Ветер с севера

Глава 99

99.

На пороге квартиры под радостные причитания тёти Вали по всем поводам сразу у Бодровского открылось второе дыхание.

А Катя, оказавшись в тепле и поев горячего, быстро разомлела. Забралась с ногами на крохотный кухонный диванчик. Последнее, что она слышала, это рассказ, почему же всё-таки Юрка с Аллочкой назвали сына Михаилом.

— Ветер, оказывается огромная глупость вот эта фраза, помнишь, Серёга Лотвин говорил в Нахимовском. Мы ещё ржали тогда, как кони. Дебилы малолетние. "Лучше один раз родить, чем всю жизнь бриться." Помнишь? — Помню, конечно. То-то теперь отец Захар даже без усов ходит. А помнишь, мечтал, что у него будут такие висячие, — засмеялся Вадим. — Ну, вот и мне было смешно раньше. Пока Алуся первый раз не закричала. Она мне ещё в плечо вцепилась когтями. А потом она кричала часто, — Бодровский помрачнел, — И это, Ветер, было прям серпом по яйцам. Доктор пришёл такой старенький. А я, дурень, сижу думаю, что хорошо, что старый, молодого мужика я бы к жене не допустил. Фигня это всё, Ветер… Пустил бы. Ещё сам просил бы… Только бы всё хорошо было.

Ветров слушал, не перебивая, но воображение тут же рисовало Катю на месте Аллочки. Внутренности в узел закручивало.

На табуретке рядом тихо сидела тётя Валя. Обычно хлопотливая и шумная, она не проронила ни слова, пока сын рассказывал.

— Вот этот доктор мне велел читать стихи. Мне! Стихи! Я, блин, последнее стихотворение, которое выучил, это "Белеет парус одинокий". Тогда, помнишь, на конкурс чтецов надо было? А я вам с Захаром проиграл желание. И вы, черти, меня на этот конкурс. Позор такой! — Да, ладно, всё ж хорошо было. Мы вообще хотели, чтобы ты на полонез вышел с дочкой Медведчука. Так что, это ещё версия лайт. — С этой жопастой? Ветер, серьёзно? — Не отвлекайся! Так что там с доктором и стихами? — Ну вот, значит, я как дебил стою рядом с Алусей. Она стонет. А я стих читаю. А доктор мне говорит, чтобы я громче читал и с выражением. — А ты? — не выдержала тётя Вера. — А я, мам, начал громче. А оно короткое. Доктор говорит, давай ещё раз. И я читал. — Сколько раз? — уже давился от хохота Ветров. — Семь! Хватит ржать, Ветер! Семь долбаных раз. Я ж не могу признаться, что других стихов не знаю. — Как, сыночек? А "Я помню чудное мгновенье.."? — Мам, я там забыл, как меня зовут. Не то что Пушкина. Доктор ржёт. Алуська хихикает уже. Акушерка старается не хохотать. А я, клоун, их значит развлекаю. Но смотрю, Алусе не так больно. Я б читал, сколько надо. И тут они говорят: "Пошли рожать". А я не понял, а до этого это что было такое? Пошли в другое помещение. Там мне уже не до стихов было. Я чуть лёгкие не порвал, когда мы дышали, как нам велели. И тут доктор говорит: "Вы, папа, смотрю, Михаила Юрьевича очень любите. Он, кстати, мой тёзка. Я тоже Михаил Юрьевич." И вот прям в этот момент нам сына показывают. Смотрю, глазами хлопаю. Медсестра уже ко мне с нашатырем стала подкрадываться. У них там слабосильные папаши, оказывается, в обмороки валятся.

— Наш то самый лучший, да, сыночек? — тётя Валя не сводила глаз с первой фотографии внука, — Вот отец, жаль, не дожил. — Про отца, мам…. У меня в тот момент в голове голос его звучал, вот будто он рядом: "Юрий, ты мужик, а не тряпка". Он, помнишь, всегда так говорил, когда я тут сопли распускал. — Он очень тобой гордился, — утерла слезы Юрина мама. — Ну вот… Я и подумал. Вернее, Алуся сказала: "Может, Михаилом?". Мы ж всё выбрать не могли. Решили, посмотрим на ребёнка и решим. Так что решили. Михаил Юрьевич Бодровский. — Отлично звучит! За наследника твоего, брат!

Катя почувствовала, как руки Вадима подхватили её и понесли куда-то. Утром она очнулась в кольце его рук, крепко прижатая спиной к животу Вадима. Рассказ Юрки про роды сильно впечатлил. Так, что заныло всё внутри. Это она ещё Аллочкину версию не слышала. Просьба Ветрова о присутствии на родах теперь виделась очень разумным решением.