Сабля Цесаревича

Но легче не становилось.

Мокрой сумрак перед ним сгустился, оформившись в сутулую фигуру.

— Че, Пожар, припухаешь? — голос наглый, пришепетывающий, с тягучими монотонными интонациями.

Зомбик.

Явно опять под кайфом, взвинченный и злой.

Павел понимал, что после последней стычки Зомбик не успокоится — придет в себя и попробует восстановить в глазах своих и дружков пошатавшийся статус местного «короля».

Но почему именно сейчас, в самое неподходящее время?!

Паша поднялся со скамейки, чтобы его глаза были на одном уровне с глазами противника. В них он прочитал вожделеющую насилия ненависть. А еще — горькое отчаянье.

— Слышь, ты, щас твоего кореша тут нет, давай-ка побазарим за жизнь.

И правда, «кореша» теперь не было…

— Я, тя, сучара, обломаю! — зловеще прошипел малолетний урка, похоже, с полуоборота впавший в привычной состояние истеричной агрессии.

— Сергей, престань, я с тобой не ссорился, — произнес Павел, радуясь, что голос его не дрожит, хотя внутри у него все тряслось. Он никогда не брал в гимназию баллончик и сейчас очень жалел об этом. Зомбик был один, но, несомненно, нож был при нем, и он его пустит в ход, не задумываясь.

— Не ссорился он, лошара! — взвыл хулиган. — Ты щас со мной помиришься! Законтачу и урою!

Его рука нырнула под куртку, в свете фонаря блеснуло лезвие. «Мора», классика, — машинально отметил Паша. — Подешевле клин, чем в прошлый раз…»

Мысль о том, что Зомбик, кажется, теперь не может позволить себе дорогой нож, почему-то вдруг успокоила и даже развеселила Пожарского. Это было странно — по побелевшим губам и колючему взгляду шпанца Паша понимал, что пятнадцать сантиметров стали готовы вонзиться в его печень.

Но он тихо рассмеялся.

Зобик ошеломленно посмотрел на него.

— Шо щеришься..? Вальты накрыли?

А на Павла откуда-то снизошли великое спокойствие и уверенность.

— Дай-ка мне свой клин посмотреть, — сказал он, протянув руку.

Его голос был негромок, но прозвучал очень веско. Зомбик недоверчиво посмотрел на этого непонятного для него, а поэтому так бесящего штемпа.

И тут что-то в лице Павла Пожарского повергло Сергея Васютина, безотцовщину и начинающего уголовника, всю свою короткую жизнь плевавшего на все, кроме воровских понятий — потому что каждому нужно что-то святое — в состояние измены. По-простому говоря, он до внутреннего визга испугался этого лица, неожиданно ставшего из лица обычного терпилы, которого он сделает за пять минут, в лицо того, кто имеет над ним непререкаемую власть.

Причем власть эта была не та, к которой он привык — понятная тирания мента или пахана. Он не испытывал такого ни на допросах, где его метелили опера, ни в присутствии вора в законе — был в его жизни такой случай, и тогда он сидел тихо, как мышь.

Но вот такое «непонятное», как сейчас — почти священный трепет, он испытал лишь один раз — когда в глаза его посмотрел тот кореш Пожара. Потом он долго пытался понять, что особенного было в молодом олене. Пришлось, чтобы не ронять авторитет, гнать потом корешам, что пацанчик был лютым отморозком, даже присочинить про него пару баек пострашнее. Но сам-то он, Сережа Васютин, прекрасно понимал, что позорно попал на дурняк. Это мучило его все последние дни, и сейчас, случайно наткнувшись на одинокого Пожара, Зомбик возрадовался, что наконец-то смоет с себя позор, пока о нем не догадалась вся шобла. Тогда будет плохо.

Но оказалось, что и теперь не лучше — он испытал тот же самый ступор, как и тогда. С ужасом он понял, что не сможет ничего плохого сделать этому пацану — как и тому. Сам не веря совершаемому им, он повернул финку рукояткой к Пожару и протянул ее мальчишке.

Тот взял нож с таким видом, словно ничего другого от Зомбика и не ожидал.

— Спасибо, — сказал он спокойно, но голос его был тверже стального лезвия.

Посмотрев на нож, Пашка покачал головой.

— Это злой клинок, Сергей, — сказал он и сунул финку в карман. — Тебе он не нужен. Тебе вообще все это не нужно, ты же понимаешь?..

Зомбик продолжал пялиться на Павла в полной прострации.

— Мне пора, — сказал Паша. — Если хочешь, поговорим потом. Только не так…

Пожарский с легкой усмешкой кивнул так и не пришедшему в себя противнику, а потом спокойно развернулся и, не торопясь, пошел к дому.

Теперь он точно знал, что все, случившееся с ним в последнее время, было не безумием, не галлюцинацией, а чистой правдой. И еще он знал, что отныне стал другим. Не обязательно лучше, чем был, но точно более свободным.

Подойдя к стене старого дома, он нашел между кирпичей подходящую щель, вставил туда клин финки и, сопя и напрягаясь, с третьей попытки все-таки сломал его.

— Злой клинок, — тихо повторил он, выбрасывая обломки в урну.