Дикая связь

Я также не могу доверять своим узам, так как могу попытаться наказать его еще большим лапанием его восхитительной кожи, так что это действительно, действительно не обсуждается.

Тишина снова овладевает комнатой, пока они все едят, а я хандрю от того, что не могу ничего поделать в этой дурацкой ситуации. Моя рука снова потирает маленький шрам на шее – бессознательное движение, которое я делаю каждый раз, когда хочу убежать.

Нокс первым нарушает молчание, и я не ожидаю ни совершенно спокойного тона его голоса, ни темы разговора. — Есть зацепки по бомбе?

Норт скорчил гримасу, уткнувшись в свою тарелку, и покачал головой. — Сопротивление снова выслало разведчиков. Бомба была отвлекающим маневром, это не была реальная попытка уничтожить нас.

Дрожь пробегает по моему позвоночнику, а рука Атласа находит мою под столом. Я никак не могу сейчас есть, никак не могу подавиться идеально приготовленным омаром, каким бы вкусным он ни был.

Грифон пожимает плечами. — Однако они бы не разозлились, если бы она убила половину сообщества. Бомба было достаточно мощной, чтобы разрушить стадион, они не стали тянуть с ударами.

Я откидываюсь на спинку сиденья и достаю телефон, чтобы написать Сейдж, что угодно, лишь бы отгородиться от них и отстраниться от разговора, а рука Атласа ложится на мое колено. Он нежно сжимает мою ногу, пока ест, но не пытается поговорить со мной о том, почему я вдруг выгляжу так, будто меня тошнит.

Это мило с его стороны.

Грифон выходит из-за стола, как только заканчивает есть, его телефон приклеен к уху, и он отдает приказы своей команде о контрольных обходах. Нокс ест немного дольше, он пьет всю трапезу, и когда уходит, Брут начинает урчать у меня под ухом, слегка поскуливая.

Гейб наклоняется и нежно целует меня в щеку, едва заметно касаясь своими губами моей кожи, прежде чем уйти. Он предупредил меня, что заскочит к себе домой, чтобы проведать маму. Я чувствую себя неловко, потому что не знакома с этой женщиной и ничего о ней не знаю, но он, похоже, не хочет, чтобы мы встречались.

Я стараюсь не думать об этом слишком много.

Атлас доедает свою еду и отодвигает тарелку от себя, но не делает никаких попыток встать. Он ждет, когда я заговорю с Нортом, и хотя я знаю, что он именно этого и добивается, от этого не легче заставить себя произнести слова.

Глубокий вдох, Оли.

— Так где же я буду спать сегодня? Кто вытянул короткую соломинку? — Я не могу даже попытаться скрыть сарказм, вытекающий из моего рта, и Норт бросает на меня взгляд, от которого у меня внутри все сжимается.

— С Грифоном. Он единственный, с кем ты не контактировала прошлой ночью, поэтому мы решили, что тебе стоит начать с него. Гейб знает, где его комната, ты можешь пойти и позаниматься у себя, пока не будешь готова спать.

Как мило с его стороны дать мне разрешение. Мне хочется дать ему по зубам! Вместо этого я поворачиваюсь и топаю обратно в свою комнату, чтобы, очень нехотя, сделать именно то, что он сказал. Мне кажется нелепым, что это не может произойти в моей собственной постели, и я подозреваю, что причина, по которой этот вариант не рассматривается, гораздо больше связан с тем, чтобы убедить Нокса согласиться на это, чем с чем-либо еще.

Атлас помогает мне с заданием по истории, а затем прорабатывает наш план прохождения лабиринта по ТП. Мы знаем, что скоро нас снова отправят туда, и уже несколько недель обсуждаем, как добраться до центра первыми. Гейб присоединяется к нам, когда возвращается после встречи с мамой, мрачный и немного взбешенный.

Он так же, как и мы, жаждет победить в лабиринте.

В десять я вынуждена признать поражение и попросить Гейба проводить меня в комнату Грифона, потому что на следующее утро мне нужно встать в четыре утра на тренировку. Прогул сегодня был в порядке вещей, потому что мои узы нуждались в этом, но Грифон ни за что не согласится, чтобы я снова прогуляла тренировку.

Особенно если причина в том, что я хочу всю жизнь страдать бессонницей, чтобы никогда не ложиться в постель ни с кем из них.

— По крайней мере, Грифон первый, ты ведь уже спала с ним раньше, верно? — пробормотал Гейб, когда мы вошли в лифт.

Мои щеки пылают от его слов и это напоминание о том, что вся моя общага видела его почти голым и решила, что мы провели ночь, трахаясь как кролики.

Если бы.

— Проблема больше в том, что никто из них не хочет видеть меня в своей постели, и что я вторгаюсь в их пространство, потому что мои узы не могут успокоиться из-за вас ни на секунду и дать мне спокойно вдохнуть, — ворчу я, а он надувается, ухмыляется и качает головой.

Гейб ведет меня обратно на первый этаж через весь дом, пока мы не оказываемся в самом конце, как можно дальше от моей комнаты. Там есть большая стеклянная стена с видом на задний сад, о существовании которого я не знала, и я на секунду задерживаюсь, чтобы полюбоваться пейзажем.

Это действительно красиво.

Гейб наблюдает за мной секунду, а затем тихо говорит: — Я не думаю, что тебе нужно беспокоиться о том, хочет ли кто-нибудь из нас видеть тебя в своей постели, Оли, и я не говорю о сексе. Просто… просто расслабься и поспи немного. Грифон не укусит.

Он не дает мне шанса ответить, просто бьет костяшками пальцев по двери и уходит обратно по коридору. Я раздраженно смотрю ему вслед, а он оглядывается через плечо и ухмыляется.

Придурок.

Дверь распахивается, и передо мной снова предстает Грифон в одних трусах. Я уже видела все это раньше, но, Боже, от этого вид не становится менее захватывающим. Он мускулист с головы до ног, все его загорелое и крепкое тело просто чертовски хорошо на вид от чего у меня внутри все хихикает.

Успокойся, девочка.

Мы просто спим, черт возьми!

Я пялюсь, но он просто смотрит на меня в ответ, приподняв бровь. — Ты планируешь в этом спать?

Я опускаю взгляд на толстовку и треники, в которые одета, и пожимаю плечами. — Разве это имеет значение? Это всего шесть часов, я уверена, что переживу их.

Он качает головой и отходит в сторону, чтобы я могла войти. Он, очевидно, уже в постели, так как одна сторона явно смята, и горит лишь одна лампа. Комната менее роскошная, чем моя, но более уютная, чем минималистская комната Норта. На кровати лежит одеяло ручной работы, старое и изношенное, но за ним хорошо ухаживают, а у стены шкафа стоит ряд ботинок. На одном из стульев висит его куртка и разнообразное оружие, а на прикроватной тумбочке лежат пистолет и нож.

На комоде стоит семейная фотография, и я стараюсь не смотреть на младшую, более счастливую версию Грифона, который ухмыляется, обнимая отца. Его сестра тоже там, оба они подростки, и она – его зеркальное отражение. Мне требуется секунда, чтобы понять, что на фотографии он без шрама, его волосы короче, а глаза менее… настороженные.

Он действительно счастлив там.

— Мы спим или подглядываем? — рычит он на меня, и я вздрагиваю, отходя от фотографии. Я перехожу на другую сторону кровати, ту, которая все еще идеально заправлена, и проскальзываю под одеяло.

Когда Грифон забирается с другой стороны, он выключает свет и остается на своей стороне. От его холодного обращение мне чертовски не по себе.

Слава Богу, темно, и он не видит, как покраснело мое лицо от смущения. Я говорила Гейбу, я знала, что все так и будет!

Проходит час, прежде чем я наконец отключаюсь.

***

Я просыпаюсь раньше будильника, потому что мое тело теперь находится в правильном временном графике наших тренировок. Тело Грифона горячо и твердо прижато к моему на кровати, его нога протиснута между моими, а лицо зарыто в мою шею, как будто он нуждается в моем запахе так же сильно, как я нуждаюсь в его.

Это больно.

Моя грудь болит от суровости этой ситуации, потому что прошлой ночью он лег спать так далеко от меня, как только позволял матрас, и все же во сне, благодаря узам внутри, мы снова запутались друг в друге.

Мне хочется кричать и что-то крушить, и впервые за несколько недель это не связано с узами.

Я осторожно отцепляюсь от него и тихо пробираюсь в ванную, чтобы пописать и подготовиться к тяжелой утренней тренировке. Брут очень внимателен, вылезает из моих волос и ходит со мной по ванной, следя за каждым моим движением. Это успокаивает, когда он рядом, его большие пустые глаза видят все и ничего одновременно, и к тому времени, когда я одеваюсь и готова к выходу, моя голова снова ясная.

Мне все равно, если они все меня ненавидят.

Грифон проснулся и оделся, сидит на краю кровати, когда я выхожу из ванной. Он едва обращает на меня внимание, пока направляется туда, откуда я только что вышла, а я тем временем включаю в телефоне музыку для утренней пробежки. Атлас одолжил мне свои наушники, чтобы я бегала с ними каждое утро, и это сделало весь опыт терпимым.

Когда Грифон выходит из ванной, он не ждет меня и не разговаривает со мной, а просто идет к двери, словно ожидая, что я последую за ним, и поскольку у меня нет другого выбора, я так и делаю.

Поскольку его спальня находится на нижнем этаже, мне немного легче запомнить дорогу к парадной двери и к выходу из поместья. Ранний утренний воздух холоднее, чем несколько недель назад, мои легкие обжигает холод, а пальцы немеют почти сразу, но жаловаться на это бессмысленно, так что я просто пригибаю голову и иду вперед.

Грифон задает темп, и это жестоко.

Я не знаю, что я могла сделать в этот раз, чтобы разозлить его – я ведь здесь, не так ли? – но к тому времени, когда мы прибываем в спортзал, я едва сдерживаюсь, чтобы меня не стошнило. Я не чувствовала себя так уже несколько месяцев, как будто вся тяжелая работа по повышению уровня моей физической подготовки была напрасной, потому что он просто выбил меня из колеи одним махом.

Он также едва дышит.

Я его ненавижу.

— Пять минут на растяжку, потом спарринг, — говорит он, даже не глядя на меня, открывает зал и включает свет, пока я распластываюсь в луже на матах.

Я снимаю свитер, который был на мне, и остаюсь в одной майке Гейба и шортах для бега, а затем начинаю растягивать мышцы, как будто это поможет мне выжить. Я уже знаю, что не поможет, и мое и без того хрупкое и уязвленное эго вот-вот разлетится на куски от всех его критических замечаний.

Тем не менее, я держу рот на замке.

Он раздевается до майки и шорт, а затем приносит мне бутылку воды. Он никогда не делал этого раньше, и я беру ее, слегка кивнув головой в знак благодарности.

Больно признавать, насколько все это хреново для меня.

— Я всегда думал, что Норт был суров к тебе, называя соплячкой, но сейчас ты действительно ведешь себя как соплячка.

Я поперхнулась водой, расплескав ее по себе, как идиотка. — Прости? Как я могу вести себя сейчас как соплячка? Я ни разу не пожаловалась!

Он наклоняет голову, словно соглашаясь, что я права, но продолжает. — Тебе было что-то нужно, и мы тебе это дали. Вместо того, чтобы быть благодарной за то, что Норт прогибается, чтобы помочь тебе избежать связывания, ты дуешься из-за этого.