Огонь для Проклятого

Глава пятьдесят четвертая: Кел’исс

Время течет медленной застывающей патокой. Иногда я проваливаюсь в забытье, но во сне тоже не нахожу успокоения. Потому что шипящая тень тоже здесь. Кружится рядом, заглядывает в глаза, тянет костлявые руки. Она будто что-то вынюхивает, присматривается, выискивает момент, чтобы напасть.

Но не нападет.

Напротив, ее касания кажутся даже аккуратными, заботливыми.

— Они — грязь под твоими ногами… — шепчет тень, умастившись возле моей головы. — В их поступках нет чести. Тебя использовали и предали. Выбросили, точно рваный мешок.

Я уже не знаю, сплю или нет. Боль, вцепившись, точно голодный бешеный пес, терзает жестоко и неизменно. Пытаюсь отмахнуться — тщетно. Пытаюсь хотя бы повернуть голову — тоже безрезультатно.

— Ты можешь вернуться. Можешь взять свое. Тебе нужна женщина? Она еще жива. Ей плохо, она страдает.

«Вон из моей головы!»

— Я не враг тебе. Я друг. Хочу помочь. В тебе есть сила, есть умение ее направлять. Обладая этой силой, разве допустишь ты, чтобы твоя женщина страдала?

Это неправильно, этого не может быть. Это не может быть моим голосом. Моими мыслями.

Или может?

— Она жала тебя. Она надеялась, что ты придешь. Но ты лежишь под землей и не можешь даже подняться. Думай, решай. Твое время не бесконечно. Скоро они придут за тобой. Скоро они снова пустят тебе кровь. Или тебе нравится боль? Твоей женщине не нравится. Она боится каждый раз, когда его пальцы сжимаются в кулак, когда он смотрит на нее взглядом загонщика, когда поднимается и идет к ней, чтобы удовлетворить свою похоть.

Сон или явь — я бьюсь в оковах собственного тела, но, кажется, легче вырваться из каменного саркофага.

— Она плачет, ей больно. У нее кровь. Он не щадит ее, она не нужна ему надолго, всего на несколько дней, после которых он выбросит ее в сточную канаву. Полуживой, но сломленной навсегда. Тогда ей уже не помочь.

У меня нет сил, у меня нет ощущения собственного тела. Есть только пронизывающая до костей боль и этот ненавистный шепот. Но мой разум все еще свободен — и я бросаю себя на стены, которых не существует, рву путы, которых нет, зубами грызу стальные прутья, за которыми все та же темнота и безысходность. Мой беззвучный вой с трудом проталкивается, сквозь слипшуюся и смерзшуюся гортань, разламывая ее на мелкие осколки. Мои легкие расширяются и идут трещинами, когда с их поверхности осыпается лед.

— Другое дело. Возможно, не все еще утеряно. Возможно, она не ошиблась в тебе. Твоя ярость способна сотворить чудеса. Твоя ненависть обрушит скалы. Никто и ничто не устоит перед твоим гневом. Не устоит и он, насильник, садист, трус. Он любит, когда она кричит. Он любит, когда она задыхается в его хватке. Он любит, когда она скулит, как побитая собака, свернувшись на полу, в луже собственной крови.

Ее слова проходят сквозь меня, я улавливаю их даже не слухом, а каким-то иным и доселе незнакомым мне чувством, потому что вокруг меня рев и скрежет — мои собственные. Потому что вокруг град из камней, каждый из которых может похоронить меня под собой, но каждый из них — часть той самой неколебимой стены, в которую я бьюсь с безумным остервенением.

— Ты можешь быть сильным, можешь быть злым. Это хорошо. Слабым не место в мире, где нет справедливости. Им нужна защита. У твоей женщины есть защита? Ты готов вспороть собственное «Я», чтобы она больше не мучалась?

— Я убью каждого, кто к ней прикоснется.

— Может быть, может быть. Я позволю тебе отдохнуть, позволю вновь почувствовать себя. Думай, много думай, пока у тебя на это есть время. Слова ничего не значат, пока не подкреплены делом и кровью. Но еще не время. Но скоро.

Наверное, в какое-то момент я все же по-настоящему засыпаю. Сон плохой, беспокойный, не то с видениями, не то с кошмарами, но их я уже не помню. Когда прихожу в себя, то снова могу двигаться. Правда, понимаю это далеко не сразу, потому что мышцы настолько одеревенели, что даже приподнять руку — все равно что вырвать ее из сустава.

Медленно, мучительно медленно я возвращаю жизнь собственному телу. Застоявшаяся омертвевшая кровь проталкивается по сосудам, несет за собой жестокие конвульсии. Меня крутит и ломает, я снова харкаю кровью и извиваюсь на холодном полу, точно червь. Мои вопли, должно быть, слышны даже на улице. Но никому до них нет дела. Я один в темноте. Один в бескрайнем океане боли.

— Ты все еще кого-то ждешь? Ждешь, что тебе придут на помощь? Веришь в людей, которые тебя ненавидят?

Ни ощущения времени, ни ощущения пространства. Ледяная тюрьма с застывшими стенами и полом, что крепче гранита. Я цепляюсь пальцами, скребу, срывая ногти, но не в силах оставить даже царапину.

— Для них для всех ты — враг. Кровавый палач, возомнивший, что имеет какое-то право топтать их землю. Ты сколько угодно долго можешь пресмыкаться перед ними, помогать, отводить от них неизбежное, но в ответ все равно получишь животный оскал презрения. Каждый из них с удовольствием перегрызет тебе горло.

В какой-то момент боль вроде бы замирает. Она есть, она полосует наотмашь, но больше не растет. Замираю и я. Почти перестаю дышать, закрываю глаза и слабыми попытками пытаюсь понять, могу ли двигаться. У меня точно нет серьезных ран. Все, что происходит, происходит в моей голове. Должно происходить именно там. Кто и почему определил себя на роль моего палача — пока не думаю. Слишком плохо работает голова, слишком медленно ворочаются покореженные и истерзанные мысли. Но и вариантов насчет обосновавшегося во мне паразита тоже немного.

Что ж, пусть таким образом, но вопрос моего возможного отравления можно считать закрытым. Скорее всего, тварь все это время тихо сидела во мне. И я даже как-то очень легко принимаю этот факт. В конце концов, нечто подобное подозревал и сам, только не мог подтвердить или опровергнуть. Интересный вопрос в другом — Магн'нус тоже знал об этом. Знал раньше меня самого.

Тянусь рукой к груди, долго и очень неторопливо, будто преодолеваю расстояние между целыми странами. Шарю пальцами, поднимаюсь выше, к шее. Нет, амулета нет. Не знаю, когда его потерял.

Еще какое-то время шарю вокруг себя в надежде, что обронил, пока бился в конвульсиях. Ничего, кроме оледенелой промёрзшей земли.

Плохо, с ним бы все было намного проще.

Когда пытаюсь перевернуться на живот, теряю сознание. Толком не понимаю почему, просто разум вдруг выключается. Позже, придя в себя, повторяю попытку. На этот раз куда удачнее, но все равно снова и снова проваливаюсь в глухое беспамятство. Не обращаю на него внимания. Я все равно не имею никакого представления, сколько прошло времени с момента моего заточения.

Когда, наконец, удается перевернуться, разворачиваюсь к двери, как мне кажется, и ползу к ней. Путь длинною в вечность, особенно если ползешь в другую сторону.

— Что ты можешь один? На что способен без своих сил? Они лишили тебя всего. В кого ты превратился? Все, к чему ты стремился многие годы, рассыпалось пеплом. Все, во что ты верил, — ложь.

Игнорирую голос. Мне плевать, что он говорит. Все это неправда. Во всем этом нет смысла. Этой твари что-то от меня нужно. Но это ее проблема. Не моя.

— Ты знаешь, что можешь куда больше. Знаешь, что достоин большего. Протяни руку — и возьми.

До двери я все же добираюсь. Протягиваю руку и цепляюсь за нее, пытаюсь толкнуть прочь. Закрыто. Ну, было бы странно, окажись иначе. Но попытаться следовало.

— Создай собственным мир, собственные законы. К чему пытаться склеить старую прогнившую карту, когда можно нарисовать новую? Война никогда не закончится. Грязь никогда не иссякнет. Вы все вечно будете копошиться в дерьме, но так никогда и не поднимете глаза к небу. Ты можешь все изменить.

— Что тебе надо?

— Хочу помочь. Ты не знаешь, от чего отказываешься, не понимаешь, от чего бежишь.

— Помочь? Так просто?

— Да, так просто, и в то же время сложно. Иногда нужно пройти длинный путь, чтобы понять, насколько разрушительной может быть собственная ненависть. Иногда нужно сгореть в очистительном пламени, чтобы понять, что потерял. Ты уже был на другой стороне, уже отдал собственную жизнь ради тех, кто этого не оценил. Но есть те, кто оценит.

— Такие, как ты?

— Те, кто некогда оступился, но уцелел. Ты же знаешь, что будет с твоим собственным миром. Знаешь, но не признаешься себя.

Перед внутренним взором вспыхивает образ грандиозной битвы, где войска Империи ведут схватку с неисчислимыми племенами варваров. В небе парят огнедышащие драконы, поднимаются клубы дыма. Крики, стоны, звон гудящей стали, грохот взрывов — и разметанные на части тела.

— Империя прогнила, вскоре она пожрет сама себя, а после ее утопят в крови. На любую силу всегда найдется еще большая сила.

— Мне больше нет дела до Империи.

— Но ты хочешь жить. Хочешь, чтобы жила твоя женщина. Чтобы жил твой сын.

— Я разберусь.

— Уверен?

Вспышка перед глазами отбрасывает меня к стене.

Там, застыв на коленях возле полуразрушенного дома, замерла Хёдд, тело которой пробито десятком стрел. В ее руках — грязный сверток, который она, как может, даже после смерти пытается накрыть собой. Тщетно.

— Ты не всегда сможешь быть рядом. Ты слишком слаб, чтобы встать против целого мира.

Огонь пожирает дом за спиной Хёдд, ширится, разрастается, завывает в демоническом хохоте, чтобы через несколько мгновений обрушить на нее останки стены и крыши. В воздух поднимается россыпь раскаленных искр.

Меня вскидывает на ноги, припечатывает к стене.

— Это ложь! Этого нет!

— Пока нет. Но будет. Если, конечно, ей удастся выжить сегодня. Новая вспышка.

Хёдд безвольно раскинулась на измятой кровати, обнаженная, в огромных кровоподтеках, с лицом, перемазанным кровью и наполовину закрытым слипшимися волосами.

Меня буквально накрывает ненавистью.

Снова вою, понимая, что в этом звуке нет ни капли человеческого.

Все это может быть ложью, все это может быть нарочитым видением, которым тварь намеренно пытается вывести меня из себя. Я не должен на него так реагировать.

Но все это лишь слова, слабые доводы рассудка, который все больше и больше заполняется тьмой.

— Ты думаешь, я лгу? Думаешь все это игра? Она верила в тебя. Быть может, не так уж она тебе и нужна? Скажи. Признайся себе. Тебе никто не нужен. Только ты. Все кругом — пыль под твоими ногами. В людях нет ценности. Любого можно заменить.

Меня швыряет от одной стены к другой. И я не уверен, что не делаю этого сам.

— Отомсти. Отомсти им всем.

Я чувствую привкус крови. Но она не кажется неприятной, напротив, я смакую ее на языке, наслаждаюсь ею.

— Случается, потеря очень нужна. Мы часто думаем, что беда может случиться с кем угодно, только не с нами. Не с теми, кто нам дорог. Это заблуждение.

Очередная вспышка.

У кровати, где лежит Хёдд, стоит Магн'нус. Он присаживается на самый край — и Хёдд дергается, сжимается в предчувствии удара. Наместник проводит рукой по ее волосам — и это движение полно нежности и трепетности. Спускается на шею, скользит по груди.

В моей голове что-то взрывается. Картинка перед глазами подергивается алым.