Проклятие новичка

Может, это покажется странным, но я был рад перепалке, учинённой Патрицией и демангелом.

От этого путешествия по бесконечному коридору, уходящему куда-то к ядру планеты, у меня всё больше сосало под ложечкой — словно мы и впрямь спускались в царство мёртвых, из которого ещё надо постараться, чтобы выбраться.

Ощущения были чисто физическими: словно содержимое моего желудка неведомым способом переместили куда-то в другое место, и теперь внутри моего живота — чистый вакуум.

— Она бы никогда не применила своё искусство жрицы к семье, — тихо, но настойчиво гнул Денница.

Патриция недобро прищурилась.

— Что-то ты расхрабрился, — процедила она сквозь зубы. — Никогда не понимала этого твоего слепого поклонения перед моей мамочкой.

— Просто ты не слишком близко знакома с моей, — криво усмехнулся демангел.

— Тут ты прав, — покладисто согласилась Патриция. — Высокородная демонесса Люцифуг никогда не славилась любовью к посещению детских утренников.

Наконец бесконечному и узкому, как драконья кишка, коридору пришел конец.

В торце его располагалась одна-единственная дверь.

Впрочем, её размеры с лихвой компенсировали этот недостаток.

Исполненная из дерева Гофер, дверь поднималась на необозримую из-за глухого мрака высоту, и по традиции, была сплошь покрыта резным узором.

Но вопреки этой самой традиции, то был не растительно-птичий орнамент, к которому я уже привык.

Здесь сюжетом для резчика послужили невообразимые муки, испытываемые различными живыми существами.

Их перекошенные лица и морды выражали экзистенциальный ужас, а перекрученные тела сливались в противоестественных актах совокупления.

Словом, художества эти походили на фантазии начинающего извращенца в разгаре пубертатного периода.

Самое ужасное: согласно той же традиции, под моим взглядом "художества" ожили и принялись двигаться с неожиданным сладострастием…

— Это охранительные Печати, — тихо поведала Патриция, вероятно, оценив загнанное выражение наших с Денницей лиц. — Они защищают сотрудников от злых намерений, которые могут испытывать задержанные. Ну, и вообще, от всех дурных мыслей, которые могут подумать по поводу их методов работы.

И она громко, как ребёнок в подаренный на день рождения барабан, постучала в дверь.

Одна створка медленно, с мозгодробительным скрипом, отворилась. Наверное, именно такой звук возникает, когда душу насильно исторгают из тела.

Изнутри пролился яркий золотой свет и послышалась негромкая и очень нежная мелодия, исполняемая на каком-то струнном инструменте.

Патриция зашла нам с Денницей за спины и изо всех сил втолкнула внутрь.

— Инферналия! — из-за стола, поспешно отложив арфу, поднялся…

Пухлые херувимские щёчки. Тщательно уложенные золотые завитки надо лбом. Розовый, как утренняя заря, узенький пиджачок и такие же брючки в облипку. Бровушки тщательно выщипаны, глазки подведены…

Да. Несомненно, это был ангел.

— Пришла навестить папочку?

— Васисуалий! — они обнялись и сочно расцеловались. — Я не вовремя?

— У господина Тота небольшой перекус, — многозначительно понизив голос, поведал ангельский секретарь. — А ты же знаешь, что… этому занятию НИЧТО не может помешать. Поэтому добро пожаловаться!

Подведённые глазки переместились на нас с Денницей. Оглядели с ног до головы с непередаваемым апломбом и не слишком скрываемым презрением, ничего интересного для себя не нашли, и вернулись к Патриции.

— А это кто с тобой?

— Э… мои друзья. Папа их знает.

— Ну… — по шкале Оценивающих Презрительных Взглядов нас повысили на одно деление. — Если ты так говоришь… А они дрессированные? Зубом цыкать не будут?

Уже какое-то время из-за второй двери — самой обычной, обитой коричневым дерматином; узор из обойных гвоздиков складывался в перевёрнутую пентаграмму… доносились равномерные глухие звуки: — хруммф, хруммф, хруммф.

Я силился представить, что это такое: бульдозер, прокладывающий траншею в асфальте? Чугунная баба, забивающая сваи в болото? Священный слон, топчущий сонмы молящихся?..

— Не будут, — клятвенно пообещала Патриция, и ангелосекретарь распахнул перед нами дверь.

Зрелище, которое предстало перед нашими взорами, было ни пером описать, ни в сказке сказать.

Но я попробую.

Во-первых, кабинет был размером с футбольное поле. И немалую часть этого поля занимал стол.

Ну такой, знаете? Для переговоров.

Длинный, как закладная на имущество, и чёрный, как дыра в бумажнике.

Весь стол был уставлен едой.

Пирожки громоздились в блюдах размером с тазик. Жареная дичь умещалась на тарелках величиной с щит Ахиллеса.

И если там был кто-то размером меньше, чем целиком зажаренный лебедь, то бросьте в меня камень.

Запечённая рыба, обложенная лобстерами и мидиями, занимала центр стола. Наверное, это был кит.

По краям стола располагались шеренги тортов, окруженные бастионами из пирожных, их сопровождал плотный арьергард многоэтажных бутербродов и батальон закусок в внушительных вазочках.

Всё это великолепие было соответствующе обрамлено напитками: запотелые кувшины, прозрачные бутылки, покрытые древней зеленоватой патиной амфоры, небольшие, на два-три ведра, бочонки…

Глаз не мог охватить всего, что стояло на этом столе. От запахов текли слюнки, бурчало в животе…

И очень хотелось цыкать зубом.

Во главе стола сидел господин Тот. Грудь его была укутана обширной салфеткой, ошую и одесную стояли два голема.

Они подносили тарелки и блюда, в то время, как столовый прибор господина Тота, напоминающий средних размеров вилы, двигался ото рта к еде и обратно.

Работа шла бесперебойно: пока челюсти пережевывали очередную порцию, на вилку загружалась следующая. И так — без малейшего отклонения от графика.

Именно господин Тот и издавал звуки, которые я расслышал из-за двери. Это работали его челюсти.

И я не зря назвал сиё действо работой: у господина Тота был вид человека, целиком сосредоточенного на важной, требующей предельной концентрации задаче.

Она заключалась в том, чтобы уничтожить все мировые запасы еды.

На безликих лицах големов поблёскивал пот.

Я знаю, что это в принципе невозможно. Но выглядели они, как кочегары, бросающие уголь в бездонную топку паровоза.

Патриция негромко кашлянула.

Звук прозвучал подобно неожиданной снежной лавине, сорвавшейся с безобидного на вид горного склона.

Господин Тот поднял глаза…