Таша

* * *

— Завтра, — отрезал упрямо Юрас.

— Да с чего ты гарцуешь так? Неужто невмоготу подождать пару-тройку дней? Ведь не поймет никто — ни твой отряд, ни друзья, ни правитель с женой, — доказывал ему Мастер.

Я тихо улыбалась — уж кто-кто, а Дарина против не будет. И поймет все. А шума не хотелось и мне, потому что хорошо помнила поселковые свадьбы — суетно, дорого, утомительно. Просто дань принятому повсеместно обычаю. Нас никто не заставляет слепо следовать ему, так что же тянуть, зачем? Если узлом завязывает внутри страшная потребность в нем, вдруг заполонившая и душу, и тело? Если от его руки, что крепко держит сейчас мою, расходится по всему телу жар, вызывая почти непереносимое томление и обещая так много… немыслимо много.

— Завтра, — тихо проронила и я, сжав его руку.

— Ну… раз такое дело… то ближайшая обрядная за поворотом — во дворце, — вздохнул тяжко-тяжко ведун и я вдруг поняла — придуривается же, потешается над нами дед. А он продолжил:

— Я сам проведу обряд. А как же наряд, дочка? Неужто не хочется тебе…

— А есть уже наряд, отец. Все есть, что мне нужно… Вы с гостем перейдите сейчас в другое место — я уберу со стола, — освободила я осторожно руку, но нечаянно утонула в глазах Юраса. Не оторваться, не наглядеться… Вбирала в себя его нежность, любование мною, жажду… купала свою душу во всем этом.

— Дитя вон давно пора класть спать, — буркнул довольно ведун, а я опомнилась и перестала глупо улыбаться.

— Приберусь и уложу, побудьте с ним немножко. Я скоро.

— Вкусно было, спасибо за угощение. Давно не получал столько удовольствия от еды. Ты настоящая мастерица, еще в походе понял… да и все поняли тогда.

Юрас подхватил сына и понес следом за ведуном, а я принялась убирать со стола. Быстро перемыла посуду — теплая вода ждала, и подошла забрать Зоряна. Юрас попросился:

— Я тоже с вами. Можно?

— Сам не усни там под колыбельную, — все подшучивал над нами ведун.

Сынок сегодня вел себя на диво спокойно и тихо. Смотрел на нас во все глаза и помалкивал. Я даже попробовала рукой его лоб — не приболел ли? Когда уложила его, и он уснул под знакомую колыбельную, я встала с детской постели и сразу попала в руки Юраса.

— Оденься тепло, пройдемся. Все равно не уснуть. Или ты устала — готовила же целый день, переживала из-за меня? Пойдешь со мной? Хорошо… Пройдем по парку, там ветер утих и уже не капает. Похоже — скоро и здесь начнет морозить.

Мы вышли, оставив стражника в доме. Юрас обнял меня за плечи и мы пошли прямо, не особо думая — куда идем? Ветер, и правда — стих. Еще не морозило, но все шло к этому. Я подняла к нему лицо и спросила о том, что пришло в голову:

— Вы все же собирались уходить к Змеиному лесу. Ведь нужно спешить, пока не заснежило?

Но Юрас ответил:

— Я не пойду с ним. Не смогу сейчас уйти от тебя. Тарус поймет. Возьмет Дрогмила или Старова Тараза… есть кого. А только я и его постараюсь отговорить от этого похода. Он рвется туда, срывается почти безо всякой подготовки, в спешке. Серьезное дело так не делается. А еще похоже, что он уже опоздал — я чую снег. Пойдет скоро, вот увидишь. Стылость какая-то влажная… Ты не мерзнешь сейчас?

— Не мерзну. Я сейчас радуюсь, что ты не уходишь туда.

— Не смогу, — выдохнул он снова.

Мы долго ходили по ночному парку, много говорили. Он рассказал о своей семье — брате, который сейчас уехал по службе в другую страну. О ведуне, усыновившем их с братом, когда они лишились родных. О том, что это был дед Дарины и они теперь вроде даже, как дальняя родня. О том, что приемный отец оставил им с братом большой дом, но Юрас не очень любит там бывать. Что как-то само собой так сложилось и хозяином в нем чует себя брат.

— Но нам придется немного пожить там — пока не выстроим свой.

— Не надо, Юрас, не спеши решать это. Ведь все равно мне не оставить Мастера одного. Почему бы тебе не жить в нашем доме? Это никакие не приймы, не надумывай себе, не иди на поводу у людских домыслов. Это просто разумно и милосердно — не оставить старого человека одного, не заставлять меня разрываться между вами — на два дома.

— Да, это разумно. Если он будет не против, то я согласен. Мне давно уже… я давно уже живу, не особо переживая — как оно выглядит и что подумают обо мне люди? Может, не всегда верно, не всегда это было так, как нужно…

— Все прошло. Давай забудем, — потянулась я к нему за поцелуем. А он прижал меня к себе и прошептал над ухом:

— На спокойную ночь и сладкий сон — как отведу к дому. Мне мало этого, Таша, так мало, что боюсь сорваться. Меня трясет от желания сделать тебя своей. Внутри будто до предела натянутая тетива — в груди, и она не хочет расслабляться. Нет покоя от тебя, и все не наступает спокойствие. У меня страшная потребность в тебе. Не оттого, что очень давно не… а может, сказывается и это. Но главное — это ты… так манишь… — почти задохнулся он словами, — у тебя кожа нежная, как бархат — цвета молока с брызгами солнца…

— Откуда тебе знать это? — шептала я, тая от таких слов, прижимаясь к его груди щекой.

— Один только раз и смог коснуться, — горько прошептал он. А у меня сердце зашлось от жалости к нему. А потом я поняла — о чем он, и уколола:

— Это когда ты давил меня о конский бок?

— Пальцем по щеке до шеи провел… — вспоминал он, — думать потом не мог ни о чем другом.

Наклонился ко мне и опять зашептал в ухо, зачаровывая своими словами, делая ноги слабыми, а всю меня — млеющей и покорной:

— А косы у тебя, как мед середины лета. Мне нравится в тебе все — до самой последней мелочи, до посиневших тогда от холода пальчиков на твоих ногах. Я едва не сошел там с ума от этого… когда с тебя сорвали сапоги… — замолчал подавленно, а потом продолжил, будто выталкивая из себя слова — весомо, уверенно, продуманно:

— Ты мое наваждение… нужда в тебе почти невыносима. Я не верю, что когда-нибудь утолю эту жажду, что смогу насытиться тобой. Даже твой колючий нрав… он для меня. Я не знаю — когда это со мной случилось? И что было бы, не будь Зоряна… я ведь шел первый раз только к нему… Но сейчас ты будто проросла собою в мое тело и душу, — вздохнул, а потом будто улыбнулся — я поняла это по его голосу:

— Пойдем… я отведу тебя до двери… Нет — еще одно, — вдруг опять трудно выдохнул он, остановившись, — ты вчера успела ко мне первой… спасибо за это. Я уже знал, что сам никогда не откажусь от тебя, но вот как к тебе подступиться…? Я впервые так страшно боялся, Колючка, едва ли не больше, чем тогда — перед смертью. Что не нужен тебе, что опять прогонишь. Даже поединок казался избавлением от этого страха… хоть перестану мучиться им, если не выживу.

Завтра жди к обеду уже готовая… ко всему. Дольше мне не протянуть, Веснушка, я слаб, очень слаб перед тобой. Ты взяла меня к себе в плен, мой рыженький воин…

Пока шли до дома, я тихо радовалась, что все же пошла к нему вчера…, и что он доверился и говорит вот так… Может, раньше и не мог, но сейчас учится этому — и говорить, и открывать душу. И радостно было, что это только для меня, только мне! А еще до меня потихоньку доходило про «готовая ко всему». И не то, чтобы я была против… конечно же — нет! Но вот как раз касаемо этого… в голове крутилось, и я мучительно раздумывала — говорить ему или не говорить? И как-то оно вылетело само, когда я уже входила в дом. Обернулась и вдруг ляпнула:

— Шершавым камнем хорошенько потри ладони, — и в ужасе прикрыла рот обеими руками. Неужто и вправду сказала это? Вот же поселковая дурочка!

— Что такое, Колючка? — враз подобрался он.

— Прошлый раз… ты всю меня исцарапал своими мозолями, — быстро сказала я и захлопнула дверь. Перепуганными глазами взглянула на охранника и чуть не подавилась, сдерживая смех. Что он там, стоя за дверью, сейчас думает?