Бог злости

Глава 36

Ашер

Что-то не так.

Я не знаю точно, что и почему, но я уверен, что это тревожные сигналы, когда моя жена обхватывает меня руками, ее дыхание неровное, а тело напряжено.

Ее пальцы рассеянно гладят мою грудь, но она не засыпает. Или разговаривает.

Она просто впала в транс. Фаза, в которой я не смог бы найти ее, даже если бы попытался.

Это навевает ужасные воспоминания о том, как она обходила меня стороной, отдалялась от меня и оставляла меня в порыве агрессии, когда все, чего я хотел, — это ударить все, что движется поблизости.

Но мы прошли этот этап. Уже более двадцати шести лет.

После того, как мы официально стали вместе, бывали моменты, когда Рейна расстраивалась из-за мелочей и предпочитала использовать свою раздражающую привычку создавать дистанцию между нами.

Мы говорили об этом в первые несколько месяцев, и я научил ее никогда больше так не делать. Я сказал ей, как сильно меня бесит, когда она не считает меня частью своей жизни, в то время как она является центром моей.

С тех пор она стала лучше говорить о своих чувствах, о своих сомнениях по поводу определенных вещей и обо всем, что между ними.

В нашем браке мы достигли такого уровня, что нам не нужно говорить, чтобы понять друг друга.

Сегодня вечером все по-другому.

Моя жена не была прежней с тех пор, как выскользнула из постели. И хотя я хочу вытрясти из нее ответы, я заставляю себя ждать.

И ждать.

И, блядь, ждать.

Невозможно заснуть, если она не скажет мне.

Тишина в нашей спальне вскоре становится удушающей, и я запускаю пальцы в ее блестящие светлые волосы.

Неважно, сколько времени я был с этой женщиной, я все еще не могу насытиться прикосновениями к ней. Я все еще думаю обо всех годах, которые мы потеряли и не можем вернуть.

Я все еще нахожусь в ловушке того момента, когда думал, что потеряю ее навсегда. Маленький вздох срывается с ее губ, и ее поглаживание приостанавливается.

— Эш?

— Хм?

— Я думаю, мы совершили ошибку.

— В чем?

Она продолжает зарываться лицом в мою грудь.

— Помнишь, когда Килл принес нам высушенных мышей и сказал: — Смотри, я могу видеть внутри них?

Моя челюсть сжимается.

— Это было, когда мы впервые поняли, что он похож на нее. Конечно, я помню.

— Ему было всего семь, Эш.

— И он уже показывал признаки.

— Дело не в этом. Наш сын был так мал, и мы, должно быть, смотрели на него, как на монстра. — Она смотрит на меня с неестественным блеском в глубоких голубых глазах. — Он сказал Глиндон, что с тех пор я его боюсь. Наш малыш думает, что я боялась его все это время, Эш. Что же нам делать?

— Эй. — Я сажусь и притягиваю ее к себе, и она фыркает, ее щеки промокают и мой большой палец тоже, когда я пытаюсь их вытереть.

— Все в порядке.

— Нет. — Ее голос ломается. — Это не нормально, когда семилетний ребенок думает, что его родители боятся его. И совершенно не нормально, что он вынашивал эту мысль более двенадцати лет. Вот как возникает травма.

— Он не восприимчив к травме. Ты чувствуешь эти ужасные эмоции, но он не в состоянии их переработать, Рейна. Ты не должна проецировать свои чувства на него. Он не такой же.

— Но он наш сын, и мы могли его подвести.

— Ты слишком много думаешь об этом. Кроме того, ему все равно.

— Конечно, он любит. Я знаю, что ты хочешь, чтобы он этого не делал, и пытаешься доказать, что он просто монстр без каких-либо искупительных качеств, но это неправда, Эш. Если ему все равно, разве он будет отвечать на мои сообщения, регулярно звонить мне и рассказывать о своей жизни в кампусе? Если ему все равно, разве он привел бы свою девушку, чтобы познакомить нас?

— Это все фасад и заученное поведение. Он на сто процентов социализирован и уже давно научился обманывать окружающий мир. Ты можешь сколько угодно отказываться видеть это, но это не отрицает его сущности.

— Что, черт возьми, значит то, что он из себя представляет? Он наш сын. Наша плоть и кровь. Он не подопытный кролик и не урод, перестань анализировать его так, как будто он им является.

— Не тогда, когда он склонен потерять контроль в любую секунду.

Она отталкивается от меня, ее тонкие брови хмурятся, затем начинает уходить с кровати.

Я сжимаю ее запястье.

— Куда ты идешь?

— Куда угодно, только не рядом с тобой, пока ты не перестанешь говорить о нашем сыне, как о психологическом исследовании.

— Как будто, блядь, ты уйдешь. — Я прижимаю ее к себе, и она задыхается, падая обратно в мои объятия. — Ты можешь злиться на меня, пока говоришь со мной.

Моя жена выдыхает.

— Пожалуйста, постарайся увидеть в нем нечто большее, чем твое предубеждение относительно его типа. Мне тоже было больно, чрезвычайно, до безумия больно от нее, но это не значит, что Килл похож на нее или что я вымещу свою боль на нем.

Я собираюсь успокоить ее, просто чтобы вывести из этого настроения, когда громкий взрыв раздается из комнаты рядом с нашей хозяйской спальней.

Рейна вскакивает, накидывая халат, и я следую за ней, надевая футболку.

Мы оба выбегаем и останавливаемся в коридоре, когда снова раздается взрыв. Мы с женой переглядываемся. Гарет.

Мы спешим в его комнату, и, к нашему удивлению, дверь оказывается открытой.

Перед нами разыгрывается сцена прямо из фильма ужасов.

Рейна зажимает рот двумя руками, и перед нашими глазами разворачивается то, что, как я предсказывал, должно было произойти.

Киллиан держит брата за локоть у горла, прижав его к стене. Звук удара раздается, когда он оттаскивает его, чтобы снова прижать к стене.

Дикое выражение лица Киллиана напоминает мои самые страшные кошмары и не похоже на то, что я видела раньше. Даже когда он редко попадал в неприятности в школе. Весь свет из его глаз, о котором не умолкала Рейна, и которым он одарил нас во время этого визита, исчез.

Вместо этого его лицо покрывает полный мрак.

— Я не собираюсь спрашивать снова. Зачем ты послал ей это видео? — Несмотря на мрачные черты лица, Киллиан звучит собранно, в своей стихии, абсолютно не на грани.

Что является тревожным сигналом, поскольку он из тех, кто становится спокойнее, чем больше он разъярен.

Смертельный тип спокойствия.

— Я же говорил тебе не вмешиваться, не так ли? Я говорил тебе не лезть в мои дела, если не хочешь, чтобы я перерезал твое гребаное горло, но ты пошел вперед и сунул свой тупой гребаный нос туда, где ему не место.

Гарет поднимает кулак и бьет его по лицу. Рейна задыхается от силы удара, кровь запеклась на губах Киллиана, но он не отпускает брата. Даже наоборот, его хватка становится еще крепче.

Рейна подбегает к ним, кладет руку на руку Киллиана и пытается говорить твердо, но мягко.

— Отпусти его, Килл.

— Не вмешивайся, мама. Мы с моим дорогим братом должны свести счеты.

— Ты делаешь ему больно.

— Сначала он обидел меня, и это расплата.

— Киллиан, пожалуйста. — Ее пальцы впиваются в его руку, но ее как будто не существует.

— Не умоляй, мама. Просто не надо.

— Отпусти своего брата, Киллиан. — Я шагаю вперед, приближаясь к ним уверенным шагом.

Когда он не подает никаких признаков того, что слышит меня, я хватаю его за загривок и дергаю его назад с силой, достаточной для того, чтобы он отлетел к стене, если я его отпущу.

Но я этого не делаю.

Потому что, как бы я ни был жестоким человеком в молодости, я больше не использую это дерьмо — особенно в отношении своей семьи.

Гарет наклоняется, ударяет обеими ладонями по коленям и кашляет. Цвет лица медленно возвращается к нему, дыхание успокаивается. Рейна наливает ему стакан воды из своего мини-бара, который он выпивает одним глотком.

Киллиан смотрит на него, его указательный палец маниакально постукивает по бедру.

— Такой золотой мальчик, Гарет, — насмехается он, его тон на грани взрыва. — Посмотри, как тебя снова спасают мамочка и папочка.

Я крепче прижимаюсь к его шее.

— Перестань.

— Я знаю, что ты мне не веришь. — Гарет высоко держит голову. — Но я этого не делал.

— Ты прав, я тебе не верю. Потому что в прошлый раз, когда ты встал между нами, ты хотел погубить меня через нее. Это был твой шанс сделать это.

— Это было до того, как я понял, что она — лучшее, что когда-либо случалось с тобой, придурок. Мне не нужно было разрушать тебя, потому что ты оставил меня в покое с тех пор, как она появилась. Ты не пытаешься активно превратить мою жизнь в ад, как раньше, и ты начал казаться приличным человеком. Но, возможно, я просто обманывал себя.

— Пошел ты со своей речью жертвы. Это быстро надоедает.

— Киллиан Патрик Карсон. — Рейна постучала ногой по земле. — Я понимаю, что ты расстроен, но ты не будешь разговаривать со своим братом в таком тоне.

— Расстроен? — повторяет он. — Попробуй еще раз, мама. Твой дорогой старший сын показал Глиндон то, что она не должна была видеть, и теперь она ушла.

— Я же сказал тебе, что не показывал ей этого. Я даже удалил его из архива. — Голос Гарета повысился от разочарования. — Спроси Джереми, он был там и сказал мне зарыть топор войны. Кроме того, ты же не ожидал, что она будет оставаться в неведении всю жизнь? В конце концов, она бы узнала. Если не от меня, то от кого-то другого.

Киллиан дергается в моей хватке, пытаясь снова вцепиться в горло брата.

— Успокойся, — говорю я с терпением, которого сейчас не чувствую. — Избавь меня от этого дерьма. — Он с силой вырывается из моей хватки.

— Ты никогда не хотел, чтобы я родился? Замечательно. Знаешь что, папа? Я никогда не хотел быть твоим сыном. Вот, я сказал это, и знаешь что? Мне даже не жаль, мама. Я должен был сказать ему об этом давным-давно.

Рейна отступает назад от шока, ее губы дрожат, как будто она наконец увидела, каким чудовищем на самом деле является ее сын.

Тот тип, который нападает на своего брата, издевается над отцом и эмоционально уничтожает свою мать, не моргнув глазом.

Но я даже не могу собраться с силами, чтобы сказать «я же тебе говорил», потому что слова Киллиана и гнев, скрывающийся за ними, застают меня врасплох.

Моя первая мысль в отношении Киллиана — всегда как-то усмирить его, заковать в кандалы, сбить с него спесь, чтобы он так и не смог полностью стать тем, кто он есть.

Когда я впервые узнал о его наклонностях, я взял его на охоту и записал в спортивные секции с высоким уровнем конкуренции. Я научил его направлять эту разрушительную энергию в нужное русло и усмирять ее, но он часто выходил из-под контроля.

В конце концов ему надоело подавлять свою истинную природу, и он взбунтовался. Он бил своих одноклассников, устраивал драки с бандитами и отправил нескольких человек в больницу.

Я отказался порицать его поступки или позволять ему пользоваться какими-либо привилегиями. В первый раз, когда директор вызвал меня, я сказал ему, чтобы он отстранил его от занятий. Во второй раз мой отец замел следы.

И так продолжалось все последующие разы.

Мой отец — причина, по которой Киллиан так и не усвоил урок. Он продолжал вытаскивать его из неприятностей, чтобы не запятнать фамилию Карсон, даже когда я говорил ему, что он только делает его еще более неприкасаемым.

— Что плохого в том, чтобы быть неприкасаемым? — спросил мой отец, не моргнув глазом. — По крайней мере, он будет могущественным.