На луче света

БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Всякий раз, пытаясь вернуть свой оптимизм после встречи с новым трудным пациентом с четвертого этажа, я всегда наведываюсь в первое отделение, что я и сделал на следующее утро после встречи с Шарлоттой. В тренажерном зале я неожиданно столкнулся с Рудольфом, который, как оказалось, разучивал новые балетные позиции и движения. Это напомнило мне акробатов, которые выступали на шоу Эдда Салливана[29]. Я поинтересовался у него, как ему это удается. К моему удивлению он признался, что долго к этому шел. Я не был уверен, имеет ли он в виду свою программу лечения или свою безупречную балетную технику, но понял, что в ближайшее время мы с ним не встретимся.

В комнате отдыха я нашел Майка за книгой поэзии. Я спросил его, что он читает.

— О, всего лишь Китса, Шелли, Вордсворта и других[30]. Антологию. Я столько всего упустил в своей жизни. Во время учебы в старших классах я хотел стать учителем английского языка.

— Ты все еще можешь им стать.

— Возможно. Сейчас же я просто хочу привести в порядок гроссбух.

— Ты уже присмотрел какую-нибудь учебную программу в EMS[31]?

— Даже зарегистрировался в одной. Начинается третьего октября.

Он с надеждой посмотрел на меня.

— Думаю, ты справишься. Я посмотрю в своем расписании, узнать, сможем ли мы побеседовать в ближайшее время.

Возвращаясь в свой кабинет, я ненадолго заглянул во второе отделение, где мой воздушный шар оптимизма начал сдуваться с резким свистом. Берт носился по комнате отдыха, поднимая подушки, топая по ковру, заглядывая за шторы и кресла. Как отчаянно он выглядел, сосредоточившись на воображаемых поисках, подобно новоявленному Дон Кихоту!

Но был ли случай Берта более трагичным, чем у Джеки, навсегда оставшейся ребенком? Или у Рассела, настолько сосредоточенного на Библии и так и не научившегося жить? Или, может быть, у Лу, Мануэля или Дастина? И, если уж на то пошло, чем у некоторых наших преподавателей и сотрудников? Или у миллионов других людей, спотыкающихся об окружающий мир в поисках чего-то несуществующего? Или у тех, кто устанавливают для себя невозможные цели и никогда не достигают их?

Милтон, быть может заметивший мой внезапный приступ меланхолии, обратился ко мне со словами:

— Человек пришел к врачу. Он жаловался на боли в груди и хотел сделать электрокардиограмму. Врач сделал ему одну и сообщил, что никаких нарушений в работе его сердца не обнаружено. Он приходил каждые несколько месяцев. Результат оставался неизменным. Так он пережил трех врачей. Наконец, когда ему исполнилось девяносто два года, в результатах его ЭКГ-диаграммы таки произошли изменения. Он посмотрел врачу прямо в глаза и сказал: «Ха! Я же вам говорил!»

Теперь, в свои пятьдесят, Милтон в полной мере понимает всю печаль жизни и тщетно пытается поднять настроение каждому, кто встречается ему на пути. К сожалению, ему никогда не удавалось облегчить свои собственные страдания. Всю семью — отца, мать, братьев, сестру, бабушку, несколько теть, дядь и кузенов он потерял в Холокосте. Спасся только он, защищенный от смерти абсолютно незнакомым человеком нееврейской национальности, который взял ребенка под опеку у его матери и выдал за своего собственного.

Но печальнее ли его история, чем у Фрэнки, женщины, абсолютно не способной построить человеческие взаимоотношения? Не являясь социопаткой, как Шарлотта, или аутистом, как Джерри и подобные ему, а будучи безразличной к привязанностям пациенткой, патологически неспособной любить и быть любимой — что может быть печальнее этого?

Виллерс выходил из столовой, когда я вошел. Я помахал ему, когда он проходил мимо, но он меня не заметил. Он казался рассеянным и очень задумчивым, придумывая, как я полагал, очередную новую схему зарабатывания денег.

Вместо него ко мне присоединился Меннингер и я спросил его о его новой пациентке.

— От нее веет таким холодом, — ответил он мне. — Женский вариант Ганнибала Лектера. Ты должен изучить ее историю во всех подробностях.

— Мне кажется, я не хочу этого знать.

Но Рон наслаждался. Он любитель поиграть с огнем.

— Когда ей было пять лет, она убила щенка. Знаешь, как она это сделала?

— Нет.

— Она испекла его в духовке.

— Ее как-то лечили?

— Неа. Она утверждала, что не знала, что там был щенок.

— И после этого ее состояние начало ухудшаться.

— Да. Все больше.

Я медленно прожевал последний крекер:

— Не уверен, что хочу услышать продолжение.

— Я дам тебе небольшую подсказку. Немного попрактиковавшись с соседскими домашними животными, включая лошадь, которых она зарезала насмерть, в шестнадцать лет она уже убила соседского мальчишку.

— Как это сошло ей с рук?

— А ей и не сошло. Некоторое время она провела в исправительной школе, а затем, после нападения на одного из охранников, была переведена в психиатрическую лечебницу. Ты не захочешь знать, что она с ним сделала. Ей удалось оттуда сбежать, и больше о ней никогда не слышали.

— Сколько же ей тогда было?

— Двадцать. Она был арестована год спустя.

— Ты хочешь сказать, что она убила этих семь или восемь парней за год?

— И это еще не самое худшее. Знаешь, что было после того, как она убила соседнего ребенка?

— Ну?…

— Она оставила его валяться на заднем дворе и пошла в кино. После этого, по словам ее родителей, она уснула как младенец.

— На твоем месте я бы с нее глаз не спускал.

Его глаза загорелись:

— Не беспокойся. Но она удивительный случай, тебе так не кажется? Я никогда не встречал никого, похожего на нее.

Он был вне себя от нетерпения, стремясь как можно скорее поговорить с Шарлоттой во время их первой беседы.

— Просто будь осторожен. Она все-таки не учительница воскресной школы.

— Даже если бы и была, это не имело бы никакого значения.

— Это почему же?

— Одними из самых жестоких людей в мире являются учителя воскресных школ.

В ожидании прихода Роберта/прота на свою двадцать четвертую беседу, я записал в желтом блокноте несколько недостающих кусочков головоломки, которые я надеялся разгадать с помощью Роба, важнейшим из которых был вопрос о том, кто был отцом ребенка Сары и каким образом это связано с психическим расстройством Роба? Почему он назвал отца своим «защитником»? Что произошло, когда ему было пять лет, чего он не смог или не захотел вспомнить? Ни один из этих вопросов не дастся Робу легко, но я был вполне уверен, что семена его травмы начали прорастать во время этого раннего периода его беспокойной жизни, как и предположила моя проницательная жена.

Также были и другие совершенно непредвиденные трудности. По результатам теста Стенфорда оказалось, что Роберт всеми силами старался сопротивляться гипнозу. Почему он пересмотрел сотрудничество со мной и стал возвращаться на дно трясины, по которой ходил большую часть своей жизни? Я решил пока приблизиться к его детству лишь косвенно.

Исходя из его истории, я имел некоторое представление о том, когда Сара должна была забеременеть, поэтому я приблизительно знал, когда она сказала об этом ему. Я пытался представить себе, что он должен был чувствовать, услышав эту новость, и все еще смотрел в пустоту, когда кто-то постучал в дверь.

— Привет, доктор Брюэр.

— Здравствуй, Роб. Как ты себя чувствуешь?

Он пожал плечами.

— Ты помнишь, как приходил сюда из второго отделения?

— Нет.

— Что последнее ты помнишь?

— Я проходил тест на склонность к гипнозу.

— Что ж, ты его прошел.

Его плечи тяжело опустились.

— Ты же знаешь, что здесь нет никакой опасности, волноваться не о чем, так ведь? Ты готов попробовать?

— Думаю да.

— Ладно, сядь и расслабься. Хорошо. Теперь сконцентрируй свое внимание на этой маленькой точке на стене позади меня.

Он притворился, что не видит ее. Однако, спустя мгновение, все же выполнил мою просьбу.

— Вот так. Просто расслабься. Хорошо. Отлично. Сейчас я сосчитаю от одного до пяти. На счет один ты начнешь чувствовать сонливость, с каждым счетом твои веки будут становиться все тяжелее и тяжелее, и когда я дойду до пяти, ты будешь спать, но сможешь слышать все, что я говорю. Ты все понял?

— Да.

— Хорошо. Теперь позволь своим рукам опуститься…

Руки Роба тяжело упали вдоль тела, глаза были плотно закрыты. Он тихонько захрапел. Было очевидно, что он притворялся.

— Хорошо, Роб, можешь открыть глаза.

Его глаза распахнулись.

— Что, уже все?

— Роб, тебе нужно лучше сосредоточиться. Ты боишься процедуры?

— Нет, совсем нет.

— Ладно. Тогда давай попробуем снова. Тебе удобно?

— Да.

— Отлично. Теперь попробуй полностью успокоиться. Пусть все твои мышцы станут мягкими и просто расслабятся. Так. Хорошо. Теперь найди на стене пятно. Хорошо. Просто расслабься. Один… ты начинаешь ощущать сонливость. Два… твои веки тяжелеют…

Роберт пристально смотрел на белую точку. Он все еще сопротивлялся, вероятно, разрываясь между страхом и подозрением. На счет три его веки затрепетали, но он изо всех сил старался открыть их. На счет пять его веки все же сомкнулись, а подбородок упал на грудь.

— Роб, ты слышишь меня?

— Да.

— Хорошо. Теперь подними голову и открой глаза.

Он подчинился. Я проверил его пульс и громко откашлялся. Пульс не прощупывался.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Хорошо. Ладно, Роб, сейчас мы с тобой вернемся в прошлое. Представь, что страницы календаря возвращают нас все дальше и дальше. Ты постепенно становишься моложе. Все младше и младше. Вот тебе тридцать, двадцать пять, двадцать. Теперь ты выпускник средней школы. Это март 1975 года. Уже почти наступила весна. У тебя свидание с твоей девушкой Салли. Только что ты за ней зашел. Куда вы собрались?

— Мы хотим сходить в кино.

— На какой фильм вы пойдете?

— На «Челюсти».

— Хорошо. Во что одета Салли?

— На ней ее желтое пальто и шарф.

— На улице холодно?

— Не очень. Ее пальто расстегнуто. Она в блузке и синей юбке.

— Вы едете или идете?

— Идем пешком. У меня нет машины.

— Отлично. Вы в кинотеатре. Вы вошли. Что происходит дальше?

— Я покупаю попкорн. Салли его обожает.

— А ты нет?

— Я возьму немного у нее. У меня нет больше денег.

— Хорошо. Роберт Шоу съеден акулой[32]. Фильм закончился, и вы покидаете кинотеатр. Куда вы направляетесь сейчас?

— Мы возвращаемся в дом Салли. Она хочет поговорить.

— Ты знаешь, о чем будет разговор?

— Нет. Она не хочет говорить мне, пока мы не доберемся до дома.

— Ладно. Вы дошли до дома Салли. Что ты видишь?

Казалось, Роберт стал раздраженным.

— Я вижу большой белый дом с мансардными окнами на крыше. Мы собираемся сесть на веранде, чтобы немного поговорить. На одной из качелей.

— Что тебе говорит Салли?

— Ее голова у меня на плече. Я ощущаю ее мягкие волосы и могу уловить запах шампуня. Она рассказывает мне, что беременна.

— Как она узнала об этом?

— У нее два месяца не было месячных.

— Ты отец?

— Нет. Между нами никогда ничего не было.

— У тебя с Салли никогда не было сексуальной близости?

Его кулаки сжались.

— Нет.

— Ты знаешь кто отец?