Тысячная ночь

Аластер Рейнольдс
Тысячная ночь

Вечером накануне сплетения моей нити я не мог найти себе места, не в силах был унять нервную дрожь. Пропал аппетит, а вместе с ним и всяческое желание вести светские беседы. Хотелось лишь одного — чтобы последующие сутки пролетели как можно скорее и пришел черед потеть кому-нибудь другому вместо меня. Хотя подобное и запрещалось правилами этикета, я бы с радостью сбежал к себе на корабль и завалился спать до утра. Но мне приходилось улыбаться и терпеть, как и всем прочим, когда наступала их ночь.

В километре внизу бились о белые, как кость, утесы волны, осыпая брызгами изящный подвесной мост из тех, что связывали главный остров с окружавшими его островами поменьше. За островами среди волн виднелся горбатый силуэт водного обитателя. Я различал крошечные точки — людей, которые резвились на мосту, танцуя в водяных брызгах.

Настала моя очередь готовить место для карнавала, и, похоже, я справился не так уж и плохо.

Жаль, что ничто из сделанного не просуществует долго. Чуть меньше чем через год машины превратят острова в пыль, а похожие на башни здания — в мельчайшие обломки. Их поглотит море к тому времени, когда последний из наших кораблей покинет систему. Но даже само море продержится затем лишь несколько тысяч лет. Я направил кометы из воды и льда на эту засушливую планету лишь для того, чтобы создать океаны. Здешняя атмосфера отличалась динамической неустойчивостью. Сейчас мы еще могли ею дышать, но на месте сбора не было никакой иной биомассы, способной восполнить кислород, который мы превращали в углекислый газ. Через двадцать тысяч лет на планете не останется иной жизни, кроме самых выносливых микроорганизмов. И так будет на протяжении большей части последующих ста восьмидесяти тысяч лет, до нашего возвращения.

Впрочем, к тому времени здешний ландшафт станет проблемой для кого-то другого. В Тысячную ночь — последний вечер сбора — тому, кто сплел признанную лучшей нить, будет поручено спроектировать место для следующего собрания, и он прибудет сюда за несколько тысяч лет — от одной до десяти, в зависимости от его планов, — до официального открытия.

Я стиснул поручни высокого балкона, услышав приближающиеся сзади шаги. Торопливый стук высоких каблуков по мрамору, шелест вечернего платья...

— Можешь ничего не говорить, Лихнис. Нервы?

Повернувшись навстречу Портулак — прекрасной, царственной Портулак, — я натянуто улыбнулся и утвердительно буркнул:

— Угу. Как ты догадалась?

— Интуиция, — ответила она. — Собственно, я вообще удивляюсь, что ты здесь.

— С чего бы тебе удивляться?

— Когда придет моя очередь, я наверняка все еще буду торчать на моем корабле, до последнего момента отчаянно внося поправки.

В том-то и проблема, — сказал я, — что все необходимые поправки я уже сделал. Исправлять просто нечего. С прошлого раза со мной не произошло ничего существенного.

Портулак одарила меня многозначительной улыбкой. Ее волосы были уложены в высокую прическу, напоминавшую сказочный замок со шпилями и башенками.

— Типичная ложная скромность.

Она сунула мне в руку бокал красного вина, прежде чем я успел отказаться.

— Что ж, на этот раз никакой лжи. Моя нить окажется сокрушительным разочарованием для всех. И чем быстрее мы с этим покончим, тем лучше.

— Неужели она настолько скучная?

Я пригубил вина.

— Самая что ни на есть квинтэссенция скуки. Последние двести тысяч лет прошли для меня исключительно уныло.

— То же самое, Лихнис, ты говорил и в прошлый раз. А потом показал нам потрясающие чудеса и диковины. Ты стал настоящим королем сбора.

— Может, я просто старею, — сказал я. — Но на этот раз предпочел выбрать путь немного полегче. Я сознательно старался держаться подальше от обитаемых планет и вообще от всего, где могло бы случиться что-то захватывающее. Зато я видел множество закатов.

— Закатов? — переспросила она.

— В основном звезд солнечного типа. При определенных условиях, в спокойной атмосфере и с подходящей высоты можно иногда увидеть зеленый луч перед тем, как звезда уйдет за горизонт... — Я запнулся, ненавидя собственный голос. — Ладно. Это всего лишь часть ландшафта.

— И так все двести тысяч лет?

— Нисколько не жалею. Я наслаждался каждой минутой.

Вздохнув, Портулак покачала головой. С ее точки зрения, я был безнадежен, и она не пыталась это скрыть.

— Я не видела тебя сегодня утром на оргии. Хотела спросить, что ты думаешь о нити Калгана.

Воспоминания Калгана, прожженные минувшей ночью в моем мозгу, все еще оставались яркими, как электрический свет.

— Его ничто не волнует, кроме собственных интересов, — сказал я. — Замечала, что любые приключения, в которые ввязывается Калган, непременно заканчиваются тем, что он выглядит геройски, а все остальные малость туповато?

— Верно. На этот раз даже его обычные обожатели перешептывались у него за спиной.

— Ему это только на пользу.

Портулак взглянула на море, видневшееся за скоплением парящих вокруг небольшого архипелага кораблей. К вечеру сгустились облака, и корабли, в большинстве своем расположенные носом вниз, пронизывали их, будто кинжалы. Кораблей было около тысячи. Вид напоминал перевернутый ландшафт — море тумана, нарушаемое стройными светящимися шпилями зданий.

— Корабля Асфодели еще никто не видел, — сказала Портулак. — Похоже, она сюда не доберется.

— Думаешь, ее нет в живых?

Портулак склонила голову:

— Вполне возможно. Ее последняя нить... была слишком рискованной.

Эта нить, представленная на прошлом сборе, изобиловала полетами в окрестностях гибельных явлений, и каждый раз Асфодель бросала вызов смерти. То, что тогда казалось прекрасным — извергающая огненные сполохи двойная звезда или взрывающаяся сверхновая, — вероятно, наконец настигло ее и убило. Убило одну из нас.

— Мне нравилась Асфодель, — рассеянно проговорил я. — Жаль, если ее больше нет. Может, она просто задержалась?

— Почему бы тебе не вернуться внутрь и не перестать хандрить? — сказала Портулак, пытаясь увести меня с балкона. — Тебе это не к лицу.

— Я в самом деле не в настроении.

— Честно, Лихнис, я уверена, сегодня ты нас удивишь.

— Зависит от того, — ответил я, — насколько вы любите закаты.

В ту ночь мои воспоминания сплелись со сновидениями других гостей. Наутро многие из них сумели высказать хвалебные замечания о моей нити, но под покровом вежливости слишком явно читалось разочарование. Дело было не просто в том, что мои воспоминания не добавили к целому ничего потрясающего. Больше всего гостей раздражало, что я, судя по всему, поставил перед собой цель проводить время как можно скучнее. Подразумевалось, что, выискивая вместо приключений бессмысленные зеленые лучи, я преднамеренно отказывался добавить что-либо полезное в гобелен наших общих знаний. К вечеру мое терпение опасно истощилось.

— Что ж, по крайней мере в Тысячную ночь ты не будешь нервно ерзать на стуле, — сказал Критмум, мой старый знакомый по Линии. — Ведь таким был твой план?

— Прошу прощения?

— Устроить что-нибудь позануднее, чтобы не соревноваться за лучшую нить.

— Вовсе нет, — раздраженно возразил я. — Впрочем, если думаешь, что это была сплошная скука... дело твое. Когда твоя нить, Критмум? Хочу от всей души поздравить, пока все остальные будут разносить тебя в пух и прах.

— На восьмисотый день, — спокойно ответил он, — У меня еще куча времени, чтобы изучить противника и внести несколько разумных поправок.

Он придвинулся слишком близко, и мне стало неуютно Я всегда считал Критмума чересчур слащавым, но терпел его общество, поскольку его нити обычно оказывались незабываемыми. Он питал склонность к раскопкам руин древних человеческих цивилизаций, искал там причудливые технологии, угасающее оружие и машинные разумы, свихнувшиеся за два миллиона лет одиночества.

— Так что, — заговорщически произнес он, — Тысячная ночь, и только она. Не могу дождаться, когда ты покажешь, что для нас сочинил.

— Я тоже не могу дождаться.

— И что это будет? Если делаешь Облачную оперу — не пойдет. Такая у нас уже была в прошлый раз.

— Хотя и далеко не лучшая.

— А в позапрошлый раз что было?

— Кажется, реконструкция крупного звездного сражения. Вполне эффектно, хотя и грубовато.

— Да, теперь вспоминаю. Вроде корабль Овсяницы принял это сражение за настоящее? И проделал в коре планеты кратер шириной в десять километров, когда сработали его экраны? Этот придурок поставил слишком низкий порог защиты.

К несчастью, Овсяница все слышал. Посмотрев на нас через плечо шаттерлинга, с которым беседовал, он бросил на меня предостерегающий взгляд, а затем вернулся к прерванному разговору.

— И что значит — тоже не можешь дождаться? — как ни в чем не бывало продолжал Критмум. — Это твое шоу, Лихнис. Либо у тебя был какой-то план, либо нет.

Я с сожалением взглянул на него:

— Твоя нить никогда не выигрывала, да?

— Хоть я и был близок к этому... с нитью на тему Гомункулярной войны... — Он покачал головой. — Не важно. К чему ты клонишь?

— К тому, что иногда победитель решает подавить собственные воспоминания о том, какую именно форму примет празднование Тысячной ночи.

Критмум дотронулся пальцем до носа.

— Я тебя знаю, Лихнис. Все будет скромно и со вкусом... и очень, очень скучно.

— Удачи тебе с твоей нитью, — холодно сказал я.

Критмум ушел. Я надеялся хоть немного побыть в одиночестве, но едва повернулся, чтобы насладиться видом, как рядом со мной на балюстраду облокотился Овсяница, потягивая вино из бокала, который он держал за ножку унизанными перстнями пальцами.

— Наслаждаешься, Лихнис? — спросил он своим обычным низким голосом в отеческой, слегка неодобрительной манере.

Ветер развевал серо-стальные волосы над его аристократическим лбом.

— В общем, да. А ты?

— Мы здесь не для того, чтобы наслаждаться. По крайней мере некоторые из нас. Есть работа, которую приходится выполнять во время сборов, — серьезная и крайне важная для будущего статуса Линии.

— Расслабься, — буркнул я.

Мы с Овсяницей никогда не сходились во мнениях. Среди девятисот девяноста трех выживших шаттерлингов Линии имелось два или три десятка тех, кто обладал особым влиянием. Хотя все мы были созданы одновременно, эти немногочисленные личности были воплощением молчаливого превосходства, любые легкомысленные аспекты сбора были у них не в чести. Во внешности и одежде они предпочитали подчеркнуто деловой стиль. Немало времени они проводили, собираясь в серьезного вида группы, и при виде чужой фривольности осуждающе качали головой. Многие из них были Сторонниками, как и сам Овсяница.

Если Овсяница и услышал мою реплику, то не подал виду.

— Я видел тебя с Портулак, — сказал он.

— Это не противозаконно.

— Ты слишком много времени проводишь с ней.

— Опять-таки... кому какое дело? Ты придираешься лишь потому, что ей не по душе ваш маленький элитарный клуб?