Сабля Цесаревича

Глава X

Кажется, в эту ночь Павел не видел снов — не только «про Лешу», но и вообще никаких. Так, по крайней мере, ему казалось, когда утром он с натугой, цепляясь за отчаянно пульсирующий во внешнем мире сигнал будильника, вынырнул из омута небытия.

Впрочем, мальчик не был уверен, что случившееся с ним накануне само по себе не сон. Оно уже подернулось в его памяти какой-то нереальной дымкой, ускользало, словно и правда было роскошным, интереснейшим и волнительным видением, которое, к великому сожалению, бесследно исчезает уже в первую минуту после пробуждения.

Правда, полностью пережитое вчера не исчезло: он помнил обстановку, лица, голоса… Но вновь, как и в случае с другими своими странными снами, не мог сопоставить все это с будничной жизнью. При этом само содержание долгой беседы с Семьей он тоже удивительным образом никак не мог вспомнить — как ни старался. Негромкий, но внушительный голос отца, бархатный — матери, звонкие реплики дочерей… Все это легко всплывало в памяти. Но о чем же они говорили?..

Промаявшись несколько минут, Паша, неохотно поднялся с кровати и принялся собираться в гимназию. Он был разочарован тем, что память его подводит. Но где-то в глубине его души жила ни на чем не основанная уверенность, что, когда ему это станет действительно нужно, он вспомнит все.

Снова был дождь — посильнее, чем вчера, когда Паша шел этим путем. Но сейчас он не слишком торопился — в гимназии его ждали неприятные беседы за вчерашний прогул, и он пытался как можно сильнее оттянуть их. Всей душой он желал сейчас услышать знакомый голос: «Здравствуй, Павел», увидеть улыбающееся лицо Алексея и вслед за другом вновь уйти в какие-нибудь удивительные, далекие от серой жизни сферы.

— Привет, Пожар. Ты к контрольной готов?

Паша изумленно воззрился на одноклассника, своим вопросом вырвавшего его из мечтаний в школьной раздевалке.

— Какая контрольная? — растерянно спросил Пожарский. — По алгебре же вчера была…

Теперь уже одноклассник уставился на него в крайнем удивлении.

— Ты что, под кайфом?.. — пристально посмотрел он в лицо Павлу. — Вчера было воскресенье, мы не учились! Контрольная сегодня.

Не дождавшись ответа, пацан еще раз с недоверием посмотрел на Пашу и побежал на урок.

Да, сегодня был понедельник. Опять. Павел не прогулял учебу, потому что его вчерашнего дня не существовало в природе…

Весь день он учился спустя рукава, механически отвечая у доски или решая задачки контрольной, к которой подготовился еще в воскресенье. То есть, позавчера… вчера?.. Он уже ничего не понимал — реальность на глазах рассыпалась и перемешивалась с фрагментами иных миров, альтернативных жизней.

Он заметил, что Арутюн Левонович, с которым они не встречались с пятничного выяснения отношений, иногда искоса посматривает на него с невысказанным вопросом. Это почему-то еще больше добавляло беспокойства.

«Пожарский, соберись!..» — в конце концов воззвал Паша сам к себе, в мыслях употребив крепкое словцо, которыми, вообще-то баловался крайне редко. Он в жизни не пробовал наркотики, но, конечно, знал, что такое трип. И все, с ним сейчас происходящее, подозрительно таковой напоминало. Может быть, он, сам не зная, проглотил какую-нибудь гадость, гриб там или что еще?.. И все то, что случилось с ним после первой встречи с Лешей — только проекции его подсознательных устремлений, многократно усиленные галлюциногеном?..

Но разве может трип быть настолько глубоким и правдоподобным, да еще включать в себя абсолютно реалистические события, вроде разговоров с родителями или школьных занятий?..

Павел вспоминал малейшие детали вчерашнего дня — краски, звуки, запахи того, иного мира, в котором он побывал, и осознавал их абсолютную реальность. Ну, не бывают глюки такими… живыми!

Хотя, откуда бы ему знать о галлюцинациях?.. И вообще-то любой сумасшедший считает себя совершенно нормальным, а свои видения истинными…

Пожарский похолодел, почти уверившись, что теперь его судьбой станут палаты психушки. Представлял он их себе плохо, но попасть туда не желал ни в коем случае. Однако миг паники быстро прошел.

«Стоп, подожди, — сказал он себе. — Ведь, если я сошел с ума, да еще все так запущено, это бы точно кто-нибудь заметил…»

Но, вроде бы, никто за все это время ни словом, ни взглядом не давал ему понять, что подозревает его «башню» в том, что ее слегка «сорвало». Разве что сегодня, в раздевалке… Похоже, не все еще потеряно.

Мысли мальчика опять переключились на вчерашнее путешествие по городу, которого нет. И не было… И не будет..? Что же это вообще такое было? Будущее? Может, параллельный мир..? «Тот свет»..? Очевидно, размышлять об этом было бесполезно. Павел вспомнил имена на грандиозном памятнике Империи. Частью он знал, кто эти люди, частью только мельком слышал о них, а некоторых не знал вообще. Но он понимал, что в композиции памятника таился глубокий смысл, выражение какой-то мысли, идеи…

— Пожарский, я смотрю, ты замечтался, — раздался над ним голос исторички.

— Нет, Эмма Эдуардовна, — машинально заговорил Павел, вскидываясь. — Я вас слушал.

— Посмотрим, — зловеще произнесла учительница. — Повтори то, что я рассказывала сейчас. О первых Романовых…

Паша знать не знал, что она о них рассказывала, но имел много чего сказать по этому поводу — в последнее время каждый день читал и думал на эту тему…

— Особенно остро вопрос престолонаследия стал после того, как в тысяча шестьсот двенадцатом году Москва была освобождена от польской оккупации, — затараторил он. — В тысяча шестьсот тринадцатом году на Земском соборе царем был избран шестнадцатилетний Михаил Романов…

Учительница посматривала на Пожарского с некоторым недоверчивым удивлением. А тот продолжал говорить гладко, словно по учебнику, обращаясь не столько к ней, сколько к себе. Или еще к кому-то:

— После смерти Михаила на царство взошел его сын Алексей Второй…

— Стоп-стоп! — прервала его историчка. — Никакой он не второй, а первый и единственный… Садись, Пожарский и не делай больше такое отрешенное лицо на уроках, а то мало ли что подумать можно…

Павел сел, несколько ошеломленный собственной вспышкой, которую преподавательница, кажется, приняла за рвение отличника, заподозренного в незнании предмета. Но дело ведь было не в этом, совсем не в этом… Пока он отвечал, перед его глазами стоял величавый памятник из вчерашнего (или не вчерашнего..?) видения. Он и сейчас был перед ним — реальнее самой реальности.

Паша потряс головой, чтобы избавиться от наваждения.

«Так я точно скоро в психушку загремлю», — с вернувшейся тревогой подумал он. Но мысли снова увлекли мальчика в чудесный мир, который он посетил. Он был уверен, что на встрече с Семьей было сказано что-то невероятно важное, и оно было связано с ним и каким-то неясным образом — с тем памятником. Кажется, ему было велено к чему-то готовиться… Или быть готовым…

То, что он не мог ничего вспомнить, мучило его. На перемене Пожарский, как тигр, ходил туда-сюда по рекреации, не обращая внимания на суетящихся однокашников. И вдруг зазвонил телефон. Павел нервно достал его из кармана. Высвечивался номер Зайчика.

— Здравствуй, Павлик, — раздался знакомый вкрадчивый голос. — Ну что, ты не передумал посмотреть мою коллекцию? Это можно сделать прямо завтра, можешь зайти ко мне после гимназии.

И неожиданно Паша, который готов был тут же, сходу, отвернуть приглашение, положить трубку и больше никогда не слышать эти неприятные интонации, понял, что этого делать нельзя.

Нельзя было отказываться от этого приглашения.

— Конечно, Игорь Савельевич, я с удовольствием приду, — ответил мальчик.

— Ну и отлично! — образовался депутат. — Запиши мой адрес.

Павел записал.

— Доберешься сам? — уточнил его собеседник.

— Конечно, тут у нас маршрутка…

— Так я жду, до встречи!

Зайчик отключился.

Так и держа телефон в руке, Павел размышлял, почему принял приглашение. Кажется, и это было как-то связано с забытой беседой… Да и Леша еще раньше сказал, что так надо… Вот только зачем?

Истина обрушилась на него к концу занятий — неожиданно, как и все откровения последних дней.

Он должен отобрать у этого мерзавца украденную саблю и отдать ее Алексею!

Наверное, это и было тем «делом», о котором Леша говорил в самом начале их знакомства.

Конечно, мысль эта была совершенно нелогична. Неужели Алексей и его Семья, обладая таким несомненным могуществом, сами не могут сделать этого? Да и зачем ему теперь эта его детская сабля?.. «Ему это не нужно, голубчик. И нам это не нужно. Это нужно тебе, всем вам», — вдруг словно бы раздался в Пашиной голове ясный дружелюбный голос. Слова звучали четко и красиво, как будто были написаны каллиграфическим почерком на дорогой бумаге.

Мальчик как наяву увидел устремленные на него голубые глаза на благородном лице, обрамленном рыжеватой шевелюрой и темной бородкой.

Да, все это правда! Он встречался с семьей Леши, и его отец говорил ему эти слова!

Однако ничего больше Пожарский вспомнить не мог. Впрочем, и этого было достаточно. Алексей понимал, что это испытание, которое он должен пройти. Зачем и что последует дальше, он не думал.

Он просто сделает это.

Но как только мальчик принял это решение, на него навалилась какая-то дурная истома. Он вдруг осознал бессмысленность всего — и того, как он жил раньше, и той жизни, что показал ему его друг. Чего он добьется, вызволив эту саблю? Кому она нужна? Кому вообще нужно все это — империя, цари, монументы… вся эта страна..? Живем в XXI веке, у всех айфоны, Интернет по всему миру, к чему это старье?

Мальчик ненавидел себя за эти мысли, но они, а, главное, тяжелая, тягучая тоска от ощущения, что завтра он совершит непоправимую глупость, продолжали мучить его.

После занятий он снова побрел в противоположную от дома сторону и уселся под так и моросящим дождем на совершенно пустынной из-за непогоды площади Тургенева, тупо глядя на памятный знак, отмечающий место взорванного храма. Ну да, здесь был храм. Но больше его нет. И не будет, а то, что он видел — всего лишь галлюцинация. Если он вообще что-то видел…

Ему очень хотелось, чтобы вновь появился Леша. И одновременно он боялся посмотреть сейчас в лицо друга и увидеть на нем… не осуждение, а недоумение и печаль.

«Я знаю, дорогой, что это трудно. Всем очень трудно, всем людям. И нам тоже было и трудно, и страшно. Но это ничего, это пройдет. Ты только молись, и все хорошо будет».

Снова голос раздался как будто в его голове, но теперь он был другим — женским, мелодичным, хоть и слегка низким, с приятным легким акцентом. Пожарский видел тонкое лицо с чертами правильными и чистыми. Лешина мама ласково, но чуть грустно глядела на него.

Неужели он так и будет вспоминать ту встречу маленькими эпизодами, словно рассматривая осколки разбитой драгоценной вазы?..

«Ты молись».

Павел никогда не молился, он просто не умел этого делать. Но сейчас, одиноко сидя в сгущающихся сумерках на мокрой скамейке, стал сперва в уме, а потом шепотом говорить кому-то:

— Господи, помоги мне! Помоги мне, пожалуйста! Помоги, Господи!