Покажи мне свое солнце

Укол в плечо – и окончательная тишина.

Не знаю, сколько я провела в беспамятстве. Помню только боль. Мое тело будто что–то выгрызало изнутри. Пыталось захватить и подчинить себе. Помню свои дикие беззвучные крики, потому что голос уже сорван. Помню стеклянный потолок над собой. Помню… боль. Много–много не отпускающей, не оставляющей ни на секунду боли.

И только жажда жизни и врожденное упрямство не давали мне сдохнуть. Я не могла сдаться и отпустить себя в бесконечный полет смерти. Никто не будет мне указывать – жить мне или умереть. Никто. И никогда!

И в какой–то момент боль отступила, устав сражаться за измученное тело, и наступил блаженный покой…

***

– Мама! – кричала маленькая черноволосая девочка, бросаясь в открытые объятия миниатюрной смуглой женщины. – Мама!

– Да, моя родная! – подняла ее на руки женщина. – Что–то случилось, мой светлый лучик?

– Мама, – надула пухлые губки девочка, – мне сказали, что у меня нет папы? Это правда? – посмотрела она пытливыми черными глазенками в лицо матери, обхватив его ладошками, не давая спрятать взгляд.

– Это неправда, золотце, – в таких же черных глазах блеснули слезы. – У всех есть папы… – Она замешкалась, но тихо сказала: – Просто твой отец не может жить здесь с нами, а я не могу быть там, с ним.

– Почему? – нахмурился ребенок, не понимая странную логику взрослых. – Он нас не любит?

– Любит, солнышко, – взъерошила черные кудряшки дочери женщина. – Очень любит. Но все очень сложно…

– Вы, взрослые, всегда такие сложные, – нахмурилась девочка, выворачиваясь из объятий матери. – Я пойду и надаю тумаков Тэду за то, что он мне врал! – и убежала. Но, остановившись на полдороге, повернулась и серьезно, совсем не по–детски сказала: – Скажи папе, что, если любишь, то живешь рядом с любимыми! Мужчина должен уметь быть рядом!

– Конечно, маленькая, – вытерла скатившуюся слезу женщина. – Это правильно. Но не тогда, когда мужчина… – она проглотила остаток фразы. Подняла глаза на ясное небо и с надрывом сказала: – Если ты меня слышишь, Ахаз, защити свою дочь!

***

– Очнись! – грубо трясли меня за плечо. Пощечина. Другая. – Хватит дрыхнуть! Все показатели уже в норме!

Опять гортанный ассам, причем грамотно и хорошо поставленный. Я брежу? Носителей этого редкого языка днем с огнем не сыскать, он почти мертвый и жив в пределах одной отсталой планеты. Для фонетики языка характерен сингармонизм. Ассамская фонетическая система состоит из восьми гласных, десяти дифтонгов и двадцати одного согласного. Для непривычного уха звучит довольно забавно и, чтобы на нем говорить, нужен хорошо подвешенный язык и музыкальный слух.

– Что? – не поняла я, вырываясь из красочного сна в малоприятную действительность. И повторила на уни: – Где я?

– Там, где надо, – заверил меня на универсальном мужчина в защитном скафандре, в который он был упакован с головы до ног. – Вставай, будем повязки снимать. Нужно определить, куда тебя отправлять. И что это там за странные наклейки на стопах? Мы не смогли понять их назначение.

Я аж передернулась. Скосила глаза, пошевелила ногой – медицинский лейкопластырь вроде на месте. Ногти с боезапасом тоже никто не ликвидировал. Не сочли мелкие прозрачные зернышки подозрительными? Аллилуйя!

Я выдала на одном дыхании:

– Лейкопластырь с зернышками геля для мозолей.

– А–а–а… – Мое сообщение их не заинтересовало.

– А планета хоть какая? – с трудом спустила не слушающиеся хозяйку ноги с кровати. – Или это тоже секрет?

– Поздравляю новоприбывших, Айт–древе! – злорадно хохотнул упакованный, нажимая кнопку и впуская нескольких мужчин, одетых в похожие скафандры. Он коротко кивнул им и сообщил на ассаме: – Сейчас я сниму повязки и можно будет определить, куда отправлять этот экземпляр. Сразу замечу – мутаций и отклонений от нормы не найдено. Все будет зависеть от того, затянулись ли без шрамов ее ожоги, поэтому предлагаю в концентрационный лагерь для перемещенных лиц, – выдавал он, пока я сидела оглушенная.

Вот это я попала!

Айт–древе – пустынная планета, где каждый глоток воды драгоценность. На полюсах залежи льда, но там, где можно жить, – резко континентальный климат. Песчаные пустыни, глинистые пустыни, каменистые пустыни, солончаковые пустыни… Когда–то на Ай–Древе текли реки и впадали в обширные озера, тут были леса, джунгли и саванны. Но постепенно климат планеты изменился. Реки ушли под землю, озера высохли. Осталась одна бесконечная пустыня. В итоге на поверхности днем пекло до пятидесяти градусов, так, что можно в песке варить кофе и запекать яйца, а ночью холодина вплоть до минусовой температуры.

Нельзя сказать, что планета бедна ресурсами, но и не богата. Все, что можно действительно производить и продавать, – сырье для экспорта высокотехнологичных цивилизаций.

Самое неприятное, что здесь есть, это даже не жара. И не география планеты, а ее уклад.

Милитаризированный патриархат с пирамидальной структурой власти, да такой, что фашизм на Сташурисе по сравнению с этим кажется гуманной формацией. Верхушка наследственная, мужчины хороши до тех пор, пока входят в поле стандарта, ну а женщины… да нет тут никаких женщин! Есть пчеломатки в улье для насекомых и рабочие пчелы. Опять–таки, только те, которые входят в норматив стандарта.

Кто не входит в норматив…

В свое время я, когда училась в военном училище, даже взяла для себя тему курсового по культурологическим отличиям жителей Ай–Древе.

Так вот, признаков канонизированного стандарта больше миллиона. По ним люди сортируются словно какой–то мусор. И все, кто в этот самый стандарт по любой причине не попадает – их безжалостно выбраковывают.

Причем, убивают их не сразу, а по возрасту и мере потери полезности. К примеру, искалеченного мужчину, если он в состоянии производить хоть какую–то работу, лет до сорока или сорока двух… не помню точно, не убьют. Просто не доверят ему руководить или служить воином.

Женщину вне стандарта тоже не убьют – только кастрируют. Удалят яичники, чтобы не могла ненароком родить. Дадут ей возможность воспитывать чужих детей, убирать–стирать–готовить, ухаживать за больными или беременными. Ей позволяется ублажать мужчин и даже воевать… в перевозных борделях для военных.

Но все это не для мутантов. Не приведи Господи, если к кому–то приклеят это слово по любому поводу. Для мутантов тут один приговор: смерть! И в этом случае он никогда не задерживается.

Так что мне, можно сказать, повезло…

– Итак, – начал срезать специальным инструментом с моего лица и головы лечебную пленку медик, или кто он тут был, общаясь с коллегами исключительно на ассаме, – сейчас мы увидим, насколько эта особь излечилась и способна принести пользу нашему обществу… – Он снял последний слой и… наступила зловещая тишина.

Не знаю, чего они замерли, как обожравшиеся возбудителей кролики, но у меня точно наступил шок. По моим плечам и груди, укрытым больничным пластиковым халатом, рассыпались удивительные белоснежные вьющиеся волосы, достигавшие моей талии.

– Ни хрена себе, – вырвалось у меня, когда я для проверки дернула себя за прядь.

– Это точно, – хрипло отозвался на уни один из наблюдателей. И тут же рявкнул: – Заткнись, особь! Женщина должна молчать в присутствии мужчин, если только ей не приказано обратное! И глаза живо опустила к полу!

Я не стала спорить или выпендриваться. Все равно ничего, кроме проблем, не добьюсь, только хуже сделаю. Тем более, что тело пока плохо слушается и чувствую я себя не сильнее котенка. Но я умею ждать…

Дальше все закрутилось со скоростью света. Меня замотали с головой в новый пластик и быстренько выпроводили в маленькую капсулу, которая доставила меня в новое место. Как оно выглядело – я не смогла увидеть, поскольку меня запихали в темное тесное помещение, где можно было лишь сидеть на полу скукожившись. Натуральный каменный мешок, взятый из Средневековья.

Могу только сказать: большой дом изнутри похож на многоярусный гигантский цементный сарай, нечто среднее между хлевом и бараком. Внутри множество денников, комнатами я бы это не назвала, разделенных толстыми бетонными перегородками и выходящими в длинные узкие коридоры. Везде или побелка, или вообще голый цемент. Полы местами каменные, местами застеленные коврами.

Узкая входная дверца – как в тюрьмах наихудшего пошиба, железная, с зарешеченным окошком размером с форточку, на котором снаружи навешен непрозрачный откидной экран. Это чтобы много не дышать, да?

Сунули меня туда, словно бродячую собаку или беглую кошку в ветеринарный карантин. Блин, лошадь на передержке! Хотя с бродячими собаками и котами у нас обращаются гораздо гуманнее. А над лошадьми вообще… трясутся, как над родными детьми.

Понятно, что обстановка счастья мне не прибавила, а вот желание свалить отсюда, и как можно быстрее, увеличила и даже очень.

– Ты ее видел? – донеслось до моего слуха.

– Видел, – нехотя ответил второй. – И мне жаль полковника.

– Да уж, – вздохнул первый. – Теперь на нее будет большая очередь…

И это мне не понравилось. Причем сразу, скопом. Я ничего не понимала. Какой полковник? Какая очередь? Что за странные загадки? И куда меня везут?

В результате, полчаса спустя меня вытащили в большое помещение, залитым ярким светом ламп, и предоставили под… вот даже не скажешь – светлые очи. Глаз у этой тетки видно не было вообще. Все закрывалось зеленой маской с номером и надписью на всеобщем «директриса академии женских особей». Все остальное было закутано в бесформенный халат такого же противно–зеленого цвета.

– Твоя новая особь, – сообщил на уни один из здоровых охранников, втаскивая меня за собой за плечо. – Все как обычно. Но будь аккуратна – особь ценная, порча не приветствуется.

– Да, господин, – кивнула зеленая маска, низко склоняясь. – Мы сделаем все возможное, чтобы привить новой особи приличные правила поведения!

– Старайтесь! – милостиво разрешил сопровождающий и удалился.

– Быстро пошла! – тут же активировалась директриса, становясь тираном.

Блин, настоящий Железный Дровосек! И указала мне направление, следуя в нужную точку. Я прикусила себе язык, чтобы часом не подкорректировать это самое направление гораздо дальше и в другую сторону, но сдержалась. Хотя мысленно отправила ее в такой замечательный маршрут, что все неудовлетворенные дамы обзавидовались бы скопом.

Меня привели в… скажем так, гардеробную, где сдали с рук на руки следующей маске, на это раз бледно–зеленой, и приказали мне выдать все! Та сучка в климаксе так и сказала большими буквами: ВСЕ!

А подчиненная и рада стараться. Ну, что вам сказать…

Женщин тут, скажем прямо, одевали очень незатейливо. На голое тело натягивалось тонкое платье из эластичного материала с разрезами по бокам. Оно чем–то напоминало чеонгсама2. Вот только обтягивало как вторая кожа, имело крайне низкий вырез на грани приличия и разрезы начинались от талии. Нижнего белья женщины в этом мире не носили.

Сверху этого открытого со всех сторон безобразия полагалось натягивать закрытое со всех сторон безобразие: бесформенный, безразмерный халат до пола. Я бы окрестила его кимоно, если бы эта гадость была хоть вполовину так изящна.