Сдать королевство, женить Императора

— Даже не надейся, что она выживает, — с мерзкой улыбкой сообщил Жером, как только заметил меня.

Здесь битва тоже завершилась: его крестьяне валялись на полу, кто-то еще даже дышал. Северянин пялился в потолок остекленевшими голубыми глазами, мои воины приперли самозваного короля к стене скрещенными лезвиями клинков.

Занимался рассвет. Приближаясь к поверженному противнику, я успел заметить на полу его оружие — богато украшенный меч, драгоценные камни на котором, вероятно, настолько утяжеляли его, что для боя он вовсе не годился.

— Теперь, когда моя сестрица больше не жилец, может, побеседуем еще раз? — улыбка все не сходила с лица Жерома. Сейчас, в полумраке, с каплями крови на лбу, он выглядел почти безумным. Глаза блестели в остатках дыма как-то лихорадочно, нездорово. Я попытался разглядеть в них разум или расчет, но не сумел.

Ярость закипал все сильнее с каждым шагом, который сокращал расстояние между мной и Жеромом. Может, стоило сразу пырнуть его мечом, но я все же не удержался — отвесил ему такую сильную пощечину, что его голова дернулась в сторону. Мой солдат не отвел лезвие клинка ни на миллиметр, так что низложенный король напоролся на него шеей, так глубоко, что по белой ночной рубашке, в которой он, видимо, выскочил из постели, хлынула кровь.

Жером оскалился, попытался что-то сказать, но изо рта его вылетали только хрипы и капала розовая слюна. Я не без удовольствия наблюдал за тем, как он дергается, как постепенно дыхание становится частым и поверхностным, как кровь засыхает черными хлопьями на теле. Он уже почти сдох, когда за моей спиной хлопнула дверь.

— Ваше Величество, замок взят! — сообщил Морис — военачальник, которого я отправил к Войцехе. — Люди Жерома бежали, часть убиты, несколько десятков взяты в плен.

Я слушал короткий доклад и наблюдал за последней конвульсией умирающего короля. В его глазах отразилась дикая, звериная злоба, зубы скалились, будто он не человек, а загнанная в угол гиена. Именно это выражение и застыло на его некогда изящном лице — уже навсегда.

— Пленных в подземелья, от трупов избавиться, — начал распоряжаться я, как только убедился в том, что Жером умер. — А этого, — я кивнул на залитое кровью тело бывшего короля, — вывесить из окна самой высокой башни.

Судьба трупа и реакция народа Войцехи меня сейчас интересовала гораздо меньше, чем ее жизнь. Только обретя ее через много лет разлуки, я до ужаса, до холода в жилах боялся ее потерять.

Отыскать комнату, где ее оставили гвардейцы, не составило труда — у двери стоял один из них. Заметив меня, он посторонился и отворил дверь.

Я влетел в тесную комнатушку, едва не сшиб лекаря — сухого старичка, который из врожденного человеколюбия с одинаковым рвением лечил и северян, и моих гвардейцев, и людей Жерома, не деля на чужих и своих. Старик печально покачал головой и, подойдя ко мне, прошептал на ухо — «Прощайтесь».

Я стиснул зубы так, что челюсть свело, и, подойдя к кровати, где лежала избавленная от маски и брони, раненая, но все еще такая красивая Войцеха, не нашел в себе сил стоять. Буквально рухнул на колени. Осторожно взял все еще горячую — слишком горячую — руку королевы и прижался к ней губами.

Сердце разрывалось от невероятной боли. Я будто только сейчас проснулся и осознал, как сильно мне все эти годы не хватало ее смеха, ее прямоты, спокойствия, резких шуток. Не видел в полумраке всего ее лица, но может — и к лучшему, иначе, наверное, не сумел бы сдержать слез.

— Прости меня, — шепот получился хриплым, молящим. — Я не должен был тебя оставлять, ни тогда, ни теперь.

Ощутив, как ее пальцы слабо сжали мою руку, я осмелился поднять глаза на бледное лицо. На нем все еще играла ироничная улыбка, влажные глаза Войцехи блестели то ли от слез, то ли от жара.

— Прощаю, — одними губами прошептала она, и я заметил, как тонкая красная струйка течет по подбородку.

Содрогнулся при мыли о том, что задето легкое, и что я совершенно ничем не могу помочь. Снова поцеловал тонкие пальцы, разрываясь от желания и невозможности хоть как-то облегчить ее боль.

— Я люблю тебя, — признался, и часть груза запоздало свалилась с души, уступая место новым, куда более тяжким тревогам.

Ответного признания услышать на надеялся, Войцеха ничего и не сказала. Она шумно вдохнула, закашлялась, глаза ее закатились. В тот момент мне казалось, что я умру вместе с ней, но хлопок двери отрезвил.

Обернувшись, чтобы выставить наглеца, я заметил матушку. Сделав несколько резких шагов через комнату, она протянула мне раскрытую ладонь, на которой поблескивало кольцо — то самое, заставляющее человека, надевшего его, выполнить обещание.

Глава 25

Войцеха

Я где-то лежала — не знаю, где именно. Лайонел извинялся дрожащим голосом, сжимая мою руку. Впервые я слышала, чтобы он говорил так — тихо, устало, почти обреченно. Я его простила, слова даже немного меня согрели, но какой они теперь имели смысл?

Каждый вдох отдавался в теле ужасной болью, по рукам и ногам расползалась слабость, что наводило на мысли о каком-то яде. Неужели я умру вот так глупо? Прямо на пороге почти осуществленного плана? Впрочем, разве бывают осмысленные смерти?

По крайней мере, я уверена, что корона достанется Лайонелу. Он, конечно, тот еще интриган, но на голодную смерть страну не бросит, раз уж взял над ней управление: ему самому это будет невыгодно.

Казалось, сознание вот-вот уплывает в небытие — уже окончательно. От боли и слабости я уже почти хотела этого, еще немного — и думала, перестану пытаться вдохнуть, прекращу эти бессмысленные конвульсии, но когда тьма уже почти накрыла разум…

«Нет, девочка моя, держись! Мы еще поборемся!» — в мысли бесцеремонно вклинился Этцель.

«За что поборемся?» — я бы рассмеялась, будь у меня силы. — «Рана серьезная, да еще и с ядом. Лекарь говорил, что жить мне осталось пол часа».

«Она обещала, она придет», — упорствовал Этцель, и сейчас мне казалось, что только его цепкие объятья — объятья самого бога — удерживают меня от окончательной капитуляции перед смертью.

«Почему ты не даешь мне забыться? Кто обещал? Кто придет?» — мои мысли уже путались, Этцель ясность вносить не спешил — молчал, еще крепче сжимая меня в эфемерных объятьях. Да что с ним такое?! Раньше я никакой особенной теплоты между нами не чувствовала. — «Помру — найдешь другого человека».

«Ты даже не представляешь, как это каждый раз трудно — отпускать человека», — вдруг выдал Этцель. — «Я все сделаю, чтобы устроить твою судьбу. Она пришла!».

Спросить, кого же именно он ждал, я не успела. Над самым ухом раздался шепот Лайонела.

— Войцеха, обещай мне, что выживешь. Мы вместе приведем в порядок твою страну, подавим мятеж, выдадим замуж твоих племянниц, — шептал он, и я чувствовала, как гладит мои влажные от пота волосы.

Такой теплый, родной голос, прямо как тогда, на его шхуне в ту последнюю ночь. Я даже улыбнулась сквозь боль. Я, как дурочка последняя, все еще его любила.

— Какой в этом смысл? Очевидно ведь, что умру, — прохрипела с трудом, но вроде бы разборчиво.

— Не умрешь, прошу тебя. Пообещай, — горячие губы коснулись моего лба, щеки, подбородка. — Прошу, — Лайонел умолял, и это настолько меня поразило, что, кажется, на несколько мгновений я даже забыла о боли.

«Пообещай ему. Трудно тебе что ли?» — подтолкнул меня Этцель.

В самом деле, ведь теперь от меня не зависит, жить мне или умереть. Правда, получится, что последние мои слова перед смертью оказались ложью, но не все ли равно?

«Обещай ему!» — теряя терпение — а такое с Этцелем происходило крайне редко — приказал бог. Он вклинился в мой разум и давил в сторону нужного решения своей нечеловеческой волей. Впервые мой покровитель принуждал меня что-то сделать. Я решила не сопротивляться — из любопытства.

— Хорошо, — собственный хриплый голос казался мне жалким и оттого противным, — я обещаю, что выживу и буду полностью здорова, — последнее я прибавила с иронией, как нечто невозможное.

Пальца на левой руке коснулся холодный металл. Мне показалось, что это пуговица от камзола или пряжка от ремня.

— Прости меня. И спасибо.

Лайонел не уходил, продолжая то гладить мои руки, то целовать лицо, шею, волосы. Его тепло, само его присутствие утоляло боль. Я ждала, что провалюсь хотя бы в сон, или в полудрему, но желанное забвение не спешило наступать. Его Императорское величество не мог оставаться со мной слишком долго — через какое-то время — я давно потеряла ему счет — он ушел.

А я осталась здесь, между явью и забытием. Казалось, что я труп, жизнь в котором неведомая сила поддерживает искусственно. Боли становились все сильнее, пока не сделались и вовсе нестерпимыми. Я должна была бы уже упасть в обморок от таких мучений, но лишь сжимала зубы — не могла ни кричать, ни ругаться, только дышать и слышать биение собственного сердца, которое продолжало работать вопреки всякому здравому смыслу.

Этцель больше не говорил, но я чувствовала его ободряющее присутствие. Через несколько минут — а может и часов — я уже мысленно молила о смерти, не в силах вынести тех мерзких ощущений, которыми сполна одаривали меня рана и яд. Но ничего не происходило, я оставалась в сознании и могла только ждать.

Чувствовала, как время от времени кто-то меняет на мне покрывало, насильно вливает в меня воду, чистит рану от гноя. Доставляя, конечно, дополнительную боль, однако она ни в какое сравнение не шла с той, которую я чувствовала постоянно.

Рядом часто оказывался Лайонел — я ощущала его прикосновения, слышала его шепот, и в те моменты, когда я готова была проклинать судьбу за бессмысленные страдания, только он заставлял меня потерпеть еще немного, и еще немного, и еще совсем чуть-чуть. Я ощущала его слезы на своих руках, слышала тяжелое дыхание, он без конца просил прощения, но мне недоставало сил, чтобы ему ответить. И так — снова и снова.

Казалось, пытка необъяснимым бессмертием продолжалась вечность. Я не знала, сколько прошло времени с момента раны до того дня, когда я вдруг поняла, что боль уже не терзает меня как пытка из бездны, а сосредоточилась в боку мягким комочком, который по силу вытерпеть любому нормальному человеку. Убедившись в том, что плоть моя — болезненная тюрьма души — больше не терзается меня невыносимыми страданиями, и что я даже могу связно думать, я распахнула глаза. И увидела перед собой низкий свод какой-то комнаты. Судя по цвету камней и кладке, я лежала в своем замке.

Войцеха

Я где-то лежала — не знаю, где именно. Лайонел извинялся дрожащим голосом, сжимая мою руку. Впервые я слышала, чтобы он говорил так — тихо, устало, почти обреченно. Я его простила, слова даже немного меня согрели, но какой они теперь имели смысл?

Каждый вдох отдавался в теле ужасной болью, по рукам и ногам расползалась слабость, что наводило на мысли о каком-то яде. Неужели я умру вот так глупо? Прямо на пороге почти осуществленного плана? Впрочем, разве бывают осмысленные смерти?

По крайней мере, я уверена, что корона достанется Лайонелу. Он, конечно, тот еще интриган, но на голодную смерть страну не бросит, раз уж взял над ней управление: ему самому это будет невыгодно.