Тысячная ночь

Нового она почти ничего не давала, но и не ослабляла убежденность Портулак в том, что Великое Деяние связано с возникновением единой, простирающейся на всю галактику сверхцивилизации. Ходили мрачные слухи о тайном развитии технологий, которые должны к этому привести.

— Наверняка речь идет о низкой скорости межзвездных коммуникаций, — задумчиво проговорил я. — Как ни крути, это фундаментальное препятствие. Никакой сигнал, никакой корабль не способен пересечь галактику достаточно быстро, чтобы за этот срок в ней успела возникнуть одна из традиционных политических систем. А Линии чересчур независимы, чтобы допустить ту разновидность социальной инженерии, которую мы с тобой обсуждали. Они попросту не примут ни одну систему, которая накладывает ограничения на творчество человека.

— Никто не воспринимает всерьез перелеты со скоростью больше световой, Лихнис.

— Перелеты вовсе не обязательны, достаточно механизма передачи сигналов. Мы все можем оставаться дома, общаясь посредством клонов или роботов. Вместо того чтобы отправлять собственное тело на другую планету, я воспользуюсь телом-носителем, которое уже находится там. — Я пожал плечами. — Или с помощью сенсорной стимуляции создам точную копию другой планеты и всех ее обитателей. В любом случае разница будет незаметна. Так не все ли равно?

— Но за два миллиона лет, — сказала Портулак, — ни одна цивилизация в галактике так и не овладела связью или полетами быстрее скорости света.

— Хотя многие пытались. Что, если некоторым удалось, но они сохранили свое достижение в тайне?

— Или их уничтожили, чтобы защитить существующее положение дел? В эту игру мы можем играть вечно. Штука в том, что и сверхсветовые полеты, и связь кажутся сейчас еще менее вероятными, чем миллион лет назад. Вселенная просто к ним не приспособлена. Это примерно как играть в стоклеточные шашки на обычной шахматной доске.

— Конечно же ты права, — вздохнул я. — Когда-то я изучал эту математику, целый век ей посвятил, С какой стороны ни подступись, она кажется непрошибаемой. Но если это все же не так...

— Вряд ли это так. Конечно, нам надо держать разум открытым... Но думаю, Великое Деяние заключается в чем-то другом. А в чем именно — ума не приложу.

— И это все?

— Боюсь, что да. Только не делай такое разочарованное лицо, Лихнис. Тебе совершенно не идет.

А потом с Лопухом случилось нечто странное. Первым намеком послужила его безупречная ориентация в Лабиринте настроений.

По обычаю, ночи сбора посвящались невинным играм и иным развлечениям. Вечером восемьсот семидесятого дня я открыл на одном из высоких балконов лабиринт, предложив скромную награду тому, кто быстрее найдет в нем путь. Лабиринту предстояло существовать до девятисотой ночи — вполне достаточно, чтобы попытаться мог каждый.

Но Лабиринт настроений — не обычный лабиринт. Основанный на игре, о которой я узнал в моих странствиях, Лабиринт настроений был чувствителен к эмоциональным состояниям, которые определял по самым слабым признакам с помощью не бросающихся в глаза приборов. Пока игрок сохранял полное спокойствие, геометрия Лабиринта не менялась. Но едва стены получали малейший намек на растерянность, геометрия претерпевала коварные трансформации — стены смещались, перекрывая один путь и освобождая другой. Чем пуще терялся игрок, тем более извилистым становился Лабиринт. Вспышки злости могли привести даже к тому, что Лабиринт создавал вокруг злополучного игрока замкнутую петлю, и у того не оставалось иного выбора, кроме как ходить кругами, пока он не успокаивался. Стоит сказать, что считалось дурным тоном входить в Лабиринт настроений, располагая чем-либо отличным от базового человеческого интеллекта. Исключительные способности к запоминанию или ориентации в пространстве перед участием в игре полагалось отключать.

Лабиринт настроений был достаточно приятным развлечением, популярным у большинства рискнувших однажды в нем побывать. Но, создавая его, я имел в виду нечто большее. Я надеялся, что Лабиринт что-то расскажет мне об умонастроениях Лопуха, если только тот решит участвовать в игре. Поскольку участие было добровольным, меня никто не мог обвинить в том, что я незаконно проникаю в тайны его души.

Но Лопух беспрепятственно преодолел Лабиринт, причем датчики в стенах практически не отметили каких-либо изменений в его эмоциональном состоянии. Нельзя было исключать жульничество, хотя это выглядело маловероятным — Лабиринт настроений выявлял большинство уловок, за чем следовало соответствующее наказание. И даже если Лопуху было что скрывать, он с легкостью мог вообще отказаться от прохождения Лабиринта.

Больше всего меня удивили растерянность и злость некоторых других участников. Когда группа Сторонников поспорили, кто быстрее преодолеет Лабиринт, самое большое унижение испытал Овсяница, угодивший в замкнутую петлю. Видя его нарастающую ярость, я в конце концов тактично вмешался и позволил ему покинуть Лабиринт.

Я встретил Овсяницу у выхода.

— Что, чертовски непростая задачка? — усмехнулся я, пытаясь разрядить атмосферу.

— Страшилки для детей, — сердито бросил он, — Впрочем, ничего другого я от тебя и не ожидал.

— Это всего лишь игра. Тебе вовсе не обязательно было в ней участвовать.

— Да для тебя вообще все — игра без каких-либо последствий. — Он покосился на других Сторонников, насмешливо смотревших на нас. — Ты понятия не имеешь, что поставлено на карту. И даже если бы знал, то дрожал бы от страха при одной лишь мысли об ответственности.

— Ладно, — я примирительно поднял руки, — запрещу тебе участвовать в любых моих играх. Тебя это удовлетворит?

— Если хочешь знать, что меня удовлетворит... — начал Овсяница, но тут же нахмурился и повернулся, чтобы уйти.

— Портулак, да? — спросил я.

Он понизил голос до шепота:

— Я честно тебя предупреждал. Но что толку? Ты так и ухлестываешь за ней, пренебрегая всеми остальными. Ваши сексуальные отношения — практически моногамия. Тебе плевать на традиции Линии.

— И это все из-за Лабиринта, Овсяница? — бесстрастно спросил я, не клюнув на приманку. — Никогда не думал, что на тебя так действует поражение.

— Ты понятия не имеешь, что поставлено на карту, — повторил он. — Грядут перемены, Лихнис, — резкие и внезапные перемены. И единственное, что сможет удержать Линию, — самопожертвование.

— Речь идет о Великом Деянии? — спросил я.

— Речь идет о долге, — ответил он. — О том, чего ты, похоже, не способен понять. — Он бросил взгляд на Лабиринт, будто желая, чтобы тот рассыпался в прах. — Продолжай играть в игрушки, Лихнис. Развлекайся, сколько душе угодно. А вещи поважнее оставь другим.

Овсяница ушел. Я растерянно моргал, сожалея, что упомянул о Великом Деянии. Теперь о моем интересе к нему знает по крайней мере один Сторонник.

Чья-то рука коснулась моего плеча.

— Вижу, этот старый пердун опять тебя достает?

Это был Критмум, вторгшийся в мое личное пространство. В обычной ситуации я бы попросту отстранился, но сейчас расслабился, радуясь возможности облегчить душу.

— Похоже, он не в восторге от Лабиринта настроений, — сказал я.

— Не бери в голову. Овсяница уже несколько недель странно себя ведет. Что у него за проблемы?

— Ему не нравится, что я провожу время с Портулак.

— Лишь потому, что этот мерзавец так и не сумел ее трахнуть.

— Думаю, дело не только в этом. Овсяница в чем-то замешан. Ты ведь знаешь, о чем я?

Критмум понизил голос:

— Не имею ни малейшего представления. Кроме того, что это некое деяние и что оно великое. Может, у тебя информации побольше?

— Сомневаюсь, — ответил я. — Но так или иначе. Овсяница считает, что оно намного важнее праздного времяпровождения, к которому склонны мы с Портулак.

— Он что, пытался тебя завербовать?

— Не уверен. Не могу понять, то ли он осуждает меня за все, то ли просто крайне разочарован, что я растрачиваю впустую талант.

— Что ж, бессонницей я от этого точно не стал бы страдать.

Овсяница — всего лишь старый унылый зануда. Его нить вроде не вызвала фурора на всем острове?

— Как и моя.

— Разница в том, что Овсяница явно ожидал большего. Между нами... — Критмум, поколебавшись, огляделся. — Думаю, он утаил кое-какие факты.

Я нахмурился:

— Хочешь сказать, он подделал свою нить?

— Некоторые детали. Мы едва не встретились у Вуали Геспера — достаточно близко сошлись, чтобы обменяться опознавательными протоколами.

Я кивнул. Неподалеку от Вуали Геспера находилась сверхновая, и некоторые из нас планировали подобраться к ней поближе.

— Вряд ли этого достаточно, чтобы обвинить его во лжи.

— Да, — кивнул Критмум. — Но, судя по его нити, он вообще миновал Вуаль. Зачем ему было врать? Затем, что либо до, либо после он побывал где-то еще, о чем не хотел нам сообщить. Вероятно, в каком-то намного менее интересном месте, чем те, что наличествуют в его нити.

Я ощутил легкую дрожь, подумав, не замешан ли Овсяница также и в истории с Лопухом. Не могут ли они быть сообщниками?

— Довольно тяжкое обвинение, — заметил я, чувствуя, как в голове теснится множество мыслей,

— Ну, я ничего с этим делать не собираюсь. Я уже подправил мою собственную нить, чтобы его не смущать. Рано или поздно он все равно на чем-нибудь споткнется.

— Пожалуй, ты прав, — проговорил я, не в силах скрыть разочарование.

Мысль о публичном унижении Овсяницы, изобличенного в подделке фрагментов его нити, казалась постыдно сладостной.

— Не допускай, чтобы он чересчур тебя донимал, — посоветовал Критмум. — Он всего лишь грустный старикашка, у которого слишком много свободного времени.

— Самое забавное, — сказал я, — что он ничуть не старше любого из нас.

— Он ведет себя как старик. И это главное.

Откровения Критмума улучшили мое настроение, и я с немалым удовольствием рассказал Портулак о том, что узнал. Лишенные ядовитого жала угрозы Овсяницы лишь подбодрили нас обоих. Мы то и дело устраивали встречи на ее корабле — настолько тайные, насколько это было возможно, — и обсуждали то, что нам удалось выяснить.

Именно там я упомянул о молниеносном прохождении Лопуха через Лабиринт,

— Возможно, он жульничал, — сказал я. — Судя данным Лабиринта, его эмоциональные показатели практически не менялись.

— Не пойму, зачем ему жульничать, — ответила Портулак. — По общему мнению, авторитетом в Линии он не пользуется, но есть и другие способы завоевать уважение, если это для него столь важно. Такое впечатление, будто он прошел Лабиринт, потому что считал себя обязанным это сделать... Вот только Лабиринт оказался для него слишком прост.

— Есть еще кое-что, — добавил я. — Не уверен, заметил ли бы я это, если бы не история с Лабиринтом... Но с тех пор я присматриваюсь к Лопуху еще внимательнее.

— И что? Чем он таким занимается?

— Скорее не занимается. Если ты понимаешь, о чем я.

Портулак глубокомысленно кивнула: