Похищенный наследник

Я вижу, как пульс скачет в ее горле, под тонкой, нежной кожей. Я почти чувствую вкус адреналина в ее дыхании. Ее страх — как соль на блюде, он только делает этот момент еще вкуснее.

Я жду, что она начнет плакать. У этой девушки явно нет стержня. Она слабая, по-детски наивная. Избалованная принцесса американской королевской семьи. Она будет умолять меня не делать ей больно. И я сохраню каждую ее мольбу в своем сознании, чтобы передать ее семье, когда буду убивать их.

Вместо этого она делает глубокий вдох и расправляет плечи. Она закрывает глаза на мгновение, ее губы расходятся, когда она испускает долгий вздох. Затем эти большие зеленые глаза снова открываются и смотрят прямо мне в лицо, широко и испуганно, но решительно.

— Я не убивала твоего отца, — говорит она. — Но я знаю, как мыслят такие люди, как ты. С тобой невозможно рассуждать. Я не собираюсь трусить и умолять — тебе это, наверное, только понравится. Так что делай то, что должен.

Она поднимает подбородок, ее щеки розовеют.

Она думает, что она храбрая.

Она думает, что сможет остаться сильной, если я захочу ее пытать. Если бы я хотел сломать ей кости, одну за другой.

Я заставлял взрослых мужчин звать своих матерей.

Я могу только представить, что я мог бы заставить ее сделать, если бы у меня было достаточно времени.

Конечно, как только я поднимаю правую руку, она отшатывается, боясь удара по лицу.

Но у меня нет намерения бить ее. Пока нет.

Вместо этого я прижимаюсь кончиками пальцев к нежно-розовой щеке, слегка усыпанной веснушками. Мне требуется каждая унция самоконтроля, чтобы не впиться пальцами глубоко в ее плоть.

Я провожу большим пальцем по ее губам. Я чувствую, как они дрожат.

— Если бы все было так просто, моя маленькая балерина, — говорю я ей.

Ее глаза расширяются, дрожь пробегает по ее стройной фигуре. Ее пугает, что я так много о ней знаю. Я знаю, чем она занимается и что любит.

Эта девушка даже не представляет, как легко ее читать. Она так и не научилась возводить стены, чтобы защитить себя. Она так же уязвима, как клумба с тюльпанами. Я намерен топтаться по ее саду, вырывая цветы из земли один за другим.

— Я привел тебя сюда не для того, чтобы быстро убить, — говорю я ей. — Твои страдания будут долгими и медленными. Ты станешь лезвием, которым я буду резать твою семью снова, снова и снова. И только когда они будут слабыми, отчаявшимися и полными страданий, только тогда я позволю им умереть. И ты сможешь наблюдать за всем этим, маленькая балерина. Потому что это трагедия, и принцесса-лебедь погибнет только в последнем акте.

Слезы наполняют ее глаза, беззвучно скатываясь по щекам. Ее губы дрожат от отвращения.

Она смотрит на меня и видит чудовище из кошмара.

И она абсолютно права.

За то время, что я работал на Зейджака, я совершал невыразимые вещи. Я шантажировал, крал, избивал, пытал и убивал людей. Я делал все это без угрызений совести.

Все, что было хорошего во мне, умерло десять лет назад. Последний клочок того мальчика, которым я был раньше, был связан с Зейджаком — он был единственной семьей, которая у меня осталась. Теперь его нет, и во мне нет ни капли человечности. Я больше ничего не чувствую, кроме нужды. Мне нужны деньги. Власть. И, прежде всего, месть.

Нет ни хорошего, ни плохого, ни правильного, ни неправильного. Только мои цели и то, что стоит на пути к этим целям.

Несса медленно качает головой, отчего слезы текут еще быстрее.

— Я не собираюсь помогать тебе причинять боль людям, которых я люблю, — говорит она мне. — Неважно, что ты сделаешь со мной.

— У тебя не будет выбора, — говорю я, улыбка искривляет уголки моего рта. — Я же говорил тебе. Это трагедия — твоя судьба уже предрешена.

Ее тело напрягается, и на мгновение я вижу, как в широко раскрытых глазах вспыхивает искра бунтарства. Я думаю, что она может набраться смелости и попытаться ударить меня.

Но она не настолько глупа.

Вместо этого она говорит: — Это не судьба. Ты просто злой человек, который пытается играть в бога.

Она отпускает дверную ручку и встает прямо, хотя это еще больше сближает нас.

— Ты не больше меня знаешь, в какую историю мы попали, — говорит она.

Я могу задушить ее прямо сейчас. Это погасило бы вызов в ее глазах. Это показало бы ей, что какой бы ни была эта история, она не имеет счастливого конца.

Но тогда я лишу себя горького удовольствия, которого ждал все эти месяцы.

Поэтому вместо этого я говорю: — Если ты так решительно настроена написать повествование, почему бы тебе не сказать мне, кого я должен убить первым? Твою мать? Твоего отца? А как насчет Аиды Галло? В конце концов, это ее брат застрелил Таймона...

С каждым членом семьи, которого я называю, ее тело дергается, как будто я ее ударил. Кажется, я знаю, что причинит ей наибольшую боль...

— А как насчет нового олдермена? — говорю я. — Вот где начался конфликт — с твоего старшего брата Каллума. Он думал, что он слишком хорош, чтобы работать с нами. Теперь у него хороший офис в мэрии. Его так легко найти там. Или я могу просто пойти к нему в квартиру на Эри-стрит...

— Нет! — кричит Несса, не в силах остановить себя.

Боже, это слишком просто. Это совсем не весело.

— Вот правила на данный момент, — говорю я ей. — Если ты попытаешься сбежать, я тебя накажу. Если ты попытаешься причинить себе вред, я накажу тебя. Если ты откажешься от любого моего приказа... ну, ты поняла. А теперь перестань хныкать и возвращайся в свою комнату.

Несса выглядит бледной и больной.

Она вела себя вызывающе, когда думала, что на кону стоит только ее жизнь. Но когда я назвал ее брата и невестку, это стало для нее реальностью. Это мгновенно лишило ее сопротивления.

Я начинаю жалеть, что выбрал ее для этой маленькой игры.

Не думаю, что она будет сильно сопротивляться.

Конечно, как только я отступаю назад, чтобы дать ей возможность пройти, она покорно бежит обратно в направлении своей комнаты. Даже не попытавшись спасти свое достоинство.

Я достаю свой телефон, чтобы получить доступ к камерам, установленным в каждом углу этого дома.

Я наблюдаю, как она поднимается по лестнице, затем бежит обратно по длинному коридору в гостевые апартаменты в конце восточного крыла. Она захлопывает дверь и падает на древнюю кровать с балдахином, всхлипывая в подушку.

Я снова сажусь на скамейку, чтобы посмотреть, как она плачет. Она плачет целый час, прежде чем окончательно заснуть.

Я не чувствую ни вины, ни удовольствия, наблюдая за ней.

Я вообще ничего не чувствую.

10.

Несса

Следующие четыре дня я провела взаперти в этой комнате.

То, что поначалу казалось огромным пространством, вскоре начинает вызывать ужасную клаустрофобию.

Дверь открывается только тогда, когда горничная три раза в день приносит мне поднос с едой. Ей около тридцати лет, у нее темные волосы, миндалевидные глаза и рот в форме лука Купидона. Она носит старомодную униформу горничной: плотные темные колготки, длинную юбку и фартук. Она вежливо кивает мне, когда ставит новый поднос и поднимает старый.

Я пытаюсь заговорить с ней, но не думаю, что она говорит по-английски. Или, может быть, ей просто приказали не отвечать мне. Раз или два она бросает на меня сочувственный взгляд, особенно когда я становлюсь все более растрепанной и раздраженной, но я не питаю иллюзий, что она собирается мне помочь. Почему она должна рисковать своей работой ради незнакомки?

Я провожу много времени, глядя в окно. Окна высотой шесть футов, высокие, прямоугольные, с арочными вершинами. Скошенное стекло покрыто полосками свинца, и они не открываются. Даже если бы они открывались, это три очень высоких этажа до самой земли.

Окна вмонтированы в каменные стены толщиной более фута. Это все равно, что быть запертым в башне замка.

По крайней мере, у меня есть своя ванная комната, так что я могу пописать, принять душ и почистить зубы.

Когда я впервые вошла туда и увидела зубную щетку, зубную нить, расческу и гребень, выложенные рядом с раковиной, совершенно новые и нетронутые, меня охватила дрожь ужаса. Мое похищение было спланировано заранее. Я могу только представить, какие еще заговоры вертятся в голове моего похитителя.

Я до сих пор даже не знаю его имени.

Я была в таком ужасе, когда мы встретились, что даже не спросила его.

Мысленно я называла его Зверем. Потому что для меня он именно такой — бешеная собака, потерявшая хозяина. Теперь он пытается укусить любого, до кого может дотянуться.

Я не ем ничего из еды на подносах.

Сначала это происходит потому, что мой желудок разрывается от стресса, и у меня нет аппетита.

На второй день это становится формой протеста.

Я не намерена подыгрывать психопатическому заговору Зверя. Я не буду его маленькой зверушкой, запертой в этой комнате. Если он думает, что будет держать меня здесь неделями или месяцами, чтобы в конце концов убить, то я лучше умру от голода прямо сейчас, лишь бы разрушить его планы.

Я все еще пью воду из раковины в ванной — у меня не хватает нервов, чтобы выдержать пытку обезвоживанием. Но я уверена, что смогу долгое время обходиться без еды. Ограничение калорий и балет идут рука об руку. Я знаю, каково это чувствовать голод, и привыкла игнорировать его.

Я от этого устаю. Но это нормально. Мне все равно нечего делать в этой проклятой комнате. Здесь нет книг. Нет бумаги в письменном столе. Единственный способ провести время — это смотреть в окно.

У меня нет барре, но я все равно могу практиковать pliés, tendus, dégagés, rond de jambe a terre, frappés, adages и даже grand battement. Я не осмеливаюсь практиковать серьезные прыжки или упражнения на полу, потому что тут лежат древние ковры. Я не хочу споткнуться и вывихнуть лодыжку.

Остальное время я сижу в кресле у окна и смотрю вниз на обнесенный стеной сад. Я вижу там фонтаны и статуи. Беседки и красивые скамейки. Все заросло — видимо, Зверь не оплачивает услуги садовника. Но астры цветут, и эспарцеты, и русский шалфей. Пурпурные цветы великолепно смотрятся на фоне красных листьев. Чем дольше я заперта внутри, тем отчаяннее я хочу сидеть там, вдыхать запах цветов и травы, а не быть запертой в этой тусклой и пыльной комнате.

На четвертый день горничная пытается уговорить меня поесть. Она жестами показывает на поднос с томатным супом и бутербродами с беконом, говоря что-то по-польски.

Я качаю головой.

— Нет, спасибо, — говорю я. — Я не голодна.

Я хочу попросить у нее несколько книг, но упрямая часть меня не хочет ничего просить у моих похитителей. Вместо этого я пытаюсь вспомнить лучшие моменты всех моих любимых романов, особенно тех, которые я любила, когда была маленькой. Окруженный стеной сад напоминает мне тот из «Тайного сада». Я думаю о Мэри Леннокс. Она была еще ребенком, но у нее уже была железная воля. Она бы не прогнулась из-за тарелки супа, как бы вкусно он ни пах. Она швырнула бы ее в стену.