Четыре души

Глава 14

Я добираюсь до клуба через несколько минут, паркуюсь за несколько улиц от него на случай, если Дорнан увидит меня за рулем машины Джейса и попросит объяснить. Я бегу трусцой несколько кварталов, желая успеть до того, как Джейс подъедет на своем «Харлее» и перехватит меня.

Входные двери не заперты, место пустынно в десять пятнадцать утра во вторник. Я медленно прохожу внутрь. Затемненная сцена вытаскивает старые воспоминания на поверхность, где они царапают свежие раны.

Сокрушительный вес.

Кожа.

Пара черных глаз, которые смотрят на нас с пола клуба. Эмилио. Он наблюдал за всем этим, едва моргая, когда его внуки по очереди разрывали меня на части. Сначала Чад, потом Макси, потом все остальные. Когда один насиловал меня, двое других сжимали мои руки, а остальные держали Джейса, пока он кричал и боролся.

Затем отец Дорнана произнес одно слово.

— Хватит.

Эмилио приказал всем выйти из комнаты, кроме Дорнана. Джейс был в нокауте, когда он вырвался на свободу и ударил Чада ногой в коленную чашечку достаточно сильно, чтобы она вывихнулась.

В результате я осталась сидеть голой, с запястьями и лодыжками, привязанными к стулу. Мой сломанный нос издавал странный скребущий звук, когда я дышала через раздробленную кость и кровь. Было холодно, и я сильно дрожала, когда моя обнаженная плоть покрывалась мурашками, встречая холодный воздух.

Дорнан демонстративно вынул пистолет и нож из кобуры и положил их на маленький столик рядом с тем местом, где я сидела. Камера все еще работала, или, по крайней мере, я предполагал, что она работала, поскольку красная лампочка мигала каждые несколько секунд. К этому моменту я находилась здесь уже несколько часов и давно забыла о своей скромности. Мои ноги сводило судорогой, когда я сидела в луже собственной крови, а рук я больше не чувствовала.

Я быстро прошла через все стадии горя, когда братья Росс забрали у меня то, что им не принадлежало. Во-первых, шок и отрицание, но они были подавлены, когда Чад болезненно сжался внутри меня, уничтожая любую возможность того, что ужасы, которые они обещали, были лишь угрозами. Во-вторых, гнев, и именно в нем я все еще пребывала, истекая кровью и в ярости, когда Дорнан стоял передо мной, его лицо было безучастным.

— Скажи мне, Джули, — сказал он, и я вздрогнула, когда он использовал прозвище, которым пользовалась только моя мать. — Где деньги?

Мое дыхание участилось, в ужасе я смотрела, как он расстегивает ремень. Мне хотелось зажмурить глаза, но я не смела отвести взгляд, чтобы не пропустить свою смерть.

— Что ты делаешь? — спросила я, паникуя. Больше не надо. Я не могла больше выдержать. Не снова. Только не он.

Дорнан двигался, как пантера, преследующая свою добычу, каждое движение было размеренным и бесшумным, когда он вытащил ремень из петель и держал его перед собой. Он был черный, кожаный, с застежкой в форме черепа.

— Знаешь, — сказал Дорнан, складывая ремень вдвое и держа его в обеих руках, — Я был первым, кто держал тебя на руках, когда ты родилась, Джули. Вся кричащая и вся в крови. — Он мрачно улыбнулся, стоя передо мной.

Прежде чем я успела вздрогнуть, он опустил ремень на мою левую ногу, кожа горела, впиваясь в мою голую плоть.

Я закричала.

— Это вроде как сейчас, — продолжал он, поигрывая ремнем в своих руках. — Твой папа не успел увидеть, как ты родилась, и он пропустит твою смерть тоже.

Он опустил ремень на мою вторую ногу, и я снова закричала. Я кричала так громко, казалось, что мое горло разорвется на две части.

— Где деньги, Джули?

Я начала плакать. Склонила голову и всхлипывала. Потому что я не знала ответа, а он не собирался останавливаться, пока я не дам ему что-нибудь.

— Мой отец убьет тебя за то, что ты сделал, — кричала я, набрасываясь на него, пытаясь вырваться, встать со стула.

Дорнан наклонил голову в сторону, на его лице появилось странное выражение. Он невесело усмехнулся, звук был пустым и горьким.

— Нет, если я не убью его первым, малышка. — Он прикусил губу, отпустив ремень.

Эмилио прочистил горло, напомнив нам обоим, что он все еще находится в темноте у сцены, сидит в своем кресле, его черные глаза блестят, как орбиты.

На лице Дорнана мелькнуло раздражение, когда он обратил внимание на своего отца.

— Ремень не работает, — прохрипел Эмилио, его итальянский акцент был густым, но понятным. — Может быть, тебе нужно что-то более убедительное?

Дорнан посмотрел на землю, потом снова на меня. Его маска сползла на долю секунды, и я увидел свой шанс. Его крошечная толика нерешительности сверкнула, как маяк надежды.

— Дорнан, — умоляла я, — Пожалуйста. Ты не должен этого делать.

Дорнан проигнорировал мои мольбы, расстегнул рубашку и начал расстегивать пуговицы. У меня свело живот, когда он стянул рубашку и положил ее на стол рядом с пистолетом и ножом.

— Клянусь, я ничего не знаю, — в отчаянии сказала я.

Я уже перешла от гнева к торгу, когда он начал развязывать мои лодыжки.

— Ты должен был защищать меня! — закричала я. — Ты — семья!

Его лицо исказилось от гнева, когда он развязал последнюю веревку и обхватил руками мое горло, подтягивая меня на ноги. Я попыталась перенести вес на ноги, борясь с его хваткой, но безуспешно. Я даже не чувствовала своих ног, не говоря уже о том, чтобы стоять без посторонней помощи.

— Ты должна быть моей семьей, — прорычал он, больно сжимая меня. — Помнишь? — Он убрал одну руку с моей шеи и провел ею по своей голой коже, произнося слова, вытатуированные в нижней части его грудной клетки. — Il sangue è sacro. Famiglia è sacra! — Кровь священна. Семья священна.

Его безразличие переросло в ярость, когда он швырнул меня на землю. Я закричала, приземлившись на твердые деревянные доски, мой череп и локти приняли на себя основную тяжесть удара.

— Никогда не говори со мной о семье, — выплюнул Дорнан, стоя надо мной. — Ты собиралась украсть у меня сына.

— Он ненавидит тебя, — прохрипела я, внутри меня бурлил мой собственный гнев.

Он остановился на секунду, посмотрел на Эмилио, потом снова на меня.

— Когда-то я тоже ненавидел своего отца, — сказал он, расстегивая джинсы. — Я это пережил.

То, что произошло дальше, было настолько жестоким, настолько разрушительным, что даже сейчас я не могу подобрать слов, чтобы описать это.

Кровь священна. Семья священна.

Но очевидно, что мы больше не были семьей.

***

Я перешла к последней стадии горя — принятию, когда мое зрение затуманилось, а белые пятна превратились в мерцающие звезды, обещающие мне покой, шепчущие мне на ухо сладкие слова о том, что боль скоро пройдет.

Я приняла смерть, позволила ей омыть меня, и когда несколько часов спустя надо мной сфокусировался яркий белый свет, я улыбнулась, веря, что наконец-то отправилась туда, куда отправляются души после смерти.

Что-то острое вонзилось в мою руку, и в поле моего зрения появилась рука в перчатке, которая слегка наклонила яркий свет.

Черт. Я не собиралась идти к белому свету. Я снова начала слышать панические голоса, которые кричали о переливании крови и кислороде, и поняла, что не умираю.

Меня возвращали к жизни.

Я перестала дышать; единственным звуком в моей вселенной был прерывистый рокот и затихание моего сердца, которое беспорядочно билось в такт своему неровному, затихающему ритму. Кто-то крикнул, что нужно поторапливаться, и мне показалось удивительным, что я все еще могу слышать обрывки голосов, хотя мои легкие больше не дышали.

У меня был выбор — снова погрузиться в это принятие смерти, поддаться, и, не буду врать, это было очень заманчиво. Я позволила себе погрузиться дальше, то же падение, которое испытываешь, когда поддаешься сну, но я знала, что не проснусь от этого.

Я закричала в своем сознании, когда горячее электричество укусило меня за грудь и пронеслось по телу, заставляя сердце биться, но я сопротивлялась его спасительной благодати, отказываясь всплыть на поверхность от собственной гибели. Если бы мои руки работали, я бы оттолкнула их всех и потребовала, чтобы они дали мне спокойно умереть.

Я смирилась с этим. Я была готова. Я была готова умереть.

И тут в моем сознании появилось лицо.

Джейс. Мой дорогой мальчик.

Я любила его. Если был хоть малейший шанс, что он еще жив, я должна была держаться, ради него.

Мне вдруг захотелось жить.

Еще один укус, хуже первого, вызвал во мне что-то первобытное: надежду, которая горела как лесной пожар, и гнев, который кипел в моих венах как яд.

— Она вернулась, — сказал голос, на этот раз ближе.

Я открыла рот и задыхалась, втягивая в легкие драгоценный воздух, в то время как боль распространялась по моему телу.

Находясь на грани смерти, я родилась заново — голой, окровавленной и кричащей, когда холодная реальность моего выживания захлестнула меня.

Я поклялась заставить Дорнана и его сыновей заплатить за свои грехи.