Радио Свобода как литературный проект. Социокультурный феномен зарубежного радиовещания

«Лишние люди» советской эпохи

У микрофона РС было прочитано множество запрещенных в Союзе книг. Важно отметить, что произведения читались полностью, без сокращений.

Вот лишь некоторые примеры. В 1958 году Свобода передает рассказы Михаила Зощенко, в 1960 году – у микрофона радио впервые читают Синявского. В 1964 году Виктор Франк читает анонимный самиздатовский текст – рассказ «Петербург», определенный безымянным автором как «крохотка». «Еще несколько месяцев – и станет известно, что это Солженицын»[298]. 1967 год – роман «Мастер и Маргарита» без купюр. («Виктор Франк: К нам в руки попал полный текст машинописи “Мастер и Маргарита”. И мы сравнили его с напечатанным в журнале “Москва”. При этом сравнении обнаружились упущения… возникшие, как официально говорится в таких случаях, в процессе подготовки рукописи к печати»[299].) В 1969 году в течение многих месяцев на волнах Свободы звучат «Раковый корпус» и «В круге первом». «Александр Солженицын наше радио слушал и, по крайней мере, чтение “Ракового корпуса” (в исполнении Юрия Мельникова) одобрял»[300]. В 1970 году РС готовит передачи о награждении Солженицына Нобелевской премией. В 1973 году – чтение Михаила Булгакова: «Собачье сердце». 1974 год – «год высылок, вынужденной эмиграции, открытой борьбы и закулисных политических решений»[301]; выходит ряд программ, посвященных Солженицыну. Манифест Солженицына «Жить не по лжи» читает также Юрий Мельников.

Весь 1974 год днем и ночью в эфире Свободы звучит «Архипелаг ГУЛАГ». Фрагменты книги передавались и по Би-би-си, и по «Голосу Америки», и по «Немецкой волне». Но только по РС текст был прочитан без единого сокращения.

РС не ограничивается чтением произведений, важное место отводится беседам писателей русского зарубежья о «подлинном» и «ложном» в литературной жизни Советского Союза, ее героях и антигероях. В эфире Свободы звучат передачи под названиями «Неизданные произведения советских авторов», «Запретные страницы», «Самиздат», «О литературе» (беседа о неофициальной советской литературе, опубликованной на Западе[302]), «О книгах и авторах» (например, в 1970 году Вейдле выбирает для обсуждения книги, посвященные советскому искусству: «Неофициальное искусство Советского Союза» и английскую монографию об Эрнсте Неизвестном[303]).

Авторы Свободы (с начала 1950-х и до конца 1980-х годов) рассуждают о внутренней эмиграции в Советском Союзе, о неофициальной жизни в Москве, самиздате, судьбах книг в СССР, о праве писателя правдиво описывать то, что он видит. О писателях, которых не печатали, лишних людях, незаслуженно забытых именах, «ненужных» темах, наконец – о причинах эмиграции.

Основываясь на описаниях архивных передач РС, можно выделить десятки программ, посвященных Анне Ахматовой и Борису Пастернаку.

Не было такого значительного явления в культурной и общественной жизни Советского Союза, которое не нашло бы своего отражения в программах Радио Свобода. Роман «Доктор Живаго» многие годы обсуждался у микрофона радио. Но и событие было колоссальным: впервые за 25 лет русский писатель получил Нобелевскую премию.

В 1950–1960-х годах выходит серия передач о Пастернаке. В 1958 году по РС звучат рецензии на роман «Доктор Живаго» и сам роман[304]. Выходят программы, посвященные биографии Пастернака[305], присуждению Пастернаку Нобелевской премии (выступление Бориса Зайцева[306]) и его отказу от премии. РС несомненно сыграло важную роль в распространении этой книги. Роман у микрофона специально читался в замедленном темпе, чтобы слушателям удавалось записывать его и потом тайно распространять.

Роман был запрещен в Советском Союзе, и писатель передал рукопись западным издателям. ЦРУ в апреле 2014 года открыло документы с грифом «секретно», в которых говорится об активном участии американской разведки в издании романа на Западе. Документы были опубликованы в газете «Te Washington Post»[307]. Но еще в 2009 году вышла книга Ивана Толстого «Отмытый роман Пастернака: “Доктор Живаго” между КГБ и ЦРУ»[308], где составлена подробная хроника «путешествия» романа и предугадана роль ЦРУ в его издании и «продвижении» к читателю. Новонайденные документы ЦРУ полностью подтверждают гипотезу, выдвигавшуюся Иваном Толстым.

Сотрудники Свободы одними из первых сообщили своим слушателям о выходе романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» в итальянском издательстве «Фельтринелли» в 1957 году. Владимир Вейдле (рассуждавший в эфире Свободы о Достоевском, Тютчеве, Цветаевой, Блоке, Ходасевиче, Мандельштаме, Брюсове), специально меняя тему ранее запланированной передачи, знакомит слушателей в программе «Из области мысли» с содержанием романа: «Я собирался продолжить сегодня мои размышления о понятиях “идеология”, “философия”, “религия”… Но случилось нечто, что заставляет меня отложить все это до следующего раза. Вышел роман Пастернака “Доктор Живаго”. Толстая книга, больше чем шестьсот страниц. Я выписал книгу из Италии. Стал читать и уже не смог больше ни оторваться от нее, ни думать о чем-либо другом. Как это всегда бывает или, по крайней мере, как это всегда бывает со мной, все мои размышления, поневоле отвлеченные, отступили на второй план рядом с тем непосредственным духовным опытом, который дарит читателю всякая настоящая, то есть проникнутая подлинной поэзией, подлинным искусством книга. Такие книги всегда и везде редки, а в наше время на русском языке их и совсем мало. Впрочем, и “Доктора Живаго” ведь я читал не по-русски, а по-итальянски. Читал, точно глядя сквозь запотелое стекло на что-то расстилающееся за окном. Невиданное, новое, потому что переплавленное в творческом огне, и все же близкое, свое. Сквозь чужеземную пелену от первого до последнего слова – русское и родное. Такое чтение вместе с радостью было и мучением. Итальянский перевод добросовестен и в меру возможного точен. Вчитываясь в него, сплошь и рядом угадываешь русскую фразу, русский склад речи, а затем и характерные для Пастернака слова, ритмы, интонации. Но угадываешь приблизительно, без гарантии, что угадал верно. И как ни вслушиваешься, самой музыки все же не слышишь. Хоть и убеждаешься все больше, что подлинник ею полон и что качество ее самое высокое»[309].

Вейдле углубляется в содержание: «С первой же страницы книга захватила меня полностью. На этой первой странице необыкновенно кратко, сжато и необыкновенно выразительно описаны похороны матери будущего доктора Живаго, тогда еще мальчика десяти лет… Фабула и герои романа относятся к прошлому, хоть и к недавнему прошлому, исторические события получили в нем отражение: 1905 год – война, революция, разруха и голод первых послереволюционных лет, Гражданская война, особенно та, что шла на Урале и в Западной Сибири, начало нэпа. Но тут-то и следует подчеркнуть главную особенность романа. Он отражает историю, действие его протекает в истории, но о той истории, о которой пишут сперва в газетах, а потом в учебниках, он знать ничего не знает. Даже имя Ленина встречается в нем только один раз, а могло бы не встречаться и вовсе. Официальная, внешняя и, так сказать, программная сторона истории еще меньше интересует Пастернака, чем она интересовала Толстого в “Войне и мире”. Его интересует только та история, что воплощается в судьбах людей, та, что осмысляет, возносит или калечит и губит человеческую жизнь…

В этой новой большой книге Пастернака, несомненно, лучшей и самой значительной из его книг, все искусство его обновилось и этот его дар видеть и запечатлевать виденное получил то оправдание, то применение к высокой цели, которого ему раньше не доставало. Раньше этот его дар нас восхищал сам по себе. Теперь он служит чему-то большему… И Москва, и Россия, и вся русская жизнь в первую четверть нашего века, сквозь войну и революцию, сквозь нищету, голод и смерть, сквозь радость жизни и радость творчества, потому что Живаго поэт и его стихи составляют последнюю часть романа, – все это оживает для нас, как еще не оживало ни в чьей другой книге. Все это мы видим, потому что наконец-то это начертано для нас свободно, без всякой оглядки на что бы то ни было рукой подлинного мастера…

Я не всегда был безусловным поклонником Пастернака. В ранних его сборниках, прославивших его, меня коробила чрезмерная нарочитость в выборе слов, чрезмерная подчеркнутость некоторых приемов… Когда-то много лет тому назад я написал о нем статью, довольно резкую в ее критических оценках, быть может, слишком придирчивую к мелочам… Теперь, однако, даже и о раннем периоде творчества Пастернака я бы такой статьи не написал. В свете того, что он создал теперь, оправдано все, что он делал раньше… Тем нередко и измеряется величие художника, что вершин своего искусства он достигает далеко не смолоду…

Читая «Доктора Живаго», я не знал, чем больше восхищаться: глубокой человечностью всего повествования, где люди не делятся на белых и черных, где не абстрактные формулы судят жизнь, а жизнь осуждает все формулы и все абстракции; или же угадываемой сквозь перевод силой и точностью языка, чуждого теперь всяким внешним эффектам, но благодаря которому все, о чем говорится, как раз и становится для нас незабываемо живым… Было бы горем для русской литературы, если бы не вышла эта книга в самом скором времени и по-русски. После «Жизни Арсеньева» Бунина не было напечатано в России и за рубежом более замечательной русской книги»[310].

В 1960 году выходит передача «На смерть Бориса Пастернака», в которой выступают Александра Толстая и отец Александр Шмеман. «Александра Толстая: “Доктор Живаго” облетел свободный мир в подлиннике и переводах… Мало знают Бориса Пастернака лишь в России… Горько, обидно и стыдно сознавать, что русским людям, которым Пастернак должен быть ближе всего, еще не дано было узнать большого писателя и поэта…»[311]. «Отец Александр Шмеман: Умер поэт… Поэт, поведавший нам о торжествующей чистоте существования, о тайном и высоком смысле жизни, о человеке и его духовной творческой судьбе… Умер русский человек, который любил родину беззаветной, но зрячей любовью. И нам помогший по-новому увидеть и по-новому полюбить ее»[312].

Роман «Доктор Живаго» обсуждался у микрофона Свободы долгие годы. Был издан в СССР только в начале 1988 года – за несколько месяцев до снятия глушения РС (29 ноября 1988 г.). Александр Галич несколько раз посвящает свои передачи Борису Пастернаку[313]. В 1975 году он рассказывает: «Я написал стихотворение “Памяти Пастернака” – песню памяти Пастернака, и первым, кому я прочел ее, был Корней Иванович Чуковский… Он сказал: “Ну вот, теперь я вам подарю одну фотографию, она пока еще почти никому не известна”… На этой фотографии изображен улыбающийся Борис Леонидович с бокалом вина в руке, и к нему склонился Корней Иванович Чуковский и чокается с ним этим бокалом. А Борис Леонидович… у него очень веселая и даже какая-то хитрая улыбка на губах. Я спросил: “Что это за фотография, Корней Иванович?”. Он мне сказал: “Это примечательная фотография. Эта фотография снята в тот день, когда было сообщено о том, что Борис Леонидович получил Нобелевскую премию. И вот я пришел его поздравить, а он смеется, потому что я ему, который всю жизнь свою ходил в каком-то странном парусиновом рабочем костюме, я ему рассказывал о том, что ему теперь придется шить фрак, потому что Нобелевскую премию надо получать во фраке…”. И вот в эту фотографию, в эту сцену через десять минут войдет Федин и скажет, что у него на даче сидит Поликарпов и что они просят Бориса Леонидовича туда прийти. И Поликарпов сообщит ему о том, что советское правительство предлагает ему отказаться от Нобелевской премии. Но это случится через десять минут. А на этой фотографии, в это мгновение Борис Леонидович еще счастлив, смеется…