Больше, чем желание

— Не скажу…

Трудно просто ждать, пока не позовут Кили, особенно когда приходится терпеть ужасное исполнение Smooth Criminal или еще хуже Waiting on the World to Change. Люди постепенно покидают бар. Затем следует Don’t Let the Sun Go Down on Me, ужасная лишь наполовину.

Наконец-то диждей с залысинами берет микрофон.

— А теперь поприветствуем Кили!

— И что я пою? — спрашивает она, вставая.

— Увидишь, — я умею быть упрямым.

— Я тебе отомщу за это.

— Попробуй…

Прежде, чем подняться на сцену, она рычит в мою сторону. После небольшого разговора с ди-джеем — по большей части спора, нескольких кивков, она наконец-то берет микрофон, поднимается на сцену и делает глубокий вдох. Боже, она выглядит потрясающе, особенно когда начинается песня и она поднимает голову.

Три минуты спустя я полностью сбит с толку. Она исполнила Titanium, включая каждую из тех высоких нот, о которые, как клялся мне ди-джей, спотыкались больше всего. Однако я дал ей эту песню не для того, чтобы посмотреть, как она лажает. В голове я слышал, как она это поет. Я знал, что она сможет это сделать. Я хотел, чтобы она знала, что она тоже может.

Но драконить ее было слишком весело.

Толпа аплодирует. Она улыбается. Спускаясь со сцены, говорит что-то ди-джею, и он смотрит на меня. О, так вот как она хочет мне отомстить — смутить меня на публике. Не дождется. Не так.

Когда она возвращается, я беру ее за руку.

— Пойдем.

— Неа, — она садится и поднимает бровь. — Твоя очередь.

— Ты обещала, что петь я не буду.

— Если я не могла ничего решать по поводу своей песни, то и обещания мои обнуляются, — аргументирует она. — Смирись с этим, сосунок.

— Ни за что. Я ухожу.

Официантка наконец приносит нам коктейли и растворяется в толпе прежде, чем я успеваю расплатиться. Я даже не знаю, сколько эти коктейли стоят. Дерьмо.

— Что ты там говорил? — Кили улыбается и невинно хлопает ресницами.

— Отстой.

Она смеется.

— Ты сможешь.

Я нервничаю. Это глупо, потому что я знаю, что никогда больше не увижу этих людей. Черт, половина из них настолько пьяна, что я сомневаюсь, вспомнят ли завтра, что вообще были здесь, не то что какой-то болван фальшиво пел. Но это все еще не причина, чтобы перестать искать официантку с наличкой в руке, чтобы уйти как можно быстрее.

— Максон, — зовет ди-джей, — Где… — он замечает и жестом указывает на меня. — Давай на сцену, дружок.

Со стоном поднимаюсь на ноги. Я бросаю на Кили взгляд, обещающий возмездие. Когда я выхожу на сцену и беру микрофон, я очень стараюсь не думать о том, что около пятидесяти человек смотрят на меня так, будто ожидают чего-то крутого.

Я их сильно разочарую.

— Кили сказала, ты девственник в караоке, — начинает ди-джей.

Я киваю.

— Меня уже очень давно никто не называл девственником.

Толпа смеется. По крайней мере, я вызвал у них улыбку, прежде чем пробить им барабанные перепонки.

— Твоя прекрасная девушка выбрала для тебя песню. Сказала, ты любишь сложности.

О, вот и все. Несмотря на то, что я заплатил небольшое состояние за ее преображение, я собираюсь убить Кили, как только мы вернемся домой. Я смотрю на нее через стойку. Она улыбается и выглядит чертовски счастливой. Я вызвал это выражение на ее лице. Моя глупость и полное отсутствие таланта заставляют ее радоваться.

Окей, в этот раз я смирюсь.

Мне становится страшно — вдруг она выбрала сложную песню, которая потребует от меня соображать слишком быстро? Эминема, например? Или еще хуже, выбрала что-то невозможное, как «Богемская рапсодия».

Но, когда загорается монитор, я вижу название песни. Glen Campbell — Wichita Lineman. Не та ли это песня, которую сильно любил мой дедушка? По-моему, она. Напоминает мне о лете, мороженом, которое я спер у бабушки после полдника и убежал в сарай. Добрые времена с хорошим человеком. Может, если я сосредоточусь на приятных воспоминаниях о возне со своим стариком, я смогу пережить это.

После плаксивых вступительных нот появляются слова на экране, и становится ясно, что я должен начать петь. Я действительно не помню ни мелодию, ни ритм. Черт, я почти не помню эту песню. Каким-то образом я справляюсь с первой парой строк, но всем понятно, что пою я отстойно. Ни одной ноты в тоне. Я обращаюсь к Кили за помощью. Я знаю, что я должен держать удар и все такое, но на самом деле сейчас я не в состоянии показывать себя публике. Вы можете что угодно говорить о мужском эго, но от таких мучений мои внутренности свертываются, а яйца сморщиваются.

Я так сосредоточился на том, что мой голос, вероятно, стал трагедией для барабанных перепонок посетителей, что пропустил строчку. Кили махнула мне рукой, и я посмотрел на монитор. Я отстал. Черт. Мигающие слова расплываются. Я потею. Я пытаюсь удержать микрофон, но чувствую лишь покалывание в пальцах. Почему я не могу дышать?

Мелодия наполняет меня, и мозг начинает работать. Она кажется знакомой, поэтому я беру микрофон и пою что-то о нытье, прежде чем приступить к следующей строчке. Но когда я готовлюсь к тому, чтобы произнести последнее слово в куплете, я смутно вспоминаю, что нота намного выше, чем мой ограниченный диапазон. Даже если я попробую это сделать, мой голос сломается, как у тринадцатилетнего мальчика.

Я замолкаю. Меня охватывает паника. Пот льется ручьем. Сердце колотится. У меня кружится голова, я опираюсь на стол ди-джея. Я смотрю на Кили в надежде на помощь.

Она хватает вещи и бежит мне на помощь. К моменту, когда она поднимается ко мне на сцену, я с видом полного идиота смотрю на публику и моргаю. Я пытаюсь собраться с мыслями, но слова словно начинают сменять друг друга еще быстрее. Я клянусь, мои коленки дрожат, и я готов упасть.

Вдруг она оказывается рядом со мной, ее сумка свисает с плеча, а другая рука обнимает меня за талию. Она берет микрофон из моих рук и начинает петь о том, что нуждалась во мне и хотела быть со мной все время.

Я всегда считал эту песню бессмысленной. Но, услышав ее впервые за двадцать лет в эмоциональном исполнении Кили, я словно слышу ее совершенно иначе. Когда эта, казалось бы, глупая ковбойская песня успела стать такой тоскливой и трогательной?

Кили удается спасти этот музыкальный кошмар, хотя она и поет на октаву выше, чем в любой из когда-либо услышанных мною версий. После второго куплета я, наконец, снова могу дышать. Глаза обретают способность фокусироваться. Она стоит рядом со мной, крепкая, словно камень. Я в порядке. Я даже могу разобрать слова. А затем Кили поет припев, и он разрывает мое сердце.

Внезапно загорается свет. Я слышу аплодисменты. Толпа благодарит Кили, а я чувствую себя лучше от того, что все закончилось.

Она берет меня за руку и ведет обратно к столу, где она расплачивается за напитки. Мы доходим до машины.

— Ключи?

— Я поведу.

— Нет, — Кили качает головой. — Ты сливаешься со стеной.

Я открываю рот, чтобы поспорить, но спотыкаюсь о собственные ноги, пытаясь дойти два шага до машины.

— Блять.

— Что ты говоришь?

С раздражением я передаю ей ключи.

— Ты хотя бы знаешь, куда мы поедем?

— Конечно. Садись.

Она доводит меня до пассажирского сидения и помогает сесть. Пару секунд спустя она оказывается рядом со мной и заводит двигатель. Я никогда не сидел на пассажирском сидении в собственной машине. И это точно не то, что мне нравится.

Когда она трогается с места, я рад, что крыша машины опускается. Ветер в лицо одновременно отрезвляет и спасает.

— Я не понимаю, что там произошло.

— Мне кажется, ты испытал что-то между страхом сцены и панической атакой.

Это смешно.

— У меня не бывает панических атак.

— Это не то, чего стоит смущаться. У моей мамы они периодически случались в первые годы после смерти отца. Ты просто травмирован… и эмоционально закрыт. Когда долго подавляешь эмоции, тело может отказаться это продолжать, и произойдет что-то такое.

Мне хочется назвать это дерьмом. У меня нет эмоций.

C другой стороны, раньше такое уже происходило. Однажды, несколько лет назад, я проснулся, чувствуя, словно я не могу дышать или у меня сердечный приступ. Я вызвал 911, и медики забрали меня в больницу. Я был в шоке, когда они сказали, что со мной все хорошо. Как мне сказали, у меня был «эпизод», что бы это ни значило. Они выписали мне таблетки чего-то, что я даже выговорить не могу, и я должен был принимать их поштучно, если бы что-то такое снова произошло, а также позвонить, если бы симптомы ухудшились. Несколько месяцев мне не нужны были эти таблетки до одной ночи. Я лежал на диване и смотрел какой-то ужастик. Я был взбудоражен. Но это же только из-за фильма, верно? В ту ночь я все же выпил таблетку, и она вырубила меня на двенадцать часов. На следующий день я был словно с похмелья и чувствовал себя зомби. Остаток таблеток я смыл в унитаз.

— Я не хочу об этом разговаривать.

Выражение ее лица смягчается, она берет меня за руку.

— В этом нет ничего ненормального. С тобой все в порядке. Тебе нужно принять себя. И я не хочу быть заевшей пластинкой, но медитация поможет. Реально поможет.

Я качаю головой.

— Я буду в порядке.

Кили, похоже, не в восторге от моего ответа, но не спорит.

— Я горжусь тем, что ты вышел на сцену и попробовал спеть. Когда я впервые пела публично, я так нервничала, что у меня дрожал голос. Я думала, меня вырвет.

Несмотря на ужасную ночь, то, что Кили рядом, меня успокаивало. Ее история поднимает мне настроение.

— Я понимаю.

— Прости, что поставила тебя в неудобное положение. Ты дразнился. Я решила сделать то же самое, и не думала, что это может тебя так расстроить.

Я слышу ее искренность и пожимаю ее руку в ответ.

— Спасибо. Я… эм, я скучал по тебе прошлой ночью.

Признание вырывается само собой. И прежде, чем я могу перевести все в шутку, или просто сменить тему, она смотрит на меня и говорит:

— Я тоже скучала по тебе.

Черт, я думаю, она действительно говорит серьезно. Внезапно барьер между работодателем и сотрудником, который она возвела между нами пару недель назад, стал не таким уж и непреодолимым. Я буквально чувствую, как она думает — словно бы ее мысли вдруг стали осязаемыми.

Следующие минуты две, пока она подъезжает к моему кварталу, мы молчим. Какая-то невидимая сила сближает нас. Я мечтаю о моменте, когда она окажется наверху одна, за закрытыми дверьми моей комнаты. Я готов быть с ней любым.

Кили нажимает на кнопку, чтобы закрыть окна, и выходит из машины. Я делаю то же самое, и она закрывает машину. Мы снова встречаемся перед машиной и останавливаемся. Смотрим друг на друга. Дышим. Она тоже чувствует этот странный наплыв? Как будто не может дождаться, пока мы останемся одни? Как будто ей не терпится, чтобы я обнял и коснулся ее? Как будто она хочет, чтобы я раздевал ее и занимался с ней любовью всю ночь?

Могу поклясться, что да, и я больше не могу ждать. Я беру ее за руку и бросаюсь к лестнице. Она идет прямо за мной, цокая каблуками, бежит вверх по лестнице и мчится вместе со мной по коридору к входной двери.

Дрожащими руками засовываю ключ в замок. Требуется несколько попыток, но он наконец поддается. Я с силой открываю дверь и вталкиваю ее внутрь. Я захожу и запираю за нами дверь, Кили бросает свои вещи на стойку, и я поворачиваюсь к ней.