Огонь для Проклятого

Глава двадцать восьмая: Хёдд

В полутемном сакральном зале святилища Духов почни нечем дышать.

Я сижу на коленях перед чадящим полукругом очага и полной грудью вдыхая в себя горький аромат сгоревших трав.

Мне жарко — и на мне лишь тонкая исподняя рубаха, насквозь пропитанная потом.

Голова кружится, и я уже совсем не уверена, что все еще нахожусь в сознании, а не провалилась в тягостное забытье. Почти не ощущаю собственное тело, почти оторвалась от пола, почти растворилась в дыму, что укутывает меня, слово похоронный саван.

— Мой Отец небесный, приди и садись подле меня, — откуда-то, будто из иного мира, доносятся до меня едва различимые слова шамана. — И приведи братьев моих, и сестер моих, и отца моего, и мать мою, и всех предков моих, кто взирает на меня из чертогов Твоих.

Меня начинает потряхивать, мышцы, до того абсолютно расслабленные, сводит короткой судорогой.

— Я здесь, я жду вас. И кровь священного вепря на моих руках, и кровь священного оленя на моей груди, и кровь священного медведя на моих губах.

В основание черепа вонзается тонкая пронзительная игла — и мир вокруг вдруг вспыхивает белым светом. Но в нем почти ничего нет. Слишком яркий, слишком злой, стоит непроглядной пеленой.

— Возьмите меня с собой под руки. Поднимемся ввысь, выше, чем все горы. Опустимся вниз, ниже, чем все расщелины. Будем смотреть днем и ночью, в реки и озера, в леса и поля, в пещеры и звериные норы, на небо, на солнце, на многие звезды. Покажите мне, о чем…

Голос шамана отдаляется еще больше, пока я окончательно не теряю его из собственного восприятия. И тогда белый свет отступает. Будто вода во время прилива, оставляя после себя ракушки и иной мусор.

Человек в черном стоит в нескольких шагах от меня. Вижу лишь его спину и немного ссутулившиеся плечи. Кажется, он очень устал.

Протягиваю руку и делаю шаг.

Под босой ногой с сухим треском поднимается черное облачко пепла. Пепел — он тут повсюду. Тут? Мне незнакомо это место, но когда-то, определенно, здесь был лес — и останки вековых великанов напоминают о некогда цветущей жизни своими дымящимися надгробиями.

Хочу окликнуть черного человека — и не могу. Язык будто присох к нёбу.

Он неподвижен, совсем неподвижен. Даже легкий ветер, что поднимает пепел у моих ног, кажется, не шелохнет полы его длинного плаща.

— Не подходи, — голос черного человека бесцветен и слаб. — Тебе здесь не место.

Снова пытаюсь произнести хоть слово — и снова тщетно.

Я должна увидеть его лицо, раз не в состоянии по голосу понять, кто это. А я должна понять. ради этого я здесь. Предки снизошли к моим просьбам и показывают нечто важное, нечто такое. В чем мне предстоит найти ответы.

Еще шаг — и в ступню вонзаются невидимые раскаленные иглы боли, я будто на тлеющие угли наступила, хотя их точно там нет.

— Я же сказал, тебе не место здесь, — черный человек не поворачивает голову. — Уже ничего не изменить. Каждый сделал свой выбор, каждый сделал свой шаг. Ты опоздала, твой шаг приведет лишь к смерти. Уходи.

Иду в сторону, пытаюсь обогнуть его, зайти из-за плеча.

На глазах слезы, ноги подгибаются, окажись я в состоянии проронить хоть звук — уже бы постыдно скулила. Но боги лишили меня голоса — и в этом как моя слабость, так и моя сила.

Но черный человек будто чувствует мое намерение — и едва заметно поворачивается вслед моим мучениям. Я даже пытаюсь ускориться, но все равно вижу лишь его спину, скрытую ворохом многослойной одежды.

— Судьбу не обмануть, как ни пытайся. Это не те игры, в которые стоит играть простым смертным. Любым смертным. Мы уничтожаем все, к чему в состоянии прикоснуться, какие бы побуждения нас не тяготили.

Останавливаюсь и несколько раз глубоко вздыхаю, а потом резко, бегом, бросаюсь к черному человеку. Первые шаги почти напрочь выбивают из меня сознание, перед глазами все плывет, весь мир качается, будто в безумной буре. Я едва не падаю, ноги заплетаются, боль пробивает насквозь, насаживает на длинные пики своей ярости.

Спотыкаюсь — и все же лечу руками вперед, в пыль и пепел. Падаю, поднимая удушливое облако. Но это уже не больно. Скорее, обидно. Потому что стоит поднять взгляд — и становится очевидно, что всей моей прыти не хватит. Чтобы приблизиться к незнакомцу даже на один единственный шаг. Он все так же стоит спиной ко мне, и все так же недосягаем, как и прежде.

Кажется, слышу его то ли вздох, то ли насмешку.

— Не верь никому. Они все лгут. Понятия не имеют, с чем связались, но будут оправдываться до последнего. Не позволь обмануть себя. Хотя бы теперь.

Чувствую, как нестерпимо свербит в горле. Приподнимаюсь на руках — и кашляю. В голос, громко.

— Кто ты такой?! — позволяю себе отчаянный крик, пока боги снова не запечатали мой рот немотой.

Но черное облако надо мной становится гуще и тяжелее, накрывает меня с головой, отрезает от всего прочего мира. Я пытаюсь вырваться, пытаюсь вернуться обратно, потому что в голове пульсирует единственная мысль: я должна узнать его имя. Почему-то это знание кажется невероятно важным.

Но мне не пошевелиться. Могу кричать, но этот крик растворяется в непроглядной темноте.

Глаза открываю с огромным трудом. В голове шумит, все тело ломит, будто от жестокой лихорадки. Я уже не сижу, а лежу на боку возле остывающего очага. И от прежнего жара нет и следа. Мне очень холодно. Настолько, что почти тут же чувствую, как дрожу под промокшей исподней рубахой.

Кто-то подходит со спины и помогает подняться, набрасывает на плечи теплую накидку. Едва могу стоять на ногах. Но боли в стопах нет. Разумеется, нет. Мир Духов не оставляет о себе отметин. Все происходит в наших головах.

— Мне нужно обратно, нужно узнать его имя, — твержу, будто безумная, и пытаюсь вырваться, вернуться к очагу.

— Вам нужно отдохнуть, госпожа. Вспомните и обдумайте все, что увидели. Предки всегда говорят ровно столько, сколько считают нужным. Вы не узнаете ничего такого, чего бы они не стали вам говорить.

Как же болит голова.

Мне помогают переодеться, укутывают в мягкие меха, точно куколку. Но дрожь никуда не уходит. У меня даже зубы стучат.

— Госпожа, вам следует подождать.

Отмахиваюсь от неуместного совета. Я должна была попытаться, должна была побывать в мире Духов, должна была задать вопросы. К сожалению, боги не решились открыть мне причины той напасти, что теперь косит и стар и млад. А ведь именно об этом я искала ответ. Что ж, значит, чем-то я предков прогневила, раз они отвернулись от меня.

Я забираю Хельми, все же пришлось оставить его на время на чужое попечение, и выхожу на улицу. Ноги все еще очень слабы, но свежий прохладный воздух хотя бы проясняет голову.

«Не верь никому. Они все лгут…»

Они?

Видения, что посещают людей, ступивших в мир Духов, не всегда точны и ясны. Иногда их сложно вспомнить, а иногда не удается понять. Боги любят говорить намеками, любят испытывать нас загадками. Но они не врут.

А между тем, что-то происходит. Люди, которых я встречаю на улице, смотрят на меня… я бы назвала это ненавистью. Но с чего вдруг? Их много, и они явно откуда-то все идут.

— Что случилось? — спрашиваю у своего охранителя.

— Лесная Гавань закрыта. Никто не имеет права покинуть ее стены.

— Что?! — у меня даже голова перестает болеть. — Чье это распоряжение?

Хотя, глупый вопрос. Лишь один человек мог это сделать. Но почему? Я же только утром предложила ярлам уводить своих людей.

— Возвращаемся в Большой Дом.

В седле у меня снова ведет голову, но это продолжается недолго. Все же потихоньку, но прихожу в себя.

Когда добираюсь до Большого Дома, чувствую себя почти нормально. Все еще немного бьет дрожь, но это вообще не проблема.

Магн’нуса нахожу в трапезном зале.

Мне нужно несколько мгновений, чтобы успокоиться и не заорать ему в лицо. Но это было бы неподобающим обращением жены к своему мужу.

— Оставьте нас, — прошу совершенно спокойно, обращаясь сразу ко всем.

Магн’нус отрывается от жаркого, с недоумением смотрит на меня, но затем все же кивает. Его личная охрана тут же покидает зал. Следом исчезают северяне.

Прохожу к столу и наливаю себе немного подогретого ягодного вина. Делаю глоток. Терпкий горьковатый вкус приятно щекочет язык.

— Утром я говорила с несколькими ярлами, они хотят покинуть Лесную Гавань до истечения срока Ярмарки.

Мой голос спокоен. У меня нет причин думать о муже худого и сразу бросать ему в лицо какие-либо обвинения.

— Я знаю. И это проблема, — отвечает так же спокойно. — Я много думал и принял решение. Мы вынуждены закрыть ворота на карантин. Только так мы сможем не допустить распространения болезни по всему Северу. И только так мы сможем сохранить многие жизни.

— Но ты не удержишь племена в Гавани, если они того не захотят. Будет бойня.

— Я уже отправил запрос Императору, в течении нескольких дней здесь будет первое подкрепление.

Отрицательно мотаю головой.

— Я понимаю твое беспокойство, Хёдд, но иногда нужно принимать непопулярные и сложные решения. Я не выпущу из Гавани ни единого человека, ни северянина, ни халларна, до тез пор, пока болезнь сама не пойдет на убыль или пока наши лекари не найдут способ с ней справиться. И если придется расставить драконов по всему периметру внешней стены — я это сделаю. И сожгу любого, кто осмелится ослушаться запрета.

И все это с совершенно спокойным выражением лица.

А ведь мне нравилось это его спокойствие. Нравилась та уверенность, с которой муж взял на себя обязанности наместника и с которой вел дела. Не могу не признать, что лучше него мог бы быть лишь северянин.

Но…

Это его решение.

— Империя лишится поставок синалума, — бью в самое уязвимое место его защиты. — Будут волнения, люди побегут.

Магн’нус вздыхает, степенно вытирает испачканные в жарком пальцы, поднимается и идет ко мне.

Стою с прямой спиной, будто жердь проглотила. И почему-то становится очень не по себе от его спокойствия. Наверное, если бы он разъярился и вскочил, потрясая кулаками, для меня это было бы пусть и не лучше, но куда более ожидаемо. Но Магн’нус лишь слегка улыбается. И это очень грустная улыбка.

— Я понимаю твое беспокойство, Хёдд, — повторяет он, — но иного выхода нет. В южных землях моровые поветрия — почти обычное дело. Зараза любит жару. И если не предпринимать жесткие меры, мертвых могут быть тысячи, десятки тысяч. Ты этого хочешь для своей земли? Я бы предпочел вывезти тебя отсюда, но не сделаю этого. Как не уеду сам, что бы ни случилось. И мы все либо поборем недуг, либо останемся здесь навсегда.

Я точно знаю, что уже сегодня прольется кровь.

Магн’нус обнимает меня за плечи.

— Нам всем предстоят непростые дни, Хёдд. Возможно, самые непростые за всю нашу жизнь. Но никто о них не узнает ни если мы выстоим, ни если сдадимся. Это тихая война, до которой никому нет дела. О таком не складывают песен. Мы либо выживем и остановим мор, либо умрем и тоже его остановим.

Я хочу спросить его о Кел’иссе, о его причастности к нашим бедам. И не могу, не поворачивается язык. О, Боги, зачем вы так мучаете меня?! Зачем дозволяете сомневаться? В нем, в себе. Почему я не могу быть столь же спокойной и уверенной, как и муж? Ведь причин сомневаться нет никаких. Но я их все равно ищу, выуживаю в мутной воде, даже если руки раз за разом возвращаются лишь с мелким песком, что тут же просачивается сквозь пальцы.