Моя прекрасная повариха

Глава 5

Фьярви

Когда за нами закрылась дверь, то я почти ощутил дуновение ветра от падающего занавеса. Вот я со своей женой в своей спальне. Но все это не по-настоящему, и я должен пожелать ей доброй ночи и попробовать заснуть.

– Я хотел отвести тебе соседнюю комнату, – сказал я, пытаясь говорить невозмутимо и спокойно. – Но моя служанка слишком любопытна, везде сует свой нос… и нам не пойдет на пользу, если весь Келлеман будет знать, что…

Азора обернулась и одарила меня ободряющей улыбкой. На стуле у окна стояла сумка с ее вещами; я растерянно запустил руку в волосы, сгреб косы на затылке и сказал:

– Кровать – тебе. А я буду тут, на диване. Если ты, конечно, не против.

Прежнему хозяину дома эта огромная комната служила и спальней, и кабинетом: здесь нашлось место и для кровати, и для дивана, и для письменного стола, и для шкафов с книгами и одеждой. Я бы разместился со всеми удобствами.

– Хорошо, – кивнула Азора. – Спасибо тебе.

Я улыбнулся, чувствуя, как сводит лицо. Кажется, я дал маху – женился на самой прекрасной женщине в мире и теперь буду спать на диване без всякой надежды на то, что однажды она позволит поцеловать себя не по-дружески, а по-супружески. Так мне и надо. Известно, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями.

– Вон там – ванная, – указал я на дверь. – А вон там ширма, если тебе понадобится переодеться. В общем, вот.

– Спасибо, – повторила Азора, и мне показалось, что ей тоже не по себе. Заглянув в сумку и вынув из нее сорочку и халат, она скользнула в ванную легким привидением, и я услышал шелест одежды.

Нет, лучше не думать о том, что никогда не будет моим. Я всегда вел себя достойно – вот и буду вести себя так дальше. Вздохнув, я принялся застилать диван и, когда Азора вернулась и села на край кровати, уже успел переодеться в пижаму и нырнуть под одеяло.

– Как думаешь, завтра на кухне уже можно работать? – спросила она. Я кивнул. Дархан успел заказать все, что испортилось, сегодня вечером продукты уже доставили. Завтра будет новый день и новая жизнь.

– Думаю, да. Кстати, Морави одобрил мою идею кулинарного конкурса. Прославим тебя на весь белый свет.

Азора села на край кровати и быстрыми движениями принялась переплетать рыжую косу. Я смотрел на нее, как завороженный, чувствуя, как иносказательно говорят поэты, стеснение в членах.

– Наконец-то я делаю то, что мне нравится, – призналась Азора и вдруг сказала: – Когда мои родители узнают, что я вышла за тебя замуж, то будет скандал на весь Благословенный мир.

Я усмехнулся.

– Так им и надо. Главное, что вас с Глорией оставят в поко…

Дзын-н-нь! – услышал я негромкое звяканье из соседней комнаты, и в тот же миг Глория закричала:

– Мама! Мамочка!

Мы с Азорой вылетели в коридор, и в лицо мне ударило жаром. Кажется, в коридоре не было воздуха: только огненный туман. Дверь в комнату Глории была распахнута, все заливало тревожное рыжее зарево, и, вбежав вместе с Азорой внутрь, я увидел шар пламени, который кружился под потолком и пытался расплевывать искры.

Глория стояла, протянув к нему руки, и я понял, что она колдует – именно ее магия не давала шару рассыпаться и сжечь дом. Лицо девочки побелело от напряжения, по лицу катился пот, и она смотрела так, словно сейчас в ее мире не было ничего, кроме отчаяния.

– Глория! – Азора кинулась было к дочери, но я схватил ее за руку.

– Нет, ей нельзя мешать!

Шар качнулся, поворачиваясь, и Глория застонала сквозь сжатые зубы. Оранжевое и красное сделалось белым, и в этой раскаленной белизне вдруг проступило незнакомое лицо – мужское, очень красивое, и я бросил взгляд в сторону Азоры и увидел, как она побледнела.

Принц Эленвер был джентльменом, как бы он смог обойтись без свадебного подарка?

В ту же минуту я шагнул вперед, заслоняя собой Азору и Глорию – так все мои предки вставали, закрывая родных от подземных драконов и жуков Харанвара: не думая, чем это закончится, просто стремясь защитить.

– Не трожь мою жену, тварь! – выдохнул я, чувствуя, как от жары волосы и брови начинают дымиться. Чувство, которое наполняло меня сейчас, почти отрывало от земли. У меня была семья, и я защищал свою семью. – Не трожь мою дочь!

Лицо принца дрогнуло, искажась и дымясь. Глория застонала, но я чувствовал, что она не опускает рук. От нее шло дуновение прохладного воздуха, и мне было легче дышать.

У меня была семья, и я никому не дал бы ее в обиду. Сгорел бы заживо, но не дал.

Эльф рассмеялся.

– Какая смелость! Даже не думай о возвращении, Азора! – пропел его мелодичный голос, ледяной и жестокий, и я понял, что все это время он смотрел на Азору. Меня он даже не замечал, я был для него чем-то вроде волоска, прилипшего к скатерти. – А это вам на память. Счастливой жизни в новой семье!

Шар лопнул с грохотом и треском, плевки огня разлетелись во все стороны, в лицо мне ударил пудовый огненный кулак и, падая на ковер, я еще успел подумать: ведь мы же тут сгорим… А потом отовсюду хлынула прохлада – воздух был таким чистым и свежим, что я дышал и не мог надышаться.

Я опомнился в ту же минуту – услышал стон, вскочил, бросился к Азоре, державшей на руках Глорию. Девочка была без сознания, но жива – она дышала, ее веки едва заметно подрагивали, и ожог на щеке был похож на царапину, словно дракон провел когтем. Азора плакала, массировала виски девочки, пытаясь привести в чувство, и даже не замечала, что от ее левого виска до подбородка струится такой же шрам. Он наливался огнем и чернотой, и я подумал: какой же сволочью надо быть, чтобы изуродовать ребенка и беспомощную женщину – и как хорошо, что Азора смогла сбежать.

– Идем! – я осторожно взял Глорию на руки, поднялся и бросился на лестницу. Надо было скорее выбраться из дома, мало ли, что еще придет в голову этой эльфийской гадине? Азора бросилась за мной, мы почти вывалились в свежую летнюю ночь, и, пробежав несколько шагов по дорожке, я услышал встревоженные голоса соседей и гудок пожарной машины.

– Господин Фьярви! Господин Фьярви! Что? Пожар? Горим?

– Живы, слава Богам!

Глория шевельнулась у меня на руках, приоткрыла глаза и едва слышно пролепетала:

– Мамочка…

– Я здесь! – мы осели на траву лужайки, Азора склонилась над девочкой, прикоснулась было к ее ожогу и тотчас же отдернула руку. Соседи в исподнем толпились на улице, гремя ведрами и готовясь прийти на выручку.

– Он не придет, – прошептала Глория. – Он больше не вернется, я знаю…

Пожарный экипаж с гудением остановился у ворот. Я поднялся, не чувствуя ни ног, ни земли. Махнул рукой.

– Вроде все! Не горим!

– А пыхнуло-то как! А рожа-то над домом расплылась! – заголосили соседи. – Ну все, думаем, пришел последний день!

Азора всхлипнула, дотронулась до своего ожога, и ее лицо исказилось болью. Я обернулся в сторону дома – там было тихо и темно, ни следа пламени, но пожарные все равно затопали по дорожке, чтобы все проверить.

– Не плачь, мамочка, – прошептала Глория, и по ее щекам полились слезы. – Все ведь хорошо…

Азора прижала дочь к себе и разрыдалась.

Азора

Мы провели ночь в больнице. Дежурный врач осмотрел нас с Глорией, наложил на наши ожоги толстые мазки отвратительно пахнущей мази и, правильно оценив ситуацию, принес серебристые стаканчики с успокоительным. Я послушно выпила лекарство, скривилась от травянистой горечи, и почувствовала, как желание кричать от отчаяния постепенно тает.

– Зайду к вам через час, сделаю повязки, – сообщил врач и посоветовал: – Постарайтесь уснуть, сон лечит. Утром посмотрим, выписать ли вас или еще подержать, понаблюдать.

Фьярви кивнул, протянул врачу ассигнацию. Тот сгреб деньги отработанным движением и сказал:

– Дрянная эта штука, магические раны. Ты молодец, девочка. Вы бы так просто не отделались, если бы ты его не сдержала.

После того, как пожарные проверили дом, Фьярви заглянул туда и вышел со своим сюртуком – во второй руке он нес Мамзель Тутту, и Глория увидела куклу и смогла улыбнуться. Сейчас она прижимала игрушку к себе, свернувшись калачиком на больничной кровати, я смотрела на дочку и понимала, что еще немного, и я буду вопить, ругаться самыми грязными словами и бить стекла от невыносимого отчаяния.

Кем надо быть, чтобы изуродовать собственное дитя? Глория была красавицей, и Эленвер отобрал у нее эту красоту, надежду и все прошлое и будущее – вырвал из ее души все хорошие мысли об отце, которые там еще сохранились. И что такое шрам рядом с пониманием, что его подарил тебе твой отец?

Меня он тоже заклеймил – но почему-то я могла думать об этом почти без боли. Я была опостылевшей женой, беглянкой, которая его опорочила – чего еще мне от него ждать?

Впрочем, он не отпустил бы нас в новую жизнь без свадебного подарка. Хорошо, что всем нам удалось выжить после его получения.

– Спи, детка, – Фьярви присел на край кровати, погладил Глорию по голове. – Хочешь, утром поедем кататься на лошади?

Глория негромко всхлипнула, и у меня похолодело в груди, когда я представила, о чем она сейчас думает.

– Почему папа так сделал… – прошептала она.

– Потому что он негодяй, – решительно ответил Фьярви. Когда дело доходило до того, что кто-то обижал детей, гномы не стеснялись в выражениях. – К тому же, мелочный негодяй. Родители должны беречь своих детей, а не ранить. А он хотел причинить вам обеим боль, вот и все.

Он говорил уверенно и спокойно, и я чувствовала тихую радость от того, что Фьярви сейчас был с нами. Сейчас он казался мне не просто хорошим человеком и не просто другом.

Ни один хороший человек не встанет перед огненной тьмой, чтобы закрыть собой тех, кого он знает всего три дня. И я радовалась тому, что он был рядом.

Глория провела ладошкой по здоровой щеке и крепче прижала к себе Мамзель Тутту.

– Он больше не придет, – уверенно сказала она, и ее голос дрогнул: – Мамочка, я так испугалась…

Я обняла Глорию – если бы в моих силах было забрать ее боль и горе, я сделала бы все, чтобы ей стало легче. Фьярви погладил ее по руке, и Глория закрыла глаза. Доктор был прав, сон лечит, но я прекрасно знала, как она проснется: сначала откроет глаза, и несколько секунд все будет хорошо, но потом на нее навалится воспоминание об огненном лице, которое она пыталась удержать, и шраме на щеке.

Фьярви дотронулся до моего запястья и кивнул в сторону двери. Я поднялась с кровати Глории, и мы тихонько вышли в коридор. Там я прислонилась к стене и поняла, что сейчас разревусь. Не помогло мне успокоительное… Кругом царила тишина, на сестринском посту горела единственная лампа, и мне казалось, что я зависла где-то там, где нет ни времени, ни пространства, только боль и горе.

– Сильно болит? – спросил Фьярви, и я не сразу поняла, о чем он. Ах, да, моя щека. Эленвер любил гладить меня указательным пальцем от виска до подбородка – когда мы лежали в обнимку, отдыхая после любви. В животе заворочался ледяной ком, и я испугалась, что сейчас меня вырвет от отвращения.

– Не очень.

– Я сейчас съезжу домой и вернусь, – сказал Фьярви. – Что привезти тебе и Глории? Одежду – да, что еще? Может, фрукты? Лекарства все будут, я доктора подмазал.