Лето с Прустом

* * *

«Искусство дарит человеку то, в чем ему отказывает жизнь: единство чувств и душевного покоя. Или, если угодно, единство страстей и душевного покоя». Андре Моруа вспоминает здесь о чтении в раннем детстве… А мы, конечно же, думаем о чтении прустовского рассказчика, о книгах, которые давали ему мама и бабушка: Франсуа-найденыш, Рассказы из времен Меровингов Огюстена Тьерри. Всё это камни, заложенные в основание собора. В дальнейшем герои романа погружаются в чтение так, словно творят искусство. И любовь рассказчика к Альбертине тоже показана через чтение. Он дает ей книги, рассуждает с нею о стиле писателей… Из этих уроков литературы родились необыкновенные страницы. Между прочим, Пруст любил книги других авторов. Далеко не всякий писатель способен полюбить чужие книги. Он снабдил предисловиями книгу о художниках, написанную его другом Жаком-Эмилем Бланшем, и первую книгу Поля Морана Нежности кладь. Он был щедрым читателем, и эта щедрость проявлялась в подражаниях и стилизациях: он с успехом перенимал стиль тех, кем восхищался, не запрещая себе, впрочем, и посмеиваться над ними.

Реальный мир состоит из прочитанных книг и любимых картин. Пруст дает нам советы, которые мы вольны использовать, чтобы увидеть книжные страницы в реальном мире, а в людях, случайно встреченных на улице, узнать лица, знакомые по картинам в музее. В Сванне вспыхивает любовь к Одетте, когда он узнает в девушке дочь Иофора с фрески Боттичелли в Сикстинской капелле. Сванн любит Одетту, но любит благодаря ее сходству с произведением искусства. Еще один персонаж романа, Блок, похож на Портрет Мехмеда II работы Джентиле Беллини. Слуги на званом вечере госпожи Сент-Эверт напоминают персонажей Мантеньи, как будто в гости пожаловал сам Лувр. А беременная судомойка в Комбре похожа на Аллегорию Милосердия Джотто с падуанской фрески. Есть еще знаменитый портрет Гирландайо в Лувре, старик с шишковатым обезображенным носом, а рядом с ним внук. «Вам не кажется, что он напоминает господина дю Ло?» – спрашивает один из персонажей. Почему бы не поиграть так в реальной жизни, применяя прустовскую технику и узнавая любимые картины в людях на улице или в метро… Можно придерживаться прустовского стиля не только в чтении, не только в желании писать, но и в жизни.

Если бы на следующий день после похорон Пруста кто-нибудь сказал, что он станет великим классиком французской литературы, величайшим французским писателем, все бы немало удивились. Да, он был не лишен честолюбия, хотел занять ведущее место, но то, что у него это получилось, стало бы неожиданностью для него самого.

А что читатель? В конце концов, ему единственному не соответствует ни один персонаж во всем романе В поисках утраченного времени. В конце рассказчик выказывает пожелание, чтобы его читатели стали читателями самих себя. Вот почему у совершенно разных людей возникает ощущение, что Пруст написал свою книгу исключительно для них. Можно вовсе не интересоваться салонами рубежа веков, ничего не желать знать об окружении Германтов или о светских приемах у Вердюренов и в то же время понимать, что внутри нас живет некий Пруст – и описывает нашу жизнь.

В самом конце романа будущий писатель размышляет не только о своей книге, но также – и главным образом – о тех, кто ее прочтет.

Но у меня-то мнение о собственной книге было скромнее, и даже сказать о тех, кто ее будет читать, «мои читатели» было бы с моей стороны ошибкой. По-моему, читать они будут не меня, а самих себя, что же до книги моей, то она будет похожа на увеличительные стекла, которые предлагал покупателям комбрейский оптик: с помощью моей книги они смогут читать самих себя. И я не стану просить, чтобы они меня хвалили или ругали, пускай просто скажут, всё ли правильно, совпадают ли слова, которые они читают в самих себе, с теми, что я написал.