Любовь и другие слова

— Мы здесь все друг другу рассказываем, помнишь? — Он неохотно отодвинулся назад. — Таков уговор.

— Я не думаю, что ты хочешь это знать.

Он уставился на меня, не обращая внимания. — Я хочу это знать.

Соблазнившись на его блеф, я посмотрела ему прямо в глаза и сказала: — У меня начались месячные.

Он несколько раз моргнул, прежде чем выпрямиться. Цвет распространился от его шеи к скулам. — И ты расстроена из — за этого?

— Не расстроена. — Я прикусила губу, размышляя. — В основном, облегчена. А потом я прочитала письмо от мамы, и теперь мне немного грустно?

Он улыбнулся. — Это прозвучало ужасно похоже на вопрос.

— Просто всю жизнь ты слышишь о месячных. — Говорить об этом с Эллиотом было… в общем — то, не так уж плохо. — Ты думаешь, когда это случится, на что это будет похоже, будешь ли ты чувствовать себя по — другому после этого. Когда у твоих подруг появляются свои, ты думаешь: — Что со мной не так? Это как маленькая биологическая бомба замедленного действия, сидящая внутри тебя.

Он прикусил губу, пытаясь подавить неловкий смех. — До сих пор?

— Да.

— Ну, а ты? Чувствуешь себя по — другому?

Я покачала головой. — Не совсем. Во всяком случае, не так, как я думала. Такое ощущение, что что — то пытается прогрызть себе путь из моего желудка. И я немного раздражительна.

Эллиот поднял одеяло и сел рядом со мной, обхватив меня за плечи. — Я ничем не помогу, но мне кажется, я должен быть счастлив за тебя.

— Ты ведешь себя очень по — взрослому и не по — мальчишески. Я ожидала меньше сострадания и больше неуклюжести. — У меня закружилась голова от тепла его тела и ощущения его руки вокруг меня.

Он выдохнул смех в мои волосы. — У меня на подходе младшая сестра, и мама настаивает на том, что это моя работа — показать ей, что к чему, помнишь? Так что мне нужно, чтобы ты все объяснила.

Я прижалась к нему, закрыв глаза от жгучих слез.

— Могу ли я что — нибудь сделать? — тихо спросил он.

В моей груди поселилась тяжесть. — Нет, если только ты не сможешь вернуть мою маму.

Вокруг нас воцарилась тишина, и я услышала, как он несколько раз вдохнул, готовясь к разговору. Наконец, он остановился на простом — Я бы хотел.

Я кивнула ему, вдыхая резкий запах его дезодоранта, тягучий запах его мальчишеского пота, запах мокрого хлопка на его футболке после пятнадцатифутовой пробежки под летним дождем от его крыльца до моего. Это было так странно, что просто услышав его слова, я почувствовала себя в миллион раз лучше.

— Ты хочешь поговорить об этом? — прошептал он.

— Нет.

Его рука нежно провела вверх и вниз по моей руке. Я знала, не заглядывая далеко и широко, что таких мальчиков, как Эллиот, нет нигде.

— Мне жаль, что ты ворчливая.

— Мне тоже.

— Хочешь, я принесу бутылку с теплой водой? Я делаю это для мамы.

Я покачала головой. Я хотела, чтобы мама была здесь, читала мне свое письмо.

Он прочистил горло и тихо спросил: — Потому что так я буду чувствовать себя твоим парнем?

Я сглотнула, и настроение мгновенно изменилось. Бойфренд — это не то, что нужно. Эллиот был как бы моим парнем. — Наверное?

Он сидел, все еще с худыми руками и длинными извилистыми ногами, но он становился чем — то новым, чем — то более… мужчиной, чем мальчиком. В свои почти пятнадцать лет у него появилось адамово яблоко и слабая щетина на подбородке, а его брюки были слишком коротки. Его голос стал глубже. — Думаю, мы слишком молоды для этого.

Я кивнула и попыталась сглотнуть, но во рту пересохло. — Да.

Сейчас: Пятница, 6 октября

Ранний утренний свет проникает сквозь занавески, окрашивая все в тускло — голубой цвет. Снаружи, на улице Элси, по асфальту грохочут мусоровозы. Снаружи доносится визг металла о металл, удары контейнеров о грузовик и звук мусора, каскадом сыплющегося в уплотнитель. Несмотря на то, что по ту сторону окна мир продолжает двигаться вперед, я не уверена, что готов начать день.

В моих ушах все еще звенят обрывки разговоров после вчерашнего ужина. Я хочу удержать их еще немного, чтобы насладиться радостью возвращения лучшего друга в мою жизнь, прежде чем все осложнения, которые с этим связаны, выйдут на поверхность.

Шон поворачивается ко мне, притягивает меня к себе, прижимается лицом к моей шее.

— Доброе утро, — рычит он, руки уже заняты, рот на моем горле, на моей челюсти. Он спускает мои пижамные шорты с бедер, перекатываясь на меня. — Ты действительно выспалась за ночь?

— Чудо из чудес: Да. — Я запускаю обе руки в его волосы, копаясь в густом клубке. Голод пронизывает меня насквозь; у нас не было секса больше недели.

Мы все еще такие новые, что я не уверена, что мы когда — нибудь занимались сексом так долго.

Когда он достигает моего рта, я целую его один раз, прежде чем во мне зарождается нерешительность, и я немного отстраняюсь. — Подожди.

— О. Период? — спрашивает он, приподняв брови.

— Что? — говорю я, а затем качаю головой. — Нет, я просто хотела рассказать тебе о прошлой ночи.

— О прошлой ночи? — повторил он, сбитый с толку.

— О моем ужине с Эллиотом.

Темные брови Шона опускаются вниз. — Это может подождать до…? — Он прижимается ко мне, многозначительно.

— О. — Наверное, можно. Но реальность такова, что, вероятно, не стоит.

Мы с Эллиотом даже не прикоснулись друг к другу после того, как я обняла его. Не похоже, что что — то произошло. Но мне кажется, что я лгу, не рассказывая Шону, кто такой Эллиот. Или, скорее, кем он был.

— Ничего плохого, — говорю я, но Шон все равно отскакивает от меня. — Я просто… одна из проблем, с которой мы с тобой сталкиваемся, заключается в том, что у нас огромные истории, которые мы не смогли бы изложить за то время, что мы вместе.

Он признает это, слегка кивнув.

— Я сказала тебе, что вчера вечером ужинала со старым другом, и это правда.

— Хорошо?

— Но он действительно был похож на моего старого… во всем.

Я встречаю взгляд Шона и немного таю. Это первое, что я заметила в нем, потому что они такие глубокие, проникновенные и сверкающие. У него потрясающие глаза: карие, с густыми ресницами, и то, как они мягко приподнимаются по внешним краям, делает их лучшими кокетливыми глазами, которые я когда — либо знала. Однако сейчас они скорее настороженные, чем игривые.

Я пожимаю плечами, поправляя: — Он был моим первым всем.

— Твоим первым…

— Мой первый настоящий друг, моя первая любовь, мой первый…

— Секс, — заканчивает он за меня.

— Это сложно.

— Насколько сложно? — мягко спрашивает он. — У всех есть бывшие. Он… причинил тебе боль?

Я быстро качаю головой. — Понимаешь, после смерти мамы папа стал для меня всем миром, но он все еще не умел заботиться так, как мама. А потом я встретила Эллиота, и это было как… — Я подыскиваю нужные слова. — У меня был кто — то моего возраста, кто действительно понимал меня и видел меня именно такой, какая я есть. Он был как лучшая подружка и первый парень — все в одном.

Выражение лица Шона смягчается. — Я рад, детка.

— Однажды ночью мы поссорились, и… — Теперь я понимаю, что собираюсь закрыть эту тему преждевременно. Я не уверена, что смогу закончить рассказ. — Мне нужно было время подумать, и 'время' превратилось в одиннадцать лет.

Глаза Шона немного расширяются. — О?

— Мы столкнулись друг с другом несколько дней назад.

— Понятно. И с тех пор вы впервые заговорили.

Я тяжело сглатываю. — Верно.

— Значит, есть багаж, который нужно распаковать, — говорит он, слегка улыбаясь.

Я киваю, повторяя: — Верно.

— И эти отношения висели над тобой все это время?

Я не хочу ему лгать. — Да.

Кроме смерти родителей, в моей жизни нет ничего более значимого, чем Эллиот.

— Ты все еще любишь его?

Я моргаю. — Я не знаю.

Шон нежным пальцем поворачивает мое лицо к себе. — Я не против, если ты любишь его, Мейс. Даже если ты думаешь, что, возможно, всегда будешь любить его. Но если это заставляет тебя задуматься, что ты делаешь здесь, со мной, тогда нам нужно поговорить об этом.

— Нет, не заставляет, правда. Просто это было эмоционально — видеть его.

— Я понимаю, — тихо говорит он. — Это поднимает старые вещи. Я уверен, что если бы я снова увидел Эшли, я бы боролся со всем этим. Гнев, боль, и да — любовь, которую я все еще испытываю к ней. Я так и не смог разлюбить ее. Мне просто пришлось жить дальше, когда она ушла.

Это идеальное описание. Я так и не смогла разлюбить. Мне просто пришлось жить дальше.

Он целует меня, один раз. — Нам не восемнадцать, детка. Мы не придем к этому без нескольких щелей в наших доспехах. Я не жду, что в твоем сердце будет место только для меня.

Я так благодарна ему сейчас, что мне почти хочется плакать.

— Ну, работай над дружбой. Делай то, что тебе нужно, — говорит он, его вес возвращается ко мне, его тело прижимается к моему, твердое и готовое. — Но прямо сейчас вернись ко мне.

Я обхватываю его руками и прижимаюсь лицом к его шее, но когда он двигается надо мной, а затем входит в меня, у меня возникает краткий миг откровенности. Это хорошо — секс всегда был хорошим — но это неправильно.

Конечно, это не вызывает тревоги в моей голове, но и не вызывает мурашек по коже. Это не заставляет мою грудь болеть так восхитительно, что я почти задыхаюсь. Я не чувствую ни срочности, ни отчаяния, ни жары в собственной коже, потому что я так изголодалась по нему. И в сдавленном вздохе, который Шон прочел как удовольствие, я беспокоюсь, что Эллиот прав, а я ошибаюсь, и — как всегда — он заботится об обоих наших сердцах, пока я метаюсь, пытаясь разобраться во всем этом.

Я чувствую, что мои мысли крутятся вокруг чего — то, одного и того же, снова и снова: как Эллиот пошел домой после того, как увидел меня и расстался с Рейчел.

Ему достаточно было увидеть меня, чтобы понять это, в то время как я едва ли могу доверять хоть одному своему чувству.

Тогда: Среда, 26 ноября

Четырнадцать лет назад

Папа толкал тележку по проходу, остановившись перед морозильной камерой, полной огромных индеек.

Мы вместе уставились на них. Хотя после смерти мамы мы с папой придерживались многих традиций, мы никогда не справляли День благодарения в одиночку.

Но с другой стороны, мы никогда не делали его и с ней. Когда родителями были два иммигранта двадцать первого века в первом поколении, День благодарения не был праздником, о котором кто — то из нас сильно заботился. Но теперь у нас была хижина, и почти неделя выходных, когда нам нечем было заняться, кроме как ловко рубить дрова и читать перед огнем. Совершенно нелогичным казалось расточительство — не попытаться хотя бы приготовить праздничную еду.

Но стоя здесь, перед перспективой приготовления такого огромного блюда на двоих, готовить казалось гораздо более расточительным.

— Это тринадцать фунтов, — сказал папа, — как минимум. — С выражением легкого недовольства он вытащил птицу из ящика и осмотрел ее.

— Разве у них нет просто… — Я махнула рукой в сторону мясного отдела, на выставленные там грудки.