На луче света

БЕСЕДА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Утренняя встреча сотрудников в понедельник началась с минуты молчания для нашего покойного коллеги. После этого я обсудил с остальными свои опасения касательно Роба. К настоящему времени все знали, что он делал огромные успехи, и что прот не появлялся (кроме, возможно, случая на похоронах Рассела) в течение нескольких дней. Кто-то спросил, следует ли перевести Роберта, который не показал признаков психоза вообще, в Первое отделение, на что я заявил:

— Давайте дождемся новостей от Вирджинии и Карла” (Голдфарб, и Торштайн отсутствовали в связи с праздником Рош ха-Шана).

Возможно, я был чрезмерно осторожен. Или просто с возрастом я стал более консервативным. В конце концов, я так же беспокоился о Майкле, который делал очень большие успехи в качестве стажера почтового отделения, несмотря попытку самоубийства несколькими месяцами ранее. И, спасибо в основном проту, Рудольф вылечился, да и Мануэля скоро можно было выписывать, Лу прошел через очень трудную беременность и роды, и Берт также делал превосходные успехи. Возможно, прот сотворил подобное чудо и с Робом.

После летучки отправился увидеться с Бертом. Вот уж кого не затронули никакие изменения. После смерти его подруги их будущий ребенок продолжил расти и расти в его голове как своего рода умственный зародыш. Головные боли были мучительны. Он держал в себе эмоции в течение многих лет, и ему было больше сорока, когда случайное открытие его матери, в конечном счете, вызвало каскад событий, которые привели его к нам.

Так случалось довольно часто. Многие нервные или другие умственные болезни следуют из неожиданного взрыва, как гейзер долго подавляемых ощущений. Большинство из нас запирает что-то внутри, и это что-то все время пытается вырваться. Один из моих бывших учителей как-то сказал, что если бы наука могла бы найти такой подход к мозгу, чтобы научить его спускать этот накопленный пар, то в мире было бы намного меньше умственной расстройств и людей в больницах. К сожалению, так мало внимания мы уделяем нашему психическому здоровью, пусть даже оно и является частью регулярного медицинского осмотра, чтобы такой способ все же был найден.

Рыдая, Берт рассказал мне, как он покупал куклы и одежду и проводил почти каждую ночь его взрослой жизни, купая «дочь» (он произвольно выбрал пол ребенка), и отправлял ее спать, как заботился о ней, когда она была «больна». Когда он закончил и поток слез иссяк, я спросил его снова об удочерении Джеки. К этому времени другие пациенты уже подошли поближе, чтобы послушать, и все мы ждали ответа.

— Это был бы самый счастливый день моей жизни, — Берт снова рыдал, и я не мог не верить ему.

В тот момент я услышал что-то, что никогда не слышал за более чем тридцать лет практики. Небольшая группа пациентов, которые собрались поблизости, разразилась аплодисментами. В течение секунды я думал, что они благодарили меня. Но, конечно же, они предназначались Берту (и проту), они хвалили их, и я был горд присоединиться к ним.

В приподнятом настроении я двигался в сторону крыла 3B. По дороге туда я думал о том, что сказал и сделал прот, чтобы заставить Джерри реагировать на него. Все казалось очень простым — он просто держал его руку и мягко гладил ее, так словно это была птица или маленький зверек, которого он пытался успокоить.

Я закрыл дверь и приблизился к тому углу комнаты, где Джерри заканчивал свою точную копию шаттла вместе со стартовой площадкой. Не желая потревожить его, я едва ли не подполз ближе.

Я смотрел некоторое время, поражаясь точности линий, невероятному пониманию структуры и функции. Спичечный Микеланджело. Одновременно я помнил комментарий прота об этой модели:

— Программа шаттла сходна с путешествием Колумба, который плавал вдоль побережья Португалии.

— Привет, Джерри, — сказал я.

— Привет, Джерри.

— Джерри, пойдем со мной… на пару минут… пожалуйста?

Он замер, скульптура из плоти и кости. Даже его вихры, казалось, стали более твердыми. Я не мог видеть его глаз, но живо представил себе подозрение и страх, что отразились в них.

— Я не собираюсь причинять тебе боль. Я просто хочу поговорить с тобой. Всего минуту…

Я терпеливо придвинул его к стулу. С небольшой помощью он сел, хотя теперь вел себя совсем уж тихо. Я придвинул еще один стул. Взяв его за руку, я начал поглаживать ее и говорить с ним мягко и тихо, как это делал прот. Или, как мне казалось, он делал… Я точно не знал, чего ожидал. Надеялся, что он вскочит и закричит: "Приветики, доктор, как делишки?" или что-то в таком духе. Но он даже не посмотрел в моем направлении, и не издал ни звука, но продолжал волноваться и судорожно осматривать стены и потолок.

Я не сдавался. Как парамедик, который часами спасает умирающего пациента, я продолжал поглаживать руку Джерри и говорить с ним. Я изменил давление, интонацию, поменял руки — ничто не работало. После того часа я был истощен, вспотел, как будто все это время занимался армрестлингом.

— Хорошо, Джерри. Ты можешь вернуться к работе.

Не одарив меня и взглядом, он подпрыгнул и рванулся к своей модели. Я мог услышать его бормотание.

— Назад к работе, к работе, к работе, к работе, к работе.

Я решил перед ланчем найти и сообщить всем пациентам Клауса о его смерти и сказать им, кто будет их новым врачом. Но в этом, как оказалось, не было необходимости. Все они уже слышали о трагедии и знали об изменениях. Но меня сильно удивили глубокие чувства, что они испытывали в отношении своего бывшего куратора. Фактически, они любили моего давнего коллегу и дорожили им очевидно намного больше, чем я или остальные сотрудники.

Но я ведь никогда не и говорил с Клаусом. Узы между пациентом и его психиатром сильны и часто походят на связь родителя и ребенка. В случае с Виллерсом они, казалось, были еще более сильны, из чего я сделал вывод, что он провел столько же времени, слушая об их проблемах, сколько и сам открывался им. Он нарушал первое правило психиатрии. Но то, что он потерял в эффективности, он восполнил в любви своих пациентов. Это удерживало их около него. Поэтому они так сильно стремились ему понравиться. Мне было жаль, что я сам не приложил большее усилий, чтобы лучше узнать его.

Я решил пообедать во Втором Отделении. Пациенты, даже те, кто мало знал Виллерса, казались странно тихими во время еды. Я заметил, что они продолжили поглядывать на Роба, который был похож на прота, но, конечно же, не был им. Они все еще приходили к нему в ожидании помощи, а он был готов оказать ее. Были ли его советы столь же эффективны, как прота, все еще было не ясно.

Все это, как бы то ни было, оставалось спорным. Я почти решился перевести его в Первое Отделение, чтобы понаблюдать за изменениями. Но если изменения и впрямь положительны, что другие пациенты будут думать о том, что он на всегда может покинуть больницу? Сейчас одной из любимых тем для обсуждения в больнице было то самое злополучное “анальное отверстие”. Будут ли они теперь обсуждать, как я позволил проту/Роберту уйти?

Пока я был во Втором Отделении, мой временный секретарь записала сообщение от юриста Клауса, которое она позднее передала мне. Его и его жену кремируют. Не будет ни похорон, ни службы. Они просили, чтобы я рассеял пепел вокруг цветника Эммы. Я был тронут этой просьбой и, конечно, согласился.