Таша

Глава 21

Когда я вернулась, на поляне уже весело горел огонь, облизывая дно походного котла, а в нем на самом дне кипела вода. Двое парней чистили грибы, сидя так, чтобы от огня было светлее — на землю опускался вечерний сумрак.

— Таша, сегодня будет каша с грибами, мясо еще надоест, с ним успеется, — окликнул меня один из них.

— Значит, будет с грибами. А когда вы успели собрать их?

— По дороге, когда еще? Сейчас забросим в воду вместе с крупой и…

— Э-э… нет! Готовить будем иначе — по-моему. Чищеные грибы нужно хорошо промыть у ручья — очень хорошо. Порезать и отварить немного — это да. Потом отцедить через крышку. Грибы в том же котле поджарить на масле и вынуть. В масло, что осталось на дне, добавить воды, крупы и сварить кашу, добавив вяленый лучок. Соль, само собой и в самом конце — жареные грибы. Так будет вкуснее, хоть и немного дольше.

— Я думаю — оно того стоит, — отозвался Тарус, — ты как? Не злючая сейчас? Сама сготовить сможешь?

— Уйди ты, Тарус, а то сейчас точно… — рассмеялась я и рассказала всем о своей особенности, чтобы знали и зря не злили. Мужики оживились и заговорили все разом… взялись острить и всячески подлизываться, как и другие до этого — в том нашем отряде. Я готовила еду и хмыкала в ответ. На душе было легко. Подружусь и с этими… и как в тот раз — постараюсь сделать все для того, чтобы и они вернулись домой живыми.

Пока готовилась еда, парни обустроили стоянку. По кругу встали несколько походных шатров, в темноте они уже плохо просматривались.

Когда каша поспела, все расселись у костра с полными мисками в руках. В огонь подбросили хвороста, чтобы не тыкать слепо ложками и ненадолго замолкли — ели. Я знала, что еда удалась — пробовала уже, и тоже выскребла свою мисочку до дна. Каша пахла грибами — не вареными, а поджаренными на топленом масле и была вкусной просто необыкновенно.

Каждый вымыл в ручье свою миску. Потом разобрали остатки еды из котла на утро. Двое потянули его к ручью — залить на ночь водой, а я слушала похвалы и тихо радовалась — сытые мужики всегда намного добрее голодных. Они теперь хорошо отдохнут, выспятся, завтра с утра поедят так понравившейся, хоть и холодной уже каши и до обеда будут сыты и довольны. Я будто заботилась о большой семье — своей семье. Уже сейчас обдумывала, чем порадовать их завтра и пропустила что-то… возле костра оживились и загомонили.

— Пока мы на своей земле — отчего же нельзя? — удивлялся Тарус, — тут шуметь можно сколько душе угодно, только зверье лесное и распугаете. А так… охрана у нас надежнее некуда, так что — можно. Тащи, воин, свой ситар.

К костру вынесли уже знакомый по виду сверток и вытащили из него похожий на тот ситар — подобие гуслей, но, очевидно, созданное для удобной перевозки в походах, не громоздкое. Парень не стал играть на нем сам, а почему-то передал в руки Юрасу, который опять сидел рядом со мной. Я не стала из-за этого шарахаться и злить этим Коня — сидит и пускай себе сидит. Парни с предвкушением зашептались, будто сейчас должно случиться что-то немыслимо приятное. Я затаилась тоже — помнила, как пел вечерами у походного костра Данил, это всегда было, как какое-то таинство. Всякое людское умение, каждый талант являлся таковым, если восходил в своем мастерстве до настоящих высот. Очевидно, Юрас владел этим умением, и мне было любопытно — превзойдет ли он в нем Дана, или же его просто уважили, как своего командира?

Он так же, как Данил тогда, побренчал немного струнами, пробуя их на слух, а его попросили:

— «Пожар», командир… спой про пожар…

Я замерла… это была та самая песня… очевидно, любимая всеми воинами — про тоску о любимой, про телесную тягу к ней, про женскую любовь и верность, что хранят воина в битве… А еще там есть упоминание об обручальном плате и мне не хотелось бы сейчас… Да и вспоминать, как тогда сорвалась, руку резала… плакала пол ночи в темноте… я отвернулась, погружая взгляд в языки пламени. Отозвался на просьбы не Юрас, а Тарус:

— Нет, давай лучше «Колючку». Пока мы далеко от границы, да в глухом лесу, можно и пошуметь. Жги, Юрас!

И он зажег! Хитро повел на меня глазами, блеснувшими огненными сполохами, отразившими пламя костра, ухмыльнулся, провел рукой по струнам и запел. Его голос был не таким чистым, как у Дана, а немного хрипловатым, но как-то гуще и звучнее, что ли? И очень приятным для уха, чего уж… От него пробежали по коже прохладные мурашки, наполнив душу предчувствием чего-то хорошего, и я уставилась на него во все глаза.

— Колется стерня и жалит гад, испытать я это был бы рад,
Только перестала б ты колоться, как же я устал с тобой бороться…

Отряд со смешками подхватил:

— Злючая ты, злючая-колючая!
До чего же ты меня замучила!
Тянешь душу и совсем не ка-аешься!
Скоро ли в колючку наиграешься?!

Певец опять перебирал струны, улыбаясь и поглядывая на меня. А я тоже уже не могла прогнать улыбку со своего лица.

— Больно ранят стрелы степняков, остры зубы у лесных волков,
Только есть еще страшнее зло… как же мне с тобою повезло…

И отряд опять грохнул… Далеко по ночному лесу разносилось:

— Злючая ты, злючая-колючая-а…

Я захохотала в голос и, испугавшись, зажала рукою рот, боясь помешать певцу. А он продолжал:

— Ты переставай уже чудить, просто согласись моею быть.
Что ж ты у меня такая злючка? Глупая… любимая… колючка…

Парни в конце уже не ржали, как жеребцы. Слова звучали ласково, с легким упреком и грустинкой, как и у Юраса. Будто жалея о девичьей глупости, упрямстве… или зря упущенном времени. Я опять уставилась в костер — мелкий сушняк быстро прогорел и с шорохом рассыпался яркими алыми угольками. Пора было спать, о чем и объявил Юрас:

— Жаль, но на сегодня все, пора отдыхать. Отбой.

Я поднялась со всеми, а он неожиданно взял меня за руку и повел за собой, говоря при этом:

— Спать будешь в этом шатре — это твой дом на весь поход. Внутри меховой карман, сейчас не так холодно — просто ляг на него и укройся одеялом, под голову — плащ. Я опущу полог — наверху есть продых, дышаться будет легко. А в холода…

— Ох, ты ж… откуда это? — спрашивала я, ощупывая уже изнутри мягкий длинный мех, покрывающий все стены маленького шатра до самого верха, его дно.

— Я… подарок тебе… от правителя. Ложись, отдыхай. Завтра будет немного легче — втянешься… хотя ты и сама уже знаешь…

Сердце колотилось, как бешеное — мне трудно дались слова, трудно было не дать дрогнуть голосу, а до этого — не вырвать свою руку. А он сжал ее, будто имел на это право! Вел меня за собой, как тогда… я так не смогу, не вынесу этого… Это он ничего не помнит, но я-то помню… то, что случилось единственный раз в моей жизни и было вырублено на моей памяти, как острым зубилом на камне. Каждое его движение, каждый вздох, каждый стон… его руки… у меня просто не получится…

Я опять попадаю под чары его легкого нрава, облика, а теперь и голоса… пропаду ведь. Это тогда я не ревновала его к толстой Сташе. Просто не знала другого способа быть счастливой, да и не умела я тогда завидовать, ревновать, злиться — гадов дар фэйри… Но придись сейчас делить его с другой? Я вынесу это? А с ним так и будет — он не мой, в его мыслях другая, я помню тот его взгляд, да еще эти пряники… Из-за такой глупости вдруг опять стало больно — тогда он брал их не для себя, как я думала, а для нее. О ней были его мысли, а его ласковая улыбка… он представлял, как будет одаривать ее вкусным лакомством. А я, глупая… чернила брови, кусала губы, чтобы алели… так будет и дальше, если я забуду обо всем этом.

Даже если ради сына и с желанием начать новую жизнь он возьмет меня в жены… ведь он опять ведет к этому, разве не ясно? Все равно не будет между нами… я просто не допущу этого. Потому что случись оно — для меня все будет по-настоящему, я сегодня поняла это.