?

Я н. Странное время. Фронт в тридцати километрах, а тут тишина, как зимой в лесу. Люди, жившие здесь из поколения в поколение, покинули этот городок, а в их домах — мы, обладатели нашей удивительной, обретенной вчера свободы…

М и х а л. С которой не знаем еще что делать!

Я н. Именно. Как с запоздавшей находкой…

М и х а л. Сказать по правде, я немного боюсь.

Я н. Чего, старина?

М и х а л. Не знаю, хватит ли у меня мужества начать все сначала. Мы уже не те люди, которых пять лет назад посадили за колючую проволоку. А мир, наверно, изменился еще больше, чем мы.

Я н. Это хорошо. Тот, что нам знаком, не был лучшим из миров.

М и х а л. Но может статься, что и не наихудшим. Черт его знает, может, я боюсь именно этого разочарования? Ты в самом деле думаешь, что сохранилось еще что-то, что может нам напомнить настоящую жизнь?

Я н. Да, что-то такое где-то, наверное, есть. Купание в реке, весенний выезд на трамвае, свидание с девушкой в кафе… Я уже набрался смелости думать, что все это на самом деле будет со мной, с тобой, с каждым из нас… Да. И с тобой, дорогой.

М и х а л (после паузы). Моему мальчику исполнилось бы сейчас девять лет. Вот было бы невиданное счастье — снова почувствовать в руке теплую детскую ручку… А я… я даже не знаю, где они похоронены, мой мальчик и она, Юлия…

Я н. Но мы должны вернуться не только к нашим умершим. Не сердись на меня, но женщина, ребенок — все это может прийти. Ты ведь сам сказал, что, в сущности, мы теперь ничего о себе не знаем. Порой мне кажется, что в каждом из нас кроме того человека, которого мы видим в зеркале во время бритья, есть еще другое, неведомое нам существо, выращенное там, за колючей проволокой…

М и х а л (насмешливо). Опасное для окружающих, да? Боишься, что мы можем взорваться? Если это так, то, честно говоря, лучше пойти на фронт…

Я н. Кто знает! Может быть! В конце концов, после этих кошмарных пяти лет нам полагается что-то возвышенное, хотя бы славная смерть на поле боя. До сих пор и слава и смерть обходили нас.

М и х а л. Этого, мой дорогой, нам уже наверстать не удастся. Смерть заканчивает свою великую жатву, а распределение славы уже произошло. Короче, мы оказались лишними. История, словно разгневанный учитель, выгнала нас из класса, а теперь мы, крадучись, возвращаемся, и никто нас даже не замечает.

Входит И е р о н и м.

Ты что? Уже вернулся?

И е р о н и м. Нашел Яну врача. Он сейчас придет сюда.

Я н. Настоящий врач?

И е р о н и м. Здешний. Немец. Это единственная семья, которая решилась остаться в городе. Они живут через два дома, почти рядом с нами. Сейчас он придет сюда, осмотрит твою руку.

М и х а л. Как же ты его нашел?

И е р о н и м. Обыкновенно. Увидел табличку на воротах: «Часы приема — от трех до пяти». А так как время было как раз подходящее, я решил проверить, верна ли табличка. Стучу раз, второй, и представьте, за дверью слышу какой-то шепот, затем заскрипел засов, и я не поверил собственным глазам и ушам. Подумайте только, он действительно принимает, этот доктор. «О, — говорит он мне, — если б я уехал, то обязательно снял бы табличку, чтобы не вводить людей в заблуждение…».

Я н. Врешь как собака, старик! Не поверю, что он так сказал.

И е р о н и м. Проверь, он сейчас придет. Когда он появился в дверях, я тоже вначале подумал, что это какое-то местное привидение. В первую секунду мне даже стало не по себе — захотелось просто драпануть…

М и х а л. Ведь вас же было трое?

И е р о н и м. Я был один. Павел с Каролем остались возле церкви… Им взбрело в голову поиграть на органе… Но все же я не удрал. Признаюсь, я даже не знал, как разговаривать с ним, с этим врачом, — просить или приказывать. Он — немец, но, как бы там ни было, мы отвыкли от людей, одетых в обыкновенные пиджаки. Не смейтесь, но его галстук произвел на меня большее впечатление, чем лицо. Наверно, поэтому я сделал непростительную глупость. Вместо того чтобы сказать: «Вы должны немедленно явиться в соседний дом, в квартиру неких Клюге», — я попросил: «Не откажите в любезности заглянуть в такой-то дом…» Хотя нет, это не только из-за галстука. Скажу все. Когда я с ним, разговаривал, дверь одной из комнат приоткрылась, и показалось испуганное личико очаровательной девочки лет тринадцати… Как вам известно, ничего подобного я не видел пять лет и шесть месяцев… Хотите верьте, хотите нет, но вид этого маленького существа потряс меня…

Я н (неуверенно). Знаете что? Может быть, мне не ждать врача, а пойти к нему домой?

И е р о н и м. Еще чего не хватало! Привыкай наконец, серость, к мысли, что ты победитель. А впрочем…

Слышен стук входной двери.

О, наверно, это он, смотрите, как торопится. (Идет к двери и кричит в переднюю.) Сюда, сюда, господин доктор!

С чемоданчиком в руке входит Д о к т о р.

Д о к т о р (запыхавшись). Я очень рад, что могу быть полезен. (Яну.) Я нужен вам, не правда ли?

Я н. Спасибо, что вы пришли…

Д о к т о р. О, это мой долг. Позвольте, господа, снять пальто? Сейчас посмотрим. Надеюсь, ничего опасного.

М и х а л. У нас говорят — до свадьбы заживет.

Д о к т о р. Ну конечно. Я уверен, что все будет хорошо. Когда вас ранило?

Я н. Вчера вечером. Ну, «ранило» — это слишком громко сказано! Просто слегка поцарапало осколком. (Снимает шинель и куртку.)

Д о к т о р. Все равно нужно как следует осмотреть рану.

И е р о н и м. Завязалась небольшая перестрелка, когда мы выходили из лагеря, в двадцати километрах отсюда…

Д о к т о р. Боже мой, столько лет в заключении, а под конец этот глупый осколок… Я сам сидел за проволокой у французов в восемнадцатом году, но всего только шесть месяцев.

М и х а л. Стало быть, коллеги в некотором роде?

Д о к т о р. Ну что вы, я даже не смею сравнивать какие-то шесть месяцев… Пройдемте к окну, там светлее.

Доктор ведет Яна. Михал закрывает окно. Ян садится на стул у окна.

И е р о н и м. Шесть или шестьдесят — одинаковая мерзость.

Д о к т о р (снимая повязку). Надеюсь, вы довольны этой квартирой? Немножко удобств вам теперь причитается. Свобода — вещь прекрасная, но она должна быть соответственно оформлена.

Я н. Что касается свободы, господин доктор, то нам еще не все ясно. Пока вместо уверенных шагов мы просто съезжаем на заднице.

Д о к т о р. «На заднице»! Это хорошо! (Смеется чересчур громко.)

Я н (Михалу и Иерониму). Он выглядит порядочным человеком, только до крайности запуган.

М и х а л. Он думает, что именно этого мы и ожидаем от него, и, как воспитанный человек, не хочет нас разочаровывать.

И е р о н и м (Доктору). Как это случилось, что вы и ваша семья остались в городке?

Д о к т о р (не прекращая осмотр). О! Видите ли, господа, впервые в жизни я не подчинился приказу властей. Но в день эвакуации, на прошлой неделе, стоял двадцатипятиградусный мороз, а населению предложили только открытые грузовики. Я опасался за участь своих детей: самая младшая, увы, очень слабенькая… Кроме того, чего же, собственно, я должен был бояться, оставаясь здесь? Хоть я и немец, но никакой вины за собой не чувствую. Надеюсь, господа, вы понимаете, что я имею в виду?

М и х а л. Мы поняли, что вы больше боялись мороза, чем своих властей.

Д о к т о р. Это тоже верно. Но я подразумевал совесть. Вы знаете, что немцы бывают разные… Именно в этом смысле я и хотел сказать — совесть у меня чиста. Зачем же мне было уходить из городка и моего дома с детьми в такой мороз? (Яну, осмотрев рану.) Ничего страшного нет, можете быть совершенно спокойны…

Я н. Вам, наверное, приходилось видеть вещи похуже?

Д о к т о р (со вздохом). Да, конечно, и не только при исполнении своих обязанностей. (После паузы, делая перевязку.) И все же никогда не знаешь, что лучше… До вчерашнего дня мне казалось, что я поступил правильно, не подвергая своих детей мучениям, которые вот уже неделю испытывают жители нашего города, эвакуировавшись невесть куда…

И е р о н и м. А теперь вы другого мнения?

Д о к т о р. Увы, есть вещи, с которыми примириться труднее, чем со смертью.

Я н. Вы хотите сказать, что вчера случилось нечто подобное?

Д о к т о р. Простите, но я не могу говорить об этом спокойно…

М и х а л. Говорите как хотите. У нас за плечами гораздо больше такого, с чем трудно примириться.

Д о к т о р. Не сомневаюсь. Поэтому я и не считаю себя вправе жаловаться именно вам… на то, что случилось вчера с нами…

Я н. С вами?..

Д о к т о р. Точнее, с моей старшей дочерью. Она еще не окончила гимназию и для меня еще ребенок… (После паузы, почти шепотом.) Увы, со вчерашнего дня она уже не ребенок…

Ян, Михал и Иероним молча смотрят друг на друга.

М и х а л. Да, но что поделать? Мы можем только посочувствовать вам… и вашей дочери…

Д о к т о р. Это большое, большое несчастье.

И е р о н и м. Я вас понимаю, у меня тоже дочь пятнадцати лет.

Д о к т о р. Теперь я себя упрекаю — зачем мы остались здесь, в пустом городке… Возможно, если бы была жива моя жена… Но что поделать, я уже несколько лет вдовец… Один со своими девочками. Они теперь так напуганы, что не хотят выпускать меня из дому.

Я н. Жаль, что мы этого не знали раньше: я бы пришел к вам сам.

Д о к т о р. Ну что вы! Пока не стемнело, мы чувствуем себя более или менее в безопасности.

И е р о н и м. Это случилось вчера вечером?

Д о к т о р. Да, около девяти часов.

М и х а л. Солдаты?

Д о к т о р. Нет. Из тех, кого привезли в окрестные поместья на принудительные работы. Многие знали меня, заходили за чем-нибудь, иногда я лечил их. Знали, что у меня растут дочери… Теперь они перебрались в город, заняли пустые квартиры.

Я н. Так, как мы…

Д о к т о р. Не смею сравнивать. Вчера вечером меня позвали к больному.

Я н. Так, как мы…

Д о к т о р. Нет. Это было подстроено. Им нужно было заманить меня, чтобы девушки остались одни. И вот… когда я вернулся, все уже было кончено… Но зачем я говорю вам все это? Вы сами пережили столько…

М и х а л. Увы, приходится расплачиваться по большому счету, вы это хорошо знаете.

Д о к т о р. Конечно. Только очень трудно, когда в счет уплаты берут то, что вообще не имеет цены. Особенно если расплачиваться приходится тем, у кого совета не спрашивали, когда открывали этот страшный счет. (Другим тоном.) Извините, а вы надолго в наш городок?

И е р о н и м. А для вас это имеет какое-нибудь значение?

Д о к т о р. Я спрашиваю потому, что послезавтра нужно сменить повязку.

Я н. Я приду к вам послезавтра.

Д о к т о р. Позвольте, я сам зайду. (Закрывает чемоданчик.) Ну, так. На сегодня моя роль окончена.

Я н. Я могу вас только поблагодарить.

И е р о н и м. Увы, кроме металлических пуговиц, у нас ничего похожего на деньги нет.