По дороге с облаками

Он оглядел собравшуюся перед кафедрой толпу:

— Ты знаешь, Настюш, я не хочу есть, — проговорил и рассмеялся.

Невролог дочитал и быстро пролистал оставшиеся в ежедневнике листы:

— Этот профессор до сих пор читает лекции и отвечает на вопросы, а Анастасия Михайловна, судя по всему, больше к нему не приходит. Здесь около тридцати подобных снов, но молокозавод она не видела — хорошо, что не придется вызывать ей жёлтую машинку. Твоя жена справилась сама, ты, кстати, должен нас познакомить, — Я замер посредине лестницы, занеся ногу, чтобы переступить ступень, и врач быстро преодолел разделявшее нас расстояние, заботливо придержал под локоть, помог подняться. — Ну что ты? Что? Спина? — я замотал головой. — Больше не беспокоила же. Я просмотрел историю болезни и сразу понял, что остаточные боли были неврологического характера: сильный стресс — и всё прошло. Ну, не замолкай так, пошли.

Он картой допуска открыл электронный замок и завёл меня на этаж, а потом в бокс к чернявому парнишке — и почему я никак не могу запомнить его имя — я прилип к смотровому стеклу: и без того щупленький, сейчас он больше походил на обтянутый кожей скелет.

Невролог похлопал меня по плечу:

— Всё не так плохо, нам удалось заставить его употреблять пищу: он теперь у нас лопает персики, даже жуёт сам. Этот парнишка — живая докторская диссертация, и не одна. А если удастся вывести его из коматозного состояния, то можно скоропостижно сделаться академиком.

— Скоропостижно можно только скончаться, — парировал я, и усмешка собеседника впервые не вызвала у меня неприятия.

— Ну, ты приходишь в себя, а то молчал, дулся на всех вокруг как мышь на крупу, даже с теми, кто вернулся, не встречаешься, — проговорил он и указал мне на высокий вращающийся стул. — С твоего разрешения я передам записи твоей жены родственникам тех, кто в шаре, они очень переживают. — Я не возражал, но врач очевидно хотел добиться от меня какой-то словесной реакции. — Может быть, посмотрим твою спину? Сделаем МРТ?

— Сам ложись в этот гроб, — проговорил я, и Александр Сергеевич хохотнул. Голова парнишки была оплетена сеткой из электродов, а к установленным в комнате аппаратам добавился ещё один. — Ты не представляешь, чего мне стоило добиться этого аппарата, он не просто записывает тоны мозга, но еще и визуализирует их… Впрочем, ты всё равно не поймешь… — он как-то беспокойно посмотрел на меня. — Может быть, хочешь зайти, подержать за руку, поговорить? — я кивнул, и он открыл мне дверь.

— Воняет! — воскликнул я, оказавшись не в силах преодолеть порог.

Александр Сергеевич в очередной раз пренеприятнейше улыбнулся.

— Да, молокозавод вонюч, даже родная мать не смогла находиться рядом с ним, а медсёстры не заходят сюда без респираторов, — он закрыл дверь — я выдохнул с облегчением. Ты знаешь, мы не могли понять причину коматозного состояния: все органы в норме — в том, что является нормой для этого паренька… Впрочем, пареньку-то уже двадцать четыре года… А мозг как будто завис, прокручивает раз разом одни и те же мысли, воспоминания — не знаю, как правильно их назвать. — Я, слегка шокированный, уселся на указанный стул перед монитором. — Вот, изображение прямо цветное получилось. Жаль только, что картинка от первого лица.

— Молокозавод? — наконец, среагировал я. — Почему ты так его называешь?

Мне было приятно видеть смущение на лице врача:

— Должно быть, потому что, как и другие, не могу запомнить его имя.

Он чего-то не договаривал, и я уставился в монитор:

— Что это? — перед моими глазами колебались картинки из новых индийских фильмов, которые пару раз при мне смотрела теща, полупрозрачные ткани, шелка, тюли… каменное кружево, яркие цвета прекрасного детского сна: красный, желтый, зеленый, синий, кремовый, белый.

— Похоже на дворец махараджи, как их индусы показывают. Сейчас бы станцевать и спеть, но смотри дальше…

Герой этого фильма прошел по открытой террасе вслед за двумя согбенными обнаженными до пояса фигурками в чалмах и широких шароварах — опахала из павлиньих перьев заслоняли его взор на секунду и легко поднимались — вошёл в комнату, опоясанную по кругу неширокой каменной скамьей, и огляделся: высокий купол с окнами по кругу заканчивался свисавшей с потолка круглой золотой ягодкой, которая отражалась в идеально-прозрачной воде выложенной мозаикой по дну купальни, а мраморные стены украшали резные каменные медальоны в виде слоновьих голов с золотыми бивнями и прозрачными драгоценными глазами. Так же, как и я, очарованный, герой приблизился, чтобы рассмотреть барельефы и отпрянул, я мельком разглядел какие-то человеческие фигуры, но мой сосед поставил видео на паузу и изменил фокус: изображенные в камне сцены любви едва ли можно было назвать нормальными — мужчина позволял себе наступать на женское тело, оседлывал точно кобылиц не одну, а сразу нескольких, его половой орган был утрированно преувеличен, огромные груди в его руках, то ласкаемые, то грубо попранные под ногами, разрываемые зубами в порыве животной страсти, раздираемые женские лона, вывернутые связанные руки, под неестественным углом разведённые будто выломанные ноги, лица, на которых застыли выражения боли и похоти.

— Зачем ты делаешь это? — спросил я невролога.

— Просто показываю тебе то, что происходит в голове у парнишки, — ответил он и продолжил проигрывание видеопотока.

Опоясывающая комнату скамья не пустовала. Две полностью закрытые шелками женские фигурки подхватили оторопело сопротивляющегося героя и повели к её началу, сидящая там женщина приподнялась и сбросила с лица полупрозрачное покрывало: правильный овал, высокие скулы, миндалевидные нечеловеческого оттенка зелёные глаза, пухлые губы, точёный в ниточку нос — идеал современной красоты, я прилип к экрану, а врач рядом со мной в очередной раз пренеприятнейше усмехнулся. Парнишку эта красота не привлекла, а скорее отпугнула, он рванулся, сделал несколько шагов назад — женщина подняла тонкие руки, упала перед ним ниц и по-кошачьи выгнулась. Следующая вместе с покрывалом рванула с себя платье, упала на мраморный пол и, перекатываясь с бока на бок, демонстрировала ноги, бедра, предлагая себя, возбуждённо дышала полуоткрытым ртом, выгибалась, мяла груди... Судя по дрожанию изображения, парнишка подпрыгнул на месте и кинулся прочь, но попал в ловушку, третья обняла его за плечи и принялась целовать торс, проникая под одежду, спускаясь ниже к чреслам, пока не упала на колени. Он отшатнулся, но поздно: со всех сторон тянулись руки, тонкие запястья, нежные пальцы с правильной формы ногтями, на мраморный пол опустились штаны, легкая белая рубашка, он зашатался из стороны в сторону и упал, судя по всему, на мягкое, на фоне красивого круглого купола взлетели вверх костлявые волосатые ноги парнишки с круглыми большими пальцами. Что-то извивалось снизу под ним, он опустил взгляд на обнимавшие его торс руки — я посчитал: три пары с разноцветными ногтями — и уже смеялся в унисон с неврологом. На секунду экран потемнел, а потом в область зрения вплыли раздутые будто перекаченные губы — чмок, я с трудом усидел на табурете, откинувшись на несуществующую спинку, — а губы на экране сменил стоящий полностью эрегированный член. И зачем он его разглядывает?

Картина менялась, но не отличалась разнообразием: лицо с раздувшимися губами и выпученными глазами — член во рту, задница — член, подрагивающий пупок, капельки пота, вьющиеся липкие от влаги волоски в промежности, лобок, влагалище, волосатые и бритые губы... груди — руки, язык — соски… — вода в купальне окрасилась кровью, кровь текла по ногам извивающихся на мраморе тел: рыжих, блондинок, брюнеток, шатенок, худых и толстых… Герой вошёл во вкус и полз по угодливо предлагаемой плоти…

— Ну ладно, я всё понял, пожалуй, пойду…

— Погоди, сейчас будет самое интересное, — остановил меня Александр Сергеевич.

Он поставил видео на перемотку и сцены совокупления замелькали по экрану в ускоренной съёмке.

— Да ну, прекрати, — собирался сказать я, но в фокусе зрения парнишки появилась единственная всё ещё закрытая шелковым покрывалом фигурка. Она сидела возле высоких, должно быть, слоновой кости дверей и как будто вовсе не замечала происходящего, он оттолкнулся от лежащего на полу мяса, весело побежал к ней, сбросил покрывало — и я заорал то ли от ужаса, то ли от удивления:

— Настя! — должно быть, крик получился слишком громким, так что невролог бросился успокаивать меня.

— Да, что ты, что ты? Зачем так громко? Услышат же…

— Э-э-э, чего она там делает? — в отличие от остальных, моя жена оказалась одета: длинная ниже колен юбка, белая рубашка, галстук и короткий жакет, волосы заплетены в косу, а чёлка слегка кудрявится на лбу и висках.

Она подняла на парнишку сочувственно-заинтересованный взгляд и протянула персик, который тут же был надкушен. Я вскочил на ноги. Взгляд Насти опускался вниз, удивление в нем менялось праведной яростью. Её губы прошептали:

— Что вы себе позволяете? — если я правильно прочитал по губам, она замахнулась и отвесила камере звонкую затрещину, и тут же руки утянули парнишку обратно — высокий потолок и волосатые ноги.

Александр Сергеевич остановил воспроизведение и вытер слёзы.

— Спроси жену, — проговорил он сквозь смех, — не угощала ли она этого несчастного аспирантика фруктами и не пытался ли он к ней приставать. Просто так ради интереса... Сколько недель у вас, кстати?

— Сколько недель? — я был бледен, а мой подбородок подрагивал от потрясения.

— Да, сколько недель? — уточнил врач. — Я недавно встретил твою Настеньку на улице, она шла куда-то с вашим Никиткой, я был в белом халате — она шарахнулась от меня, как от чумного, одной рукой обняла сына, а другую положила на живот.

— Сколько недель? — повторил я и всхлипнул.

— Да, что это вы? — я сел мимо табурета и неврологу пришлось поднимать меня на ноги. — Сейчас-сейчас, — он куда-то побежал и вернулся с рюмкой, на дне которой плескалась тёмно-красная жидкость.

Я глотнул приторно-сладкий и очень крепкий напиток:

— Что это? — проговорил я. — Мне ещё баранку крутить.

— Крымское вино, крымское вино, — проговорил Александр Сергеевич и внезапно перёшел на «вы». — Совсем не ожидал от вас такой реакции. Сегодня не поедете никуда, в таком состоянии нельзя. Пожалуй, вам не повредит ещё, — он забрал рюмку из моих рук и наполнил по-русски всклянь. — Да, — схватил стакан со стола, продул и плеснул туда, — вы теперь у нас крымчанин, так выпьем за вашу суровость…

Домой меня привезли, я, всхлипывая, поднялся на четвёртый этаж, вставил ключ в замок, провернул — дверь распахнулась, и Настя бросилась мне на плечи, коротко клюнула в щеку, стянула куртку.

— Ты выпил, — вздохнула она опечалено, — мы же собирались ехать сегодня.

— Поедем послезавтра, в моем состоянии сегодня нельзя, а завтра пойдем к врачу. Александр Сергеевич договорился.

— Любимый, может, не надо.

Я наклонился, чтобы расшнуровать ботинки, меня качнуло, и я опустился на колени.

— Дай сюда, дай моё сюда, — повторял я сквозь всхлипы, схватил её за запястья, притянул к себе, прислушался к звукам слабой и хрупкой жизни у неё в животе.