Безумный день господина Маслова

— Да, Элеш, детишки-детишки! — захлопала в ладоши Соля и заулыбалась так сладко, будто детишки прямо сейчас полезут изо всех углов.

— Ладно, всё, друзья, — сказал довольный Элеш. — Прощайте!

— Пока! — замахала руками Соля.

— Увидимся! — попрощался Гера.

Они исчезли с экрана. Элеш снял изоляцию, открыл дверь уходить, но передумал, крикнул в коридор: "Прислуга, принесите мои вещи!" — оставил дверь настежь и вернулся в номер, чтобы допить вино, доесть пирог и успокоиться.

Через пару минут коридорный принес его браслет и планшет, но отказался войти и отдать их, пока Элеш не выйдет за порог.

— Тогда переведите номер в общее пространство и не закрывайте дверь, — сказал Элеш. — Всему учить.

Получив планшет, он проверил сообщения. Было одно от Дина: "Венна доложила, что вы рядом. Если вы еще не уехали, то прошу ко мне. Если неудобно, то не надо, увидимся завтра".

В связи с последними новостями, Элеш был на таком душевном подъеме, что готов был землю рыть за Солертию, за фонд и лично за Дина. Поэтому он немедленно отставил бокал в сторону, написал: "Иду. Я рядом", — и резко встал. Его качнуло, и он только сейчас понял, что выпил лишнего за приятным и духоподъемным разговором. Было ли удобно идти в таком виде? Он решил: "Нормально, сегодня извинительно", — и быстро пошел в музей. По дороге его встретила Венна, она стояла посреди площади в лучах заходящего солнца как брошенная, неприкаянная машина, ожидающая когда ее пристроят к делу. Она обрадовалась Элешу и довела его до кабинета господина дэ Дон.

"Кабинет" по-прежнему был погружён в сумрак, а сам Дин встретил его в довольно интересной позиции. Он стоял на деревянном помосте у стойки с микрофоном и орал в него самым истошным образом, но с довольно равнодушным выражением лица. Сперва Дин кричал звук "а-а", затем с той же энергией на другой ноте пробовал "э-э", потом снова "а-а". На сцене за его спиной копошилось десятка два игрушечных роботов, размером с Мотю, который был здесь же. Роботы стояли и висели на стульях и играли на музыкальных инструментах самого древнего вида, половину из которых Элеш не смог опознать. На больших инструментах они играли по двое и по трое и не сказать чтобы идеально попадали в тон и темп. Музыка лилась простая, на двух аккордах, но вполне омерзительная. Впрочем, Дина всё устраивало. Издав еще несколько воплей, он отошел от микрофона и сделал условный жест, по которому Мотя, бросив из лап что-то струнное, выбежал перед оркестром и подпрыгнул несколько раз, переворачиваясь в воздухе. Оркестр не сразу, но замолк. Вообще, сценка была уморительной — Элеш не сдержался от улыбки и хрюкающего звука, глядя на нее. Кажется, Дин скромничал, утверждая, что никого ни разу не рассмешил, и значит был из того сорта комедиантов, что держат серьезное, непонимающее лицо, когда все вокруг валятся от хохота.

Господин дэ Дон с задумчивым видом спустился со сцены и указал гостю в сторону стола и тех двух стульев рядом с "троном". Они сели.

— Сочиняю гимн, — сказал Дин, указывая на помост, с которого спрыгивали игрушки и расползались по темным углам, подгоняемые суетливым Мотей.

— Гимн чего? — спросил Элеш.

— Свой личный. Давно мечтал, пора уже. Застрял на второй строчке.

Элеш не знал, что на это сказать, и старался не очень широко улыбаться.

— Есть дело, — начал Дин. — Не знаю, покажется трудным или ерундой… Вы кажется выпили?

— Да, — сознался Элеш.

— Но, думаю, это даже к лучшему. Хочу отправить вас за город, где-то через час-полтора.

— Я готов.

— Но в компании одного человека. Михель Тайвахо, турист из Южной Америки. Кажется, из северной Южной Америки, точно не скажу, но знаю, что там очень тепло.

— Кто он?

— Это знать не обязательно, я и сам не знаю, как раз и хотел бы узнать. Езжайте с ним, слушайте хорошенько, запоминайте. Возьмите с собой что-нибудь отрезвляющее, да возьмите и вина, кстати. Я не уверен, но кажется ему можно пить. По возможности установите доброжелательный контакт, якобы встретились невзначай, уютное общение в дороге, легкая беседа.

— Под какой легендой я еду? — спросил Элеш.

— На ваш вкус, но без большого вранья. Можете прямо говорить правду, за исключением связи с фондом. Например, вы сами южанин, давно здесь живете и едете смотреть Железную Маму, а то ни разу не видели.

— Я как раз не видел.

— Вот, отлично!

Элешу пришла в голову хорошая мысль:

— Допустим, мне старая подруга передала сувенир с наказом закопать возле Мамы, — сказал он.

— О, замечательно! Элеш, вы хорошо соображаете. Чудная легенда! Мол, вам напомнили детство, вернули старую, но ценную вам безделушку, накатила ностальгия, вы немного выпили и спонтанно поехали к Железной Маме: и посмотреть древность, и закопать у древности секрет. Чудесно!

— Какова моя настоящая цель?

Дин отъехал на стуле влево, открыл ящик стола, посмотрел на что-то внутри, не доставая наружу, снова закрыл ящик и вернулся к Элешу.

— Настоящая цель — убедить Михеля остаться в Солертии. Невзначай, издалека, боже упаси навязываться и тем более отпугивать. Тихо так, фоном дать понять, что Солертия — город городов, центр мира, и ехать мимо нее куда-то дальше — это упускать большие возможности. Мол, надо остаться здесь, потому что всё здесь, а будет еще лучше.

Сказав это, Дин посмотрел так, что Элеш понял: можно подать туристу новость о множителе именно как достоверную новость, а не как слух.

— Надеюсь на вас. Езжайте через Мамины ворота. Если нашего туриста там не окажется, то всё равно прогуляйтесь наружу, — сказал Дин. — Забыл спросить: вы хоть раз были снаружи?

— Я был и далеко снаружи, — напомнил Элеш и показал головой в сторону стола.

— Ах, да, Северный полюс! — вспомнил Дин. — Простите! В общем, езжайте. Венна проводит до ворот, возьмет всё необходимое и покажет Михеля. Только не берите ее наружу, ей нельзя. Завтра увидимся, я надеюсь. Если вам будет тяжело, то оставайтесь дома, отдыхайте, только отправьте мне короткий отчет не позже трех часов дня. До свидания!

Элеш попрощался и вышел. В коридоре ждала Венна, готовая работать. В руках у нее был черный футляр, а на лице ни тени сомнения, за кого надо рыть землю — они без слов поняли друг друга. В футляре было редкое вино откуда-то из Европы и отрезвин. Они быстро доехали до Маминых ворот и по дороге успели обсудить план действий. Договорились, что Элеш будет отыгрывать чуть более пьяного, чем был на самом деле, и перед пограничниками будет настаивать, чтобы Венна ехала с ним. Она же, в свою очередь, будет уговаривать его отложить поездку и успокаивать. Они пропустят один маршрутный вездеход, Элеш попробует нанять срочный, но станет ругаться, что очень дорого, и предложит Михелю взять вездеход на двоих. Что-то, наверно, придется сымпровизировать, тем более если их турист не решится ехать срочным вездеходом, и они дополнительно договорились об условных жестах. Было бы идеально, если бы Михель сам напросился к ним.

— Он темнокожий? — спросил Элеш.

— Нет. Посмотрите в планшете.

Но он не стал смотреть.

— Он говорит по-русски?

— Кажется, нет, — неуверенно сказала Венна. — Но он образованный человек и может знать несколько фраз, тем более раз поехал на Север.

— Венна, почему вам нельзя наружу?

— У меня повреждение в мозгу, от перепада температур могу выйти из себя.

— Это нельзя починить?

— Не берутся. Говорят, проще… — и она крутнула кистью перед лицом, показывая как ей скручивают голову.

Они приехали на вокзал и зашли в зал ожидания. Первое, что они увидели в огромном зале, была группа задержанных у левой стены в окружении полицейских и пограничников. Это были протестующие, которые вернулись с Розовой горы, другой достопримечательности восточного направления. Среди задержанных были и Женя Манаркина с подругой Викой, которые подходили к ним в кафе. Женя помахала Венне огромной шапкой, на что Венна ответила скромным жестом, будто чего-то опасалась. Элеш хотел подойти, но полицейский издалека увидел его движение, сделал серьезный жест в сторону регистрации, и он оставил эту затею. Всего активистов было два десятка человек, их видимо не спешили оформлять, потому что они расстелили куртки и уселись на полу. Это были в основном молодые люди гораздо моложе Элеша, у них были довольные лица, они хлебали суп из казенных контейнеров, болтали с сотрудниками и смеялись, один был в наручниках, что не мешало ему ужинать с самым радостным видом. Атмосфера была совершенно домашняя: задержанные общались с полицией так, будто те им родные люди, и полицейские отвечали тем же.

В Солертии трудно с общественными протестами. Для этого должны быть серьезные основания и много активных недовольных, только тогда городские власти могут закрыть глаза на кратковременные беспорядки, дать народу выпустить пар, а потом выйти к общественности с повинной головой и некоторыми поблажками — и все довольны. Такие эксцессы бывают раз в десять-пятнадцать лет, в основном после спортивных мероприятий, к которым прицепом идут разные политические конвульсии. Но есть особо активные горожане, которым мало, и чья жизнь проходит в смертной скуке, когда они не на улице с плакатом. Им хочется бузить чаще, но это их желание наталкивается на жёсткое противодействие полиции, которая перед малочисленной группой любит показать суровость, отметелить кого попало и рассадить по тюрьмам самых неадекватных. Что, кстати, встречает в толще народа довольно сдержанное, но всё-таки одобрение.

В общем, для тех, у кого горит душа, но кто не в силах поднять большой протест и в то же время не желает хорошо сидеть в тюрьме, еще в старинные времена нашли способ, который устроит и горячую душу, и городские власти. А именно: протестовать за городом с обязательной трансляцией на официальном городском канале с минутной задержкой и минимальной цензурой. Розовая гора, находящаяся в часе спокойной езды от границы города, со временем стала любимым местом таких протестующих. Чего только с ней, бедной, не делали и каких представлений не разыгрывали на ее заснеженных склонах: прыгали, разукрашивали надписями, орали голыми на вершине; в общем, маргинальная политическая театральщина, которая бывает во всяком городе в нашей богоспасаемой чаше.

Однако, совсем без полиции и тюрьмы дело не обходится. Дело в том, что, добавляя остроты и "настоящести" своим представлениям, активисты едут за город, не регистрируясь в Спасательной службе, что не только опасно само по себе, но и неправильно с юридической точки зрения. Любой человек, законно передвигающийся внутри города, может покинуть его, сказав пограничникам: "Эвакуируюсь", — и те не имеют права ему препятствовать. Эвакуация — святое и нерушимое право каждого, но, когда человек вернется обратно, у него спросят: "Почему вы эвакуировались?" — и он обязан будет доказать, что убегал по уважительной причине и в спешке забыл о регистрации. Если причины нет, значит человек преступил закон и его не сильно, но накажут. Сделав это несколько раз, ты уже не отделаешься штрафом и понижением рейтинга — ты познакомишься с тюрьмой. Обычно дают пять суток, но это тем, кто ложно эвакуируется по пьяному делу или из-за периодических вспышек безумия. Но если человек эвакуируется с политическими мотивами, то, хоть это и не совсем равноправно, но судья навесит ему десять или пятнадцать суток, на что протестанты идут осознанно, показывая серьезность своей идеологической позиции. Тут все довольны: внутри города порядок, полиция при деле, активный гражданин дышит полной грудью.